Бегство

— Мне срочно необходимо увольнение!

— Вот нахал! Врываетесь сюда, да еще по такой мелочи! Оформите бумаги на посещение, и тогда я вас приму. Там уже посмотрим, давать Вам разрешение на увольнение или нет.

— Нет! Прошу! Нет времени! Мне необходимо срочно!

— Ты только глянь! И что ж за срочность?

— Понимаете, я недавно получил сообщение о кончине матери. Мне необходимо ехать туда, я должен быть там!

— Ну это, конечно, печально, но не избавляет от следования правилам.

— Прошу, если я не появлюсь там в ближайшем времени, то останусь ни с чем, а мою мать похоронят без меня. Я ее единственный родственник. Мне нужно уехать как можно скорее!

— Вот так ситуация. Неприятная, конечно.

— Да. В любом другом случае я бы оформил все документы, но тут ждать не могу. Разрешите в увольнение!

— Ну дело, и правда, серьезное. Сам бывал в такой ситуации. Отец мой тоже умер, пока я тут воевал. Жаль, что не простился с ним.

— У Вас тоже было такое, Вы должны меня понять!

— Ну тут ты не перегибай. Но напор мне твой нравится. Так и быть, выпишу. Но чтобы больше такого не было. Повторится — получишь выговор в личное дело.

— Спасибо. Вы не представляете, как много это для меня значит!

— Все, иди. Данные оставь у секретаря.

Уже без помощи охраны он вышел к секретарю.

И прошло немало времени, пока были готовы все необходимые бумаги. После заполнения всех полей, внесения данных и проставления подписей, документы были готовы для дальнейшей проверки. После проверки правильности информации и проставления печатей их можно было забрать. По заверениям секретаря они должны быть готовы уже завтра.

Весь оставшийся день Брэзен пребывал в приподнятом настроении. Уловка удалась. Конечно, использовать в качестве предлога смерть матери было довольно кощунственно, но она уже мертва. Как бы Брэзен ее ни любил, той больше нет. Боль потери еще не утихла и вряд ли прошла вовсе. Ода жила в его памяти, в нем. В реальности от нее осталось лишь худое, истощённое тело. Это была не она, лишь один труп из многих, покоившийся на кладбище. Бренная оболочка, некогда служившая пристанищем для его матери. Печально, что она покоится совсем не там, где хотела бы сама Ода, но с этим можно разобраться позже. Сейчас же жизнь еще живого человека была важнее.

Данные о смерти матери будут проверены. Вопросов возникнуть не должно. Его отпустят, Брэзен был уверен. Эти несколько дней он хотел потратить на дорогу. Управление, которое должно было выдать документы на Традьютриза, находилось не так далеко — в одном из городов близ столицы. Добраться до города можно было дня за три. Брэзен решил ходатайствовать о своем друге лично. Его присутствие должно ускорить процесс. В лучшем случае он смог бы получить бумаги на руки. О худшем исходе он и не думал — в слишком хорошем настроении от своей авантюры он находился.

День пролетел незаметно. Уже на следующий день он снова направился к начальнику штаба для получения причитающихся бумаг.

Прошедшие месяцы были утомительны и наполнены одними лишениями, потерями и разочарованиями, поэтому хоть одна небольшая победа вселяла оптимизм, такой необходимый в данный момент. Настроение Брэзена не могла испортить даже премерзкая погода, выдавшаяся сегодня. Было холоднее обычного. Хоть и бесснежно, но сам воздух был морозным. Изо рта то и дело вырывался пар, ложившийся влагой на лицо, отчего оно мерзло еще сильнее. Солнца не было. Не то чтобы оно такой уж частый гость здесь, но сегодня особенно темно — небо напрочь затянуто тучами. Серое, клубящееся марево окутало высь непроницаемой мглой, отчего казалось, что уже вечереет. Тучи были почти грозовые, если бы не зима. Но даже, казалось бы, такая мрачная погода не угнетала — мысли об успехе кружили голову. Брэзен словно летел, далеко, выше лагеря и этих мрачных туч, там, где хоть немного можно почувствовать тепло солнца.

Несмотря на то что у секретаря ему пришлось провести еще какое-то время, пока все окончательно не было оформлено, Брэзен не спешил. Стоически выдержав еще полчаса ожидания, он наконец получил на руки документы. Грубая, слегка выцветшая бумага приятно легла в руку. Быстро распрощавшись, он вышел. Выехать хотелось уже сегодня. Вещи были собраны со вчерашнего дня.

До своей палатки он шел почти вприпрыжку. Отстраненный, думал о своем. Он был уже почти около палатки, когда в его мысли вклинились громкие голоса, раздававшиеся неподалеку. Лишь тогда он обратил внимание, что вокруг заметно оживленно. Несмотря на середину дня, когда большинство должны быть заняты работой на постах, люди праздно сновали туда и сюда. Весь лагерь был больше похож на рой. Растерянно оглядываясь по сторонам, Брэзен пытался высмотреть причину столь разительных изменений. Оглядевшись, он понял, что люди, хоть и суетятся, но идут в одном направлении. Брэзен окликнул знакомого врача, шедшего неподалёку.

— Что за суета? Куда все идут?

— Да к стоянке автотранспорта. Там, вроде за ней, где укрытие для транспорта ставили, все и будет.

— Что будет?

— Как что? Ты что, не слышал? Сегодня радио с утра вещает.

— Нет. Так что за дело?

— Расстрел проводить будут.

Рука, сжимающая документы на увольнительную, дрогнула в неприятном предчувствии.

— Расстрел? Не слышал. А чей?

— Да пленных, вроде, казнят.

— Пленных…

— Ну да, помнишь, тех, кого в Руинэ взяли?

Брэзен помнил, помнил, как никто. Что говорил его знакомый, он больше не слышал. Видел только, как его губы двигались, но что именно тот произносил, Брэзен не понимал. Эта новость оглушила его, словно удар молнии. Еще минуту назад паривший, он незримо падал. Тело окаменело, и он стоял, не в силах пошевелиться. Сердце, которого он до этого не ощущал, дало о себе знать. Ужас осознания происходящего сдавил его, ломая с треском. Хоть физически Брэзен и был в порядке, но внезапно ему стало невыносимо больно, так, если бы он получил настоящую рану. Еще пара секунд понадобилась на то, чтобы прийти в себя. Знакомого уже не было — слившись с толпой, тот проследовал к месту расстрела.

Ноги двинулись прежде, чем мозг отдал приказ. Непослушные, словно одеревеневшие, они сначала зашагали, а затем и вовсе пустились галопом. Спотыкаясь, Брэзен побежал. Голова была совсем пуста. Работали только инстинкты. Он не понимал, что должен делать, и плана не было, но знал только то, что ему нужно быть там, скорее бежать, нестись, спасти. Ощущений тоже не было. Они исчезли. Кожа не чувствовала хлеставший ее ветер, стопы не чувствовали тверди земли. Осязание подводило. Ни запахов, царивших в лагере, ни голосов прохожих. Единственный звук, который он слышал, — свое дыхание, сбившееся, рваное, оглушающее. Зрение размывалось. Дорога превратилась в одну серую полосу, а прохожие были лишь серыми точками, едва ли выделяющимися на фоне. Попеременно натыкаясь на них, Брэзен продолжал бежать, не ощущая боли от столкновений.

Дорога была недолгой. Лишь десять минут, и уже видна сама площадка, к которой стекалась целая толпа — многие хотели наблюдать за казнью. Несмотря на все большее количество подходивших, здесь и без этого было многолюдно. По всей видимости казнь уже началась, так как где-то спереди толпы зевак Брэзен слышал механический голос, который был до боли знаком, — начальника штаба, вещавшего через рупор. Суть слов ускользала от Брэзена, но он и не старался вслушиваться, наверняка говорили очередную патриотическую чушь. Но это означало, что времени мало и приговор приведут в исполнение с минуты на минуту.

Люди стояли плотно, и пробиться сквозь них было нелегкой задачей. Хватая за одежду и пытаясь оттолкнуть в сторону, распихивая солдат локтями, Брэзен пытался пролезть к первым рядам. Никто не хотел уступать свои места, но они сдавались под напором Брэзена. Совсем скоро он все-таки прорвался, и увиденное снова пронзило его острой болью.

У стены деревянного, наспех сбитого строения, в ряд стояли люди. Один их вид говорил о плачевном состоянии. Одежда изношена, и грязна, и явно не спасала от такого мороза. У всех успела отрасти приличная борода, запутавшаяся, росшая клочками, она придавала им еще более неопрятный вид. Волосы тоже отросшие и сальные. О гигиене пленных не заботился никто. Но не это приковывало внимание. Больше всего в глаза бросались лица, а точнее их неестественный цвет, говоривший о нездоровье заключенных. Теперь, при свете, это выглядело еще более зловещим, чем прежде, при посещении барака. Было еще одно различие — прежде заключенных было больше. Теперь же у стены стояло около десяти человек.