Бегство

Кабинет командира мало походил на кабинет в привычном смысле этого слова: он располагался в одной из палаток штаба. Всю мебель составляли только два стола и массивный стул. Один из столов стоял посредине, плотно покрытый кипами карт. За другим же сидел сам командир — грузный мужчина лет пятидесяти. Остальное убранство кабинета рассмотреть было сложно: повсюду табачный дым, источником которого была сигара, зажатая в жилистых пальцах владельца кабинета. Дым клубился, закрывая лицо командира плотной пеленой. Удивительно, как тот вообще мог дышать. Брэзен, непривычный к сигарам, едва выдерживал этот дурман. От него щипало нос и резало глаза. Чем дольше Брэзен был там, тем хуже ему становилось. Находиться в этом смраде было невыносимо.

Несмотря на то что визит Брэзена и был официально запланирован, никто не придавал этому большого значения. Куря сигару и листая папку с какими-то документами, командир, казалось, был полностью погружён в свои мысли и даже не заметил посетителя. Нарушить молчание Брэзен решил сам.

— Извините, у меня с Вами сейчас запланирована встреча.

— Да-да. Как там тебя?

— Брэзен Наивни. Дело в том…

— Слышал. Заключенными интересуешься. Ничего не могу поделать.

— Простите, но Вы даже не услышали, что я…

— Это неважно. Они заключенные. Наверное, с ними поступят так же, как и со всеми остальными — направят в тыл для допросов. Никто не станет с этим разбираться. Просто смирись.

Не поднимая на Брэзена глаза, он соснул сигару, глубоко набирая в себя дым.

— Но как же так? Неужели ничего…

— Я ничего не могу. Если хочешь еще попариться на этот счет, то пиши начальству выше. Но и они тебе ответят то же самое. А теперь извини, меня ждут действительно важные дела. Война себя не выиграет.

Брэзен, конечно, знал о возможности такого исхода, однако столкнуться с этим воочию было гадко. Но опустить руки он не мог — от его действий зависела жизнь человека. После такого резкого отказа невольно навалилось отчаяние, но осознание того, что его действия могут кого-то спасти, придавало сил. Ведь именно поэтому Брэзен и стал врачом, именно этого он хотел.

Сослуживцы тоже не разделяли его энтузиазма. Помогать ему никто не спешил. Некоторые даже стали переговариваться, что Брэзена перевербовали, поэтому он так рвется вытащить своих. Кто-то всерьез полагал, что он повредился умом. Остальные смотрели на него с сочувствием. Они списывали его действия на последствия нахождения в плену. Возможно, для всех он и был простаком, но мнение остальных его не трогало. Брэзен знал, чего хотел, и косые взгляды сослуживцев не могли его поколебать.

Последовав совету, Брэзен направил письма вышестоящему командованию. Конечно, так просто из жалости Традьютриза бы никто не освободил. Брэзен это знал, поэтому он делал упор на то, что Традьютриз — переводчик. То, что он знал языки как Люмье, так и Червены, было огромным преимуществом. Он бы мог работать военным переводчиком на стороне Червены, принося ей пользу. При таких условиях ему могли бы сохранить жизнь. Этого-то Брэзен и добивался.

Письмо за письмом отправлял он всем, кому было возможно — медлить было нельзя. Неизвестно, что могли сделать с пленными. На большинство писем ответа не было. Вероятно, они доходили до адресатов, но никто и не думал отвечать. Иногда приходила корреспонденция, но она содержала лишь сухие отказы. Когда же надежда уже стала таять, пришел положительный ответ: «Уважаемый Брэзен Наивни.

Мы получили Ваше письмо с прошением о помиловании заключенного Традьютриза Жюнез, попавшего в плен при взятии Руинэ. Комиссия изучила Ваши приложения, доказывающие его способности, в том числе владение несколькими языками, а также рассмотрела Ваше заверение в том, что вышеуказанный заключенный желает служить Червене. Тщательно все обдумав, мы пришли к заключению, что он может представлять интерес для армии Червены. В связи с этим ожидайте распоряжений, которые будут в ближайшее время направлены в 18-й батальон.

Хвала Червене!»

Ответ сухой, но он значил одно: Традьютриз был спасен. Все было не зря.

Но это был еще не конец. Распоряжение об освобождении могло прийти еще нескоро. На это могли уйти недели. Кроме того, помилование не было таким уж важным документом в сравнении с почтой, получаемой штабом. Распоряжение могло с легкостью затеряться среди кучи донесений, приказов и других бумаг, которые в большом количестве отправлялись и получались штабом. Всеми ими заведовала служба связи. Большинство бумаг были помечены ярлыком «Срочно» и должны были быть доставлены незамедлительно. Им уделялось пристальное внимание. Остальные бумаги томились в столах и ящиках на складе, ожидая своей очереди. В условиях военных действия до них было мало дела.

После снятия обвинений Брэзен был восстановлен на работе в госпитале. Все возвращалось на круги своя. Работа с утра и до самого вечера. Осмотры, обработка ран, сортировка больных. Все как прежде, но кое-что всё же изменилось. У Брэзена появилась новая привычка: по утрам раз в несколько дней заходить в отделение службы связи, чтобы хоть как-то ускорить получение распоряжения. Служившие там солдаты уже знали Брэзена в лицо. Обычно его визиты заканчивались безрезультатно, пока однажды один из работавших в отделении не попросил Брэзена задержаться.

— Вы у нас тут уже завсегдатай, мы Вас уже запомнили. И вот вчера, ба, думаю, где я его фамилию видел? И точно. Помню, что приходило Вам что-то. Мы ж того, думали, что Вас и нет уже, погибли в атаке. Там же много наших полегло. Уже и выбросить хотели, да положили куда-то. Так я вчера поискал и нашёл.

С этими словами солдат запустил свою руку в одну из стопок бумаг, ютившихся на и без того захламленном столе, выуживая из него небольшой аккуратный конверт.

— Вы уверены, что это мне?

— Брэзен Наивни? Это ж Вы?

— Да, но у меня даже идей нет, от кого это пришло. Только от матери, возможно. Но уж она-то знает, как письма идут, вряд ли бы писала.

— Ничего не знаю. Фамилия Ваша, значит, Вам. Вот и берите.

— Хорошо. А распоряжение так и не приходило?

— Ба, да какой раз Вы уж спрашиваете? Нету его. Нету. Как придёт, так скажем.

Поняв, что и сегодня ждать нечего, Брэзен удалился.

Но, все же, от кого письмо? Кроме матери не от кого. Неужели она так заскучала о нем? Сгорая от нетерпения, Брэзен повертел письмо в руках. Аккуратный запечатанный конверт, отправлено из столицы. И точно. Стоит его фамилия. Отойдя от входа, чтобы не мешать остальным, Брэзен нашел уединенное место и вскрыл конверт. Внутри был только один лист, сложенный в несколько раз.

«Уважаемый Брэзен Наивни.

С прискорбием сообщаем, что Ваша мать, Ода Наивни, скончалась. Примите наши соболезнования. По поводу ее наследства обращайтесь в столичное Бюро Общественных Дел.

Хвала Червене!»

Тот же сухой ответ. Стандартные фразы, чернила, бумага. Даже конверт теперь кажется до боли обычным. Стандартное формальное письмо, но слова его были безжизненны.

Сложно было поверить в то, что её больше нет.

========== Глава 22 ==========

Брэзен стоял в растерянности. Письмо пришло на языке Червены, но слова были чужими, будто написанными на другом. Поднеся письмо к глазам, он тупо уставился в него. Слова все никак не хотели собираться воедино, расплываясь, меняя форму. Словно исследователь, наткнувшийся на таинственные письмена, он читал одно слово по нескольку раз, пробуя его на вкус, медленно произнося, меняя интонацию, пытаясь уловить его значение. Оно все ускользало — мозг просто был не в состоянии осознать случившееся. Понадобилось еще несколько минут, прежде чем Брэзен вышел из транса. Письмо безвольно выскользнуло из внезапно ослабевшей руки.

— Моя мать… умерла. Ее больше нет. Как же это…

Тело тоже отказалось повиноваться. Вместе с письмом из него вышла вся воля. В изнеможении Брэзен опустился на сваленные неподалеку мешки.