Бегство

Гармонию разрезал крик, доносившийся из операционной. Брэзен был уверен, что это тот же самый человек, которого он только что туда послал. Судя по звукам, ему ампутировали ногу. Это было неудивительно. Многие солдаты лишались конечностей. Наркоз хоть и применялся, но, видимо, был недостаточным. Или пациент был в стадии возбуждения. Он протяжно кричал и, похоже, пытался вырваться. Санитары тоже кричали, пытаясь его удержать и дать больше наркоза. Вскоре вопль осекся, и его сменил противный звук трения пилы о кость.

Брэзен поплелся дальше. К его удивлению, Рихлэ оказался прав. Спустя время все стали на одно лицо. Неважно, как выглядел солдат. Он мог быть высоким, низким, блондином, брюнетом, с темными глубокими или светлыми водянистыми глазами. Это не имело значения. Для Брэзена все были похожи друг на друга: человек в форме, а вместо лица смазанное пятно. Каждый день в госпиталь доставлялись сотни человек. Для принятия решения хватало одного взгляда. Индивидуальность исчезала, а лица стирались. Он даже не знал, выживали ли они. Рихлэ был прав. Если привязываться к каждому, то сердце не выдержит. Видимо, так оно и защищалось, забывая. Сердце словно каменело, атрофировалось. Брэзен это ненавидел. Ненавидел то, каким он становится против своей воли. С теплотой он вспоминал время, когда работал в столице. Он знал всех своих пациентов поименно, их нужды, их истории. То, как сердечно они благодарили его, то, как он лечил их и видел результаты своей работы в их теплых улыбках. Ради этого он стал врачом. Мысль о том, что он становится бесчувственным орудием войны, ему претила, однако решать самому свою судьбу было не дано.

Подойдя к столовой, он нырнул внутрь. В нос сразу ударил запах чего-то кислого. По-видимому, сегодня суп с капустой. В столовой было многолюдно. Первоначально она создавалась для врачей, однако те зачастую пропускали прием пищи, так как работы было много, а каждая минута ценилась дорого. Хирурги могли не выходить из операционной почти весь день, латая раненых без отдыха, покидая палату только тогда, когда руки начинали опускаться от усталости. Поэтому сегодня, как и обычно, людей в медицинских халатах было мало. Зато большинство столов было занято больными. Как правило, больных кормили прямо в госпитале. Сестры приносили еду к койкам, а потом забирали пустые тарелки. И все же многие пострадавшие предпочитали ходить в столовую самостоятельно. Лежать в палате угнетало, а пройтись сюда, пускай всего и несколько десятков метров, бодрило и поднимало настроение, ведь именно здесь можно было вдоволь поболтать.

Брэзен придвинулся к женщине, стоящей за раздаточным столом. Та, не проронив ни слова, взяла тарелки. В одну вылила половник горячего, едко пахнущего супа, а другую, уже с наваленным на нее вторым, взяла с рядом стоящего стола, на котором, видимо, располагались заготовки. Повара сами планировали, что приготовить, исходя из запасов и наличия тех или иных продуктов, поэтому у посетителей выбора не было. Им приходилось есть то, что было. Сегодня это были, как Брэзен и почуял, суп с капустой, перловая каша и свекла. Мясо здесь было редким провиантом. В Червене не так много мест, пригодных для ферм. Точнее, их было много, однако большинство из них были запущены и пустовали. В связи с этим мясо было довольно дорогим, но все же, время от времени, поставлялось сюда, так как мясо является незаменимым источником белка, что важно для больных и ослабленных.

Взяв в руки жестяные миски, Брэзен пошел к свободному месту. Примостившись у края стола, он начал неспешно жевать безвкусную еду. Несмотря на многолюдность и оживленные беседы, Брэзен предпочитал в них не ввязываться и был молчаливым слушателем. Он не хотел ни с кем сближаться. Не сегодня-завтра их убьют. Возможно, и нет, но шансы невелики. Сближаться с кем-то было рискованно. Бесконечные горе, боль и тоска. Не знать их было проще. Взяв со стола кусок белого сухого хлеба, Брэзен зачерпнул ложку горячего супа.

— Не может быть!

— Да я тебе говорю! Я сам вчера слышал радиоэфир.

— Наши продвинулись на западе. Скоро и сюда дойдет.

— Тут будет больше боёв.

— А какая разница? Всё равно мы им наваляем!

— А то! Скоро наступление. Надеюсь, меня до этого времени выпишут. Не хочу такое пропускать.

— И не говори. Скорее бы. Уже руки чешутся.

— Если мы их город, как его там, Руинэ, возьмем, то у нас будет выгодная позиция. Оттуда в атаку идти проще.

— Говорят, на него со дня на день пойдут.

— Выбьем этих Люмьеров оттуда. Вот веселье будет.

— Ага. Это дело уже решённое.

— Тут и говорить нечего. Вы лучше расскажите, что о других-то поговаривают?

— О других — это о ком?

— О странах других, балда. Я слышал, что там война назревает, в Коэлуме.

— А то ты не знаешь, как там. Там новая жрица. Ей лет двадцать всего. Девка, шо с нее взять. Зато страшная.

— Некрасивая?

— Да причем здесь это? Страшная в смысле фанатичка. Они там все такие с этой их религией, а она всех полоумней. Поговаривают, она каких-то местных схватила. У них же с Восточным Шанмай одна граница. Так вот вроде какие-то местные случайно её перешли или специально, кто их знает. Да дело не в этом. Эти фанатики их схватили, доставили ей, а она и распорядилась. Короче, сожгли их. Прям на главной площади. Представляешь?

— Кошмар. Правду о них говорят, полоумные.

— А Шанмай-то что? Они ж гордые, наверняка не стерпели.

— В том и дело. У них как раз послы Коэлума были. Дак они тех схватили да в тюрьму бросили к остальным заключенным. Их, наверное, как и всех, на работы пошлют. Да сам знаешь, у них там куча гор и рудников, всегда рабочие нужны. Вот всех на каторгу и шлют. Жрица, как узнала, вообще в фурию превратилась, чуть ли не поход готовит. Того и гляди, война будет.

— Вот те на.

— А что странного? Этот Коэлум всегда на всех сверху вниз смотрит. У них же богиня, религия. Они Шанмай и не признавали никогда. Всегда хотели этих неверных истребить, как, собственно, и всех остальных. А Шанмай — народ гордый. Они только своих дворян и признают. Им и каторжники нужны, они наверняка войной пойдут, чтобы этих всех фанатиков на свои рудники упрятать.

— Дела.

— А с этими двумя что? Все так же?

— Ага. Ну у них сотни лет уже отношения сложные. То воюют, то перемирие, то снова воюют.

— Ты о ком?

— Та как о ком? О Мванамке и Вилт.

— А, ну тут да. Не повезло Мванамке с соседом.

— От Вилт одни проблемы. И чего этим варварам у себя не сидится?

— Да они ж там все воины. Они пока все вокруг не захватят — не успокоятся. Вот они и нападают все время. А Мванамке — это вообще лакомый кусочек. Говорят, там технологии… Далеко вперед ушли. Говорят, что у них даже винтовки автоматические есть. Представляете?

— Это как это? Ты стоишь, а она за тебя всю работу делает? Э, нет, дорогой, нет ничего лучше, чем собственноручно врага убить. Не нужны нам никакие чудо-винтовки.

— Да там, кроме этого, еще куча всего.

— Это что, например?

— Некоторые видели, как они машины в небо подняли. Они ж там исследователи все. С малых лет всё учат. Вот, говорят, способ нашли. Делают теперь.

— Ну чудеса, это что же, теперь и в небе всё взрываться будет? Не хватало ещё. На земле еле успеваешь от пуль уворачиваться.

— А я не верю. Как такое возможно?

— Возможно или нет, но все точно знают, что в Мванамке самое лучшее оружие, вот Вилту и неймётся. Все время нападает. Они-то, конечно, варвары, но их вон сколько. Думают, победят Мванамке, заберут их технологии, потом на нас переключатся.

— Опасно. Если они в самом деле выиграют и оружие захватят, то нам не поздоровится, их же тьма.

— Не боись ты. Мы их в два счета. Да и не выиграют они. Мванамке тоже не лыком шиты. Это они только на словах пацифистами прикидываются, а на деле и сами не прочь на всех оружие испытать. Думаешь, зачем они его делают? Да всё хотят от остальных избавиться. Они те еще милитаристы. Для них мы все варвары. Они вон пленных не берут. Знал?