Бегство

— Не так плохо, как могло бы.

— Хорошо, что Вы это понимаете.

На участливом лице полковника заиграла насмешливая улыбка, явно выдававшая, что все это доставляет ему громадное удовольствие. Раньше бы Брэзена это разозлило или возмутило, но сейчас уже было безразлично. Он помнил все, что случилось на днях. Традьютриза больше нет. Этот бой Брэзен проиграл. Он понимал, что все случилось не просто так — Книр приложил к этому руку. Наверняка узнал, что Брэзен собирался делать, и избавился от пленных. Дойди Брэзен до канцелярии, Традьютриза могли освободить, а там начали бы вопросы задавать относительно пленных… Кому это нужно? Меньше вопросов — меньше проблем. Теперь это просто очередные несущественные данные в очередных затерявшихся документах.

Брэзен взглянул на улыбающееся лицо полковника. Он понимал, что перед ним стоит убийца, отправивший людей на расстрел, но гнева не было. Все, что Брэзен чувствовал, — это свою глупость. Перед ним был человек, который убивал и раньше. Неизвестно, сколько человек. Десятью больше, десятью меньше. Это совсем несущественно для него. Книр не раскаивается и никогда не будет. Он всегда уверен, что поступает правильно. Этого Брэзену не изменить. Поэтому какой смысл злиться, кричать, ненавидеть? Его не было. Оставалось только сдаться. Брэзен так и сделал. Уже тогда, за секунду, как потерял сознание.

— Что со мной будет?

Слащавая улыбка стала еще шире.

— Ну… Это вопрос сложный.

— Давайте без фарса.

— Ну что Вы, какой фарс. Вы даже не представляете, как мне было сложно после случившегося. Один из моих лучших людей творит такое…

Даже такая откровенная ложь не раздражала. Чувства словно перегорели.

Демонстративно тяжко вздохнув, Книр присел на край койки.

— Вечером ко мне пришел начальник госпиталя, был вне себя. Рвал и метал. Его вызвали на ковер по случаю инцидента. Сами понимаете. От меня требовалось дать характеристику.

— И Вы дали.

— Как бы ни прискорбно мне это говорить, но да. Я же не могу врать начальству. Мне пришлось все сообщить.

— Вот как.

— Да. Я старался все смягчить, но…

— Что было дальше?

— Доложили начальнику штаба, подняли Ваше дело, собрали характеристики.

— Что решили?

— Мне жаль, но Вам больше не позволят работать врачом. Ваша лицензия аннулирована. Начальство полагает, что Вы не соответствуете Вашей должности, поэтому Вас переведут.

— Куда?

— Пока неизвестно. В связи с тем, что Вы брали заем на обучение, Вам придется его отработать. Вас припишут к какому-нибудь предприятию, вероятно, в столице. Но пока об этом думать рано. Документы о Вашем отстранении только отправили, необходимо дождаться подтверждения бюро. После этого мы получим дальнейшие инструкции. Пока их не получили, Вы будете помогать здесь в качестве санитара, но до этого еще далеко, сейчас Вам нужно отдыхать. Вас серьезно приложили.

На последней фразе Книр слегка усмехнулся, но Брэзен это проигнорировал. Итог был ожидаемый, но все равно слышать это было горько. Столько лет учиться в поте лица, чтобы теперь потерять лицензию. Годы на ветер. Но где-то в глубине души Брэзен все равно был рад: себе он не изменил. Несмотря на последствия, он осознавал, что поступил по совести. Предай он свои принципы, чувствовал бы себя намного хуже, чем сейчас.

— Что ж… Это все.

— Да, не смею Вас больше задерживать, полковник Книр.

Не оставаясь сверх положенного времени, тот встал и вышел, улыбаясь каким-то своим, только ему понятным, мыслям.

Вот и все. Оставалось только ждать, когда одно бюро из бессчётного числа похожих, составляющих громоздкий бюрократический аппарат, вынесет свой, заранее известный, вердикт. Несмотря на слабость, Брэзен даже улыбнулся. Та самая бюрократическая волокита, которая так мешала ранее, теперь отсрочивает его последние дни, когда он имеет право именоваться врачом. Какова ирония.

Перевернувшись, Брэзен устроился поудобнее. Боль снова возвращалась новой волной, постепенно накатывая на и без того тяжелую голову. До следующего укола было далеко, поэтому, чтобы забыться, Брэзен решил вновь уснуть. Несмотря на то что еще недавно ему так этого и не удалость, теперь долго пытаться не пришлось. Не мешали даже уличные звуки послеобеденного лагеря. Громкие и раздражающие, теперь они были не более, чем фоновым шумом. Теплота убаюкивала. Еще пару минут лавируя на границе сознания, Брэзен провалился в сон. Кошмаров не было, только зияющая пустота.

========== Глава 27 ==========

Незримо шло время. Незаметно пролетел месяц. К этому времени Брэзена уже выписали. Мучившие его еще пару недель боли уже сошли на нет. Неприятные ощущения тоже не давали о себе знать: ни тошноты, ни усталости. По всем признакам Брэзен уже был здоров.

После выписки его отправили обратно на склад. Как Книр и сказал, без подтверждения бюро вернуть его в тыл было невозможно, поэтому, как бы Брэзену ни хотелось поскорее покончить с этим, пока это было невозможно.

Сначала Брэзен был уверен, что его назначат санитаром на самые грязные работы: уборка рвоты, вынос суден, чистка помещения после операций, но, к его удивлению, назначение было обратно на склад. Видимо, Книру было тошно видеть Брэзена каждый день, поэтому он решил упрятать его подальше. Брэзен не возражал. На складе пахло плесенью и затхлостью, но там мало кто беспокоил, а это было как нельзя кстати — после инцидента отношение окружающих к нему сильно изменилось.

Сколько он себя помнил, Брэзену всегда было сложно строить близкие отношения. Тихий и прилежный, он никогда не выделялся, оставаясь для многих лишь одним из знакомых. Повзрослев, он понял, как сильно отличается его взгляд на мир от общепринятого: когда все жадно припадали к динамикам, слушая вести с фронта или мечтая о карьере военных, он — робкий созидатель — всегда мечтал о другом. Осознавая свою инакость, он никогда не пытался узнать других людей лучше, исключением был только Повалэч, чьи искренность и дружелюбие привлекали к себе. Традьютриз тоже был исключением. Похожий на Брэзена, он понимал его, как никто. Остальные были другими. Им никогда не было дано понять такого, как Брэзен. Считая его не от мира сего, они всегда смотрели на него свысока.

И раньше отношения Брэзена со сослуживцами были натянутыми, а сейчас и вовсе испортились. По возвращении из Руинэ к нему явно относились насмешливо, теперь же и вовсе стали считать умалишенным, в лучшем случае. Многие были уверены, что Брэзен тронулся рассудком. Слухи, разговоры полушепотом, косые взгляды — все подтверждало подозрения Брэзена. Были и те, кто не скрывал неприязни. Они проявляли агрессию: могли нарочно задеть или высказать все в лицо. Такие считали, что Брэзена перевербовали, поэтому-то он так рвался к пленным. Хоть отношение сослуживцев и разнилось, но кое в чем они были солидарны — Брэзену тут не место, и Брэзен это отчетливо ощущал.

Скрываясь ото всех на складе, он размеренно проводил день за днем, не обременяя себя работой. Никто от него этого, по-видимому, и не требовал. Все были просто рады от него избавиться хотя бы так. Но чертова бумага все не приходила, продлевая вынужденное затворничество.

Но и оно не могло длиться вечно. Спустя неделю после выписки Брэзен был вызван Книром. Надежды Брэзена на перевод не оправдались, наоборот. Все время в госпитале да и после Брэзен мало интересовался новостями. Военные успехи или неудачи его совершенно не заботили. Война была эхом, делом страны, к которому он больше никак не относился. Пропагандистские речи дикторов его не будоражили, поэтому радио, имеющееся на складе, так и лежало нетронутым где-то в одной из груд сваленных вещей. С солдатами он не общался, и свежие новости, которыми те перекидывались друг с другом, до него не доходили. Находясь в информационном вакууме, он просто ждал. Это ожидание прервал Книр.

Видеть Брэзена он был явно не рад. Даже приторная улыбка отсутствовала. Только сухой и неприязненный тон.