Страница 8 из 51
Конечно, мы не имели такого блистательного начала, как Вознесенский: несколько стихотворений в "Дне поэзии", в газете, кажется, в "Литературке", и сразу - громкая слава.
Но это его, такое фантастическое, начало было и нашим началом и обещало нам, нам тоже, в самом ближайшем же будущем такую же звездную славу.
"Качается, как рюмочка
На краешке стола..."
Строчки из самых первых его тогда стихов мы читали вслух, и не знали, не ведали, что совсем это не про какую-то там невесту, а про нас всех, про нашу будущую жизнь... Как и другие прорицательные строчки: "Крест на воротах, на жизни крест..."
Я писал тогда роман, и каждые написанные десять или двадцать или, не помню уж сколько там страниц, я представлял моим друзьям в качестве отчета, и мы отмечали этот день вином.
Среди такой странной жизни мы вовсе не различили тех особенных событий в Москве, которые тогда произошли. А там, как выяснилось, "наш дорогой Никита Сергеевич" (это название одного из фильмов, посвященных ему) встречался с творческой интеллигенцией и устроил ей грозный разнос, всяким там писателям и художникам, в том числе и любимому нами Андрею Вознесенскому.
Но, повторюсь, издалека мы всей сложности ситуации как-то не разобрали, да и печать, хоть и опубликовала отчет, но далеко не полный, и понять по нему, что там в действительности произошло и насколько оно серьезно, мы, конечно, не смогли.
Наша молодость, наша вера и некая эйфория по поводу тех самых широко распахнутых в литературное будущее дверей мешала нам все осознать, как есть.
Мы прозевали тот самый момент, когда эти двери с грохотом закрылись. Это услышали вперед нас те, кто присутствовал тогда в Кремле на приеме: Алигер, Щипачев, некоторые другие...
Ну и, конечно, Андрей Вознесенский.
Он вдруг объявился тогда в Дубулты, но не в Доме писателен, а где-то на отшибе, может быть, в гостинице, и мы, столкнувшись на улице, чуть не силой затащили его к себе.
Встречались мы тогда в комнате у Марка, он проживал в каменном двухэтажном доме, что с левой стороны от дороги; на первом этаже была столовая, а на втором - несколько уютных комнат, объединенных коридорчиком с общей ванной и туалетом.
По соседству с Марком проживал один провинциальный поэт, обладавший, как потом выяснилось, замечательным слухом. После гостеваний Андрея он поинтересовался, встретив меня в столовой:
- Вы там стихи, кажется, читали... Андрей, что, тоже читал?
- Какой Андрей? - спросил почему-то я.
- Ну, какой... Вознесенский Андрей... Он же приходил к вам, сам видел! А он, что, разве не у вас остановился?
- Нет.
- А где?
- Не знаю, - сказал я. Я и, правда, не знал.
Но я не придал тогда значения этому разговору. Лишь по возвращении в Москву вдруг выяснилось, что в "Литературке" (я тогда числился в ней) лежал подробный отчет о всех наших разговорах, застольных и прочих, было там и о появлении крамольного поэта из столицы. И о том, какие стихи якобы он читал.
Спасибо моему личному начальнику дяде Жоре (писатель Георгий Радов), он под большим секретом мне это все передал и приказал немедленно скрыться в командировку, что я и сделал.
Но это все потом.
Если же по правде, Андрей в тот вечер не читал никаких, стихов, как мы его ни упрашива-ли, а был молчалив и даже как бы насторожен. Зато остальные из "семейства" были в ударе, Пaпa, он же Марк, удачно шутил, Мама Таня выполняла роль заботливой хозяйки и вовремя подваливала закуску, а Сынок Боря Ларин почти весь вечер читал стихи, оказалось, он замечательно знал поэтов "серебряного века".
И был теплый вечер. Голубые сумерки надвинулись с моря, тихого, кроткого, без единой морщинки. Белочки, их почему-то в тот год было особенно много, спускались по гладким стволам на землю, где мы оставляли им хлеб из столовой... А иногда швыряли прямо, как сейчас, через распахнутое окно.
К концу даже Андрей оживился, что-то рассказывал, вообще, но ни о встрече в Кремле, ни о своем тревожном состоянии он не произнес ни слова. Но растрогался от стихов, прочитанных Борисом: Гумилёва, Ахматовой, Мандельштама... И пообещал подарить Борису, как только случится, свой собственный новый сборник стихов... если он, конечно, выйдет.
Вот это вскользь брошенное "если" и подсказало нам истинное настроение Андрея.
Ну, а Борис, не будь дураком, тут же воскликнул, в шутку конечно:
- Пиши расписку, а то забудешь!
Андрей вдруг с улыбкой согласился, и тут же начиркал на листке "расписку", да еще присовокупил две стихотворные строчки, видать, в этот момент и рожденные: "Без булды люблю Дубулты!"
На следующий день погода резко испортилась, пришли холода. В русском народе их называют "черемуховые холода", они бывают в самый разгар цветения черемухи и считаются как бы последним напоминанием о зиме... А вот после них-то и начинается лето и настоящее долгое тепло.
Хрущевская "оттепель" сменилась долгой брежневской зимой с холодами, на десятилетия заморозившей все вокруг, и литературу тоже...
Мы стояли на пороге этой зимы, но по-настоящему, теперь-то я понимаю, догадывался о ней, там в Дубулты, лишь Андрей...
Ну, может, кто-то еще, вроде провинциального поэта, из опытных, которые, как зайцы-беляки, быстро сообразили, что пора обретать зимнюю окраску, не то их быстро скушают...
Однажды, при показе какого-то фильма в Доме литераторов, возник на трибуне Сталин, и вдруг раздались в темном зале долгие аплодисменты... Вот тогда лишь я понял о настроении своих собратьев, как и о наступающей этой зиме.
Поиграли в "оттепель", пора и меру знать.
Меру, естественно, отпущенную сверху.
Что касается той шутливой "расписки", выданной Андреем моему другу, сам Борис утверждал, и был, наверное, прав, что "расписка" ему, как книголюбу, не менее драгоценна, чем обещанный подарок. Но подарок-то он, кажется, получил. Об этом мне однажды, Бориса уже не было в живых, рассказал наш Папа - Марк Соболь. Вместе с Мамой Таней, теперь женой, он пришел поужинать в ЦДЛ, и мы разговорились.
- Знаешь, - сказал Марк, - Андрей потом часто и по разному поводу возвращался к этой встрече в Дубулты... И однажды он сказал даже так... Я вам благодарен за тот вечер... Я вырвался тогда из Москвы и после криков Хрущева полагал, что меня вот-вот арестуют... Нет, я, конечно, не прятался, это смешно, но не хотел быть на виду... И оказался как бы совсем в одиночестве... А тут вдруг встреча с вами и такой неожиданный теплый вечер...