Страница 30 из 51
Сегодня это в Литве и Латвии, завтра в такой же ситуации окажутся свободные журналы и газеты в Москве.
Прибалтика - это лишь предтеча того, что нас всех ждет: захват средств информации, десантники, ОМОН...
А какая провинция в России станет печатать "Московские новости" или журнал "Знамя"? Рязань? Кострома? А, может, далекая Сибирь?
Повторю, я в споре не участвовал, но я знал, что компромисс, о котором шел разговор, начинается с малого, но потом на продажу идет все. Совесть тоже идет.
Это не о "Советской молодежи", в которой я печатался. Это вообще о гласности, свидетельство тому - судьба нашей, так называемой советской литературы.
Наскоро чего-то перехватили, кофе, бутерброды. Все восемь человек набились в редакционную старенькую "Волгу" и, прихватив номера газеты, направились к Домской площади.
От набережной пробирались какими-то темными забаррикадированными переулками: машины, тягачи, бетонные блоки, кое-где и колючая проволока.
А на площади, будто в праздник, толпы народа.
На крошечной, наскоро сколоченной эстрадке перед домом радио певцы, и музыка, и массы молодежи, и даже танцы.
- Неделя такого состояния, и все превращается в фарс, - сказала Татьяна.
Я с ней не согласился.
Люди не могут жить сутками в состоянии перенапряжения, им тоже нужна разрядка. И, потом, баррикады - это не только борьба, это еще и праздник свободы... Стоит лишь посмотреть, как раскованны люди, какие у них просветленные лица! Ясно, что сейчас они счастливы... И будут они вспоминать об этих днях, как о днях счастья.
Кстати, один из наших литераторов рискнул, хоть и не сразу, а когда спала некоторая напряженность, тоже съездить, чтобы взглянуть на Ригу. По возвращении он заметил:
- Все кукольное какое-то, игра... Но все равно интересно. Дрова аккуратно так напилены, ровненько, как для камина. И молодежь гуляет... Даже целуется... Тоже польза, если кто-то из влюбленных познакомится там, на этих самых баррикадах.
Когда пролилась на улицах кровь и среди погибших оказался юноша, еще почти мальчик, который, возможно, и возвращался со свидания, во всяком случае, погиб случайно, проходя мимо МВД, я не стал моему коллеге напоминать про "игру" и про пользу для влюбленных.
А уж что говорить про операторов, которые отдали там жизнь. За ними, как выяснилось, охотились, ибо их информация - это документ, в котором кто-то очень не был заинтересован.
Так что же, охота за нашими душами началась?
Такой была в те дни и такой запомнилась Рига: трагической и одновременно безмятежно молодой и веселой.
На Домской площади на упомянутой дощатой эстрадке, откуда люди обращаются со словом друг к другу, предоставили такое слово и мне. Я отказывался, отчего-то застеснявшись, как это вдруг на такой площади, да перед толпой, которой я, может быть, и не нужен... А если они музыку ждут?
Но все было сказано, и придумывать не надо было, все излилось само собой. Слова в такие мгновения приходят почему-то особенно верные, без фальши.
После выступления меня окружили люди, какой-то парень, коренастый, цыганистого вида, пожал мне руку как земляку и даже в доказательство, хотя от него никто не требовал, протянул "мандат", там было написано, что рабочий делегируется "Демократической Россией", от города Димитрова, Моск. обл., от автобазы для представительства и поддержки латышских друзей и Народного фронта...
Я лишь запомнил, что звали рабочего - Володя.
Долго топтался рядом, не решаясь подойти, высокий, я бы сказал, очень крупный человек, как выяснилось потом в разговоре, латыш. Работает он газосварщиком, объездил всю Россию и никогда, по его словам, не испытывал чувства национального ущемления, а вот теперь почему-то испытывает... То есть, он понимает, почему: встречаясь с русским, приходится теперь думать, а как русский отреагирует на него как латыша.
- Прежде у меня такого чувства не было, - сказал он смущенно, - и я стал комплексо-вать, но вашу руку я жму без всяких комплексов... Послушал вас и знаю, что вы достойный человек.
Говорил он медленно, основательно, ему хватило на несколько улиц, чтобы произнести эти несколько фраз. А потом он интеллигентно откланялся, в шляпе, красивом пальто, видны сорочка и галстук, прям, как дипломат на приеме, но такой трогательный и скромный.
Прощаясь, он сказал:
- Приезжайте, когда мы с вами будем свободными.
- Ох, боюсь, не доживу, - отвечал я. - Вы-то, может, доживете, а мы, пожалуй, нет.
Я имел в виду Россию. И воистину верил, что Балтия, первой прорвавшая большевистскую блокаду, вернется к свободе. И слава Богу! Пусть хоть они...
Леня Коваль и я, мы вместе разносили газеты, дошли до Дома правительства, и тут, в одной из маленьких кухонек, вынесенных на улицу, мы закусили, почувствовав вдруг острый голод. Сами себе налили душистый травяной чай в бумажные стаканчики и смастерили по бутерброду: хлеб и рыбные из банки консервы... И даже соленый огурчик нашелся.
Все бесплатно.
Отойдя в сторонку, попивали чай, и в разговоре я сознался Лене, что в прошлый приезд, несмотря на голод, я не решился подойти к кухне, не считал себя вправе есть бесплатно то, что полагается ребятам с баррикады... А вот сегодня мы как бы с ними заодно.
- Сегодня заслужили, - подтвердил он в шутку.
ЗАБОР - ГАЗЕТА
Мы вернулись в старый город.
На двух бетонных плитах, перегораживающих одну из улочек, ведущих на Домскую площадь, надписи: на одной имитация могилы Рубикса, на другой наспех начертанные наискось слова:
"ЗДЕСЬ ОНИ НЕ ПРОЙДУТ!"
Повсюду на заборах, на грузовиках, на стенах домов, в витринах и так далее - листки, газеты, карикатуры, даже фотографии.
Так народ, до сей поры безгласный, выразил себя.
"Горбачев, совесть народа - не твоя совесть!"
"КПСС - палач свободы!"
"Горбачев - Незнайка в стране дураков". (Детский почерк.)
"Братья, Россия с ВАМИ!"
На этой я перестал быть лишь свидетелем и сам расписался.
"Партия - тупость и нечесть, и стыд нашей эпохи".
"Не волнуйся Хусейн, мы с вами договоримся". (На карикатуре опять Горбачев.)
"Омоновцы, защищаете вы неофашистов, нападаете на безоружных, настоящие мужчины так поступают?"