Страница 9 из 12
Через полчаса мотоцикл был собран. После первых двух неудачных попыток «Ковровец» завелся и, выпустив из трубы сноп сизого дыма, затарахтел ровно и надежно.
Услышав шум мотоцикла, из дома вышла тетя Дуся.
– Борис! – обратилась она сыну. – Хлеба купить надо. Съезди в магазин, – она протянула сыну кошелек.
– Ладно, мать, убери деньги! Сами все купим, – крикнул матери Вовка, доставая из кармана зеленую трешку. – Возьми пару бутылок портвейна! – шепнул он брату. – Я бы сам поехал, да не удержу!
Толясик уже забрался на заднее сиденье.
– Черкизовым скажи, пусть сюда подгребают! Понял?! – сказал ему Кольцин-младший.
Магазин находился на соседней улице, расположенной ниже по склону. На подходе к магазину, с улицы, его двухэтажное здание, возвышаясь над соседними одноэтажными домами с потемневшими бревнами торцевых глухих стен, придавало улице унылый вид, но открывающийся следом фасад неожиданно выделялся огромными стеклами витрин в окантовке белых рам и высоким многоступенчатым крыльцом.
На этом фоне рядом стоящий небольшой дом Черкизовых с белыми мазаными стенами выглядел игрушечным. Казалось, что он здесь появился случайно и сам стесняется своих небольших, прижатых к земле окон, украшенных резными наличниками, стыдливо пряча их за кустами сирени и штакетником палисадника. Между магазином и палисадником в мае появилась площадка, отсыпанная желтым песком, с двумя вкопанными в землю деревянными столбами с металлической перекладиной. Благодаря братьям Черкизовым, соорудившим это спортивное сооружение, и соседству с магазином, где ежедневно появлялась поселковая шантрапа, площадка стала местом сбора пацанов всей улицы.
Братья Черкизовы, близнецы, как две капли воды похожие друг на друга, были одногодками Вовки Кольцина. Осенью они тоже ждали призыва в армию. В отличие от Вовки, курильщика и любителя выпить-погулять, братья были спортсменами. Небольшого роста, коренастые, они не первый год занимались борьбой. Готовясь к армии, дома дополнительно занимались силовой гимнастикой, накачивали мускулы. Столбы турника ходили ходуном, когда братья по очереди демонстрировали бьющим баклуши на каникулах пацанам «склепки», подъемы переворотом и даже «солнце». По примеру братьев пацаны с окрестных домов начали осваивать турник, приобщаться к спорту. Вечерами братья иногда, при большом скоплении народа, устраивали показательные бои, демонстрируя приемы самбо. Добровольцы, рискнувшие с деревянными ножом или пистолетом напасть на братьев, летали по воздуху и каждый раз оказывались поверженными на землю.
Никто теперь уже и не помнил, кто первым пришел на вечернее самбо с поджигом, но в тот вечер деревянный пистолет с металлической трубкой сразу привлек внимание братьев-борцов. После проведенного приема под названием «мельница» новое оружие оказалось в руках Лешки Черкизова. Через полчаса на спортплощадке уже прогремел пробный выстрел, и в сером, потемневшем от дождей и от времени дощатом заборе магазина появилась первая дырка от стального шарика из разбитого подшипника.
Прогремевший в вечерней тишине выстрел пробудил в головах мальчишек страсть к изготовлению оружия. Что толку в деревянных пистолетах и автоматах?! Сколько можно кричать, стреляя из деревянного оружия, имитируя звуки стрельбы! Нужно, чтобы оно стреляло! Поджиг! Вот настоящее оружие! Оглушающий звук выстрела, от которого неведомая сила отбрасывает руку с пистолетом назад, от которого вздрагивает в страхе и восторге все тело! Запретное и недоступное ранее развлечение. Выстрел! Это каждый раз то непредсказуемое и неожиданное, что влечет к себе непреодолимо! Чувство удовлетворения от точного попадания в цель нельзя описать словами, передать весь спектр ощущений и красок возникающего первобытного восторга.
То, что раньше можно было видеть только в кино и слышать по рассказам отца или деда, можно сделать самому: и с пламенем и грохотом разносить в щепки фанеру мишени, стрелять по земле, поднимая фонтанчики пыли, как в настоящем кино. Игры в войну, где все, как правило, были «наши» и совсем мало было желающих быть «немцами», кончились на улицах поселка сами собой, и незаметно. Новое увлечение было гораздо серьезнее, взрослее и по-мужски опаснее. Да и как не поддаться этому увлечению?! Каждый второй из родителей, живущих в поселке, работал на заводе, и их руки ежедневно вытачивали на станках детали к сотням мин, снарядов и патронов. И хотя на вопросы детей, что они делают на работе, родители отвечали уклончиво, так как об этом говорить было запрещено, пацаны в поселке знали, что, кроме выпуска электроплиток и утюгов, на заводе куется оружие. Город оружейников своей аурой, гулом цехов завода, вооружавшего пушками, штыками и шашками из булатной стали армию России на протяжении трех веков, на уровне подсознания оставлял в головах подрастающего поколения любовь к оружию.
Пока Максим с Хмырем помогали Вовке относить в сарай инструменты и канистру с бензином, Борис с Толясиком вернулись из магазина. Прихватив из дома пару граненых стаканов, Вовка позвал всю компанию на бревна. Толясик запрыгнул на «Ковровец», стоящий с наклоном на откинутый упор, ухватившись обеими руками за руль. Максим с Хмырем залезли на верхний ряд бревен. Вовка откупорил бутылку портвейна и разлил по стаканам:
– Ну, давай, брат! За твое здоровье! – он протянул руку, звонко чокнувшись с Борисом.
– Ты о своем здоровье подумай сначала! Балабол! – ответил Борис, выпив полстакана теплого темного портвейна.
– Толясик! Черкизоны дома?! – крикнул Вовка в спину Толясика.
– Да, сейчас придут! – вместо Толясика ответил Борис.
В это время во дворе серый пес, выглядывая из будки, внимательно наблюдал за появившейся во дворе курицей, вспоминая, каким образом он оказался во дворе этого дома.
Месяц назад, когда он бродяжил по поселку в поисках чего-нибудь съедобного, судьба повернулась к нему лицом в виде мужика, вышедшего из магазина с авоськой, нагруженной хлебом и колбасой. Голодный, он поплелся за этой авоськой по весенней грязи, не в силах оторваться от дурманящих запахов. Желудок сводило от голода. Он сглатывал бьющую фонтаном из-под языка слюну, но все равно она стекала по краям из пасти, напитывая шерсть на бороде влагой. Так он и приплелся за авоськой и черными резиновыми сапогами до углового дома в проулке. Собаки во дворе дома не было, поэтому он почувствовал себя в безопасности. Желтые метки собачьей «переписки» на углу проулка он прочитал на расстоянии. У него был отличный нюх. Все желтеющие, продырявившие белизну подтаявшего снега «записки» были оставлены пробегавшими на днях по этой улице такими же, как он, собратьями-бродягами. У прилегающей к дому территории хозяина пока не было. Свободная вакансия давала шанс заиметь маленький домик с соломенной подстилкой и полный пансион в виде двухразового питания. Все-таки он молодец, что не подкрался тогда сзади к источающей мучительные запахи авоське и не сунулся в нее мордой. Он остановился в двух метрах от ворот, и человек, закрывая калитку, наконец-то заметил его. Он и сейчас помнит слова, которые и решили его судьбу. «Ты смотри! Смышленый!» – с удивлением сказал мужчина, одобрительно качнув головой.
Калитка закрылась. Он сел на задние лапы и упорно ждал, не двигаясь с места, да и сил у него уже не было. Для того чтобы вернулись силы, ему нужно было найти где-то сухое место, заполнить желудок хотя бы водой из лужи – все-таки какая-никакая еда – и отлежаться.
Он не помнил, сколько времени он тогда сидел напротив калитки. Солнце согревало его морду и лоб, и он грелся под благодатными лучами, в забытьи, почти засыпая от усталости. Можно было бы и прилечь, но, если бы он улегся здесь, у этого дома, это было бы крайне невежливо, а он был воспитанный пес, выросший в приличном доме.
…Это было сказочное время. Он был совсем молоденьким и жил во дворе дома, свободно бегая по нему. В холода его пускали ночевать в дом, где он спал безмятежным сном на коврике, не вздрагивая от ночных шумов на улице. Хозяйка жила одна и готовила для него кашу, сдабривая ее иногда мясом из консервных банок. Мясо она покупала редко, но все же иногда ему перепадали вареные косточки.