Иван – бессмертный

   Его угрозы смешны, нелепы, бессмысленны – но Ваня не может остановиться. Напряжение последних недель срывается, разрушая плотину, последнее самообладание отказывает, и он бросается через стол к Гвидону, даже если не успеет ничего сделать. Его перехватывает один из телохранителей Салтана – легко, как котенка удерживая поперек груди. Ваня бьется недолго или долго – он не знает и сам. Тело охранника жесткое, как камень, и он не вырывается ни на сантиметр, пытаясь изо всех сил. Ване приходится успокоиться, выравнивая дыхание, и, кажется, от напряжения или ярости или чего-то еще щиплет глаза.

   Ваня отлично держался для безумного мира и семнадцати лет.

– Морана тут не при чем, – повторяет Гвидон спокойно.

– Кто еще?!

   Гвидон не отвечает, но молчание красноречивее ответа – всё, кроме Вани, понимают это ответ.

   Салтан тихо, отчетливо матерится такими словами, каких Ваня не видел даже в "Вконтакте".

   Они переглядываются, понимая друг друга без слов – неким волшебным черным кодом, звуком сирены, понятным только тем, кто знает условный звук. Ваня не знает ни черта, но он знает – молчание плохо. Они замолкают так, будто Морана была лучшей из возможных альтернатив.

– Ты назвал их братьями? – уточняет Гвидон ровно.

   Взгляды впиваются в него, требуя ответа, и в горле пересыхает – предчувствием ужасной, случившейся беды. Перевертыш отводит взгляд.

– По привычке, – говорит Ваня, странно вынужденный оправдываться. – Я не так давно сын Кощея, а не своего отца. Это важно?

– Может быть.

   Важно или нет – Ваня не понимает. Гвидон кивает коротко и сухо, а Салтан становится сговорчивей в разы.

– Что за сотрудничество? – он спрашивает, уже серьезно.

– Мы были в его доме. Мы не успели, – говорит Гвидон снова. – Там повсюду ловушки на Кощееву кровь.

– А те братья? Они тоже Кощеевы сыновья?

   Гвидон задумывается – на мгновение, пролегшей между бровей складкой – и отрицательно качает головой.

– Морана смотрела их вещи и их следы. Нет следов других сыновей, кроме Ивана.

– Значит, старый хрен отоспался, – Салтан хмыкает. – Проснулся и решил подкрепиться.

   Ване совсем не нравится, как это звучит. Охранник аккуратно ставит его на пол, тут же готовый схватить, но больше Ваня не дергается. Судя по реакции Салтана, стоит поверить словам Гвидона, что бы они ни значили. Судя по реакции Салтана, братьев будет спасти сложнее, чем он думал сначала.

– Именно так, – соглашает Гвидон. – И нам нужно действовать вместе, если мы не хотим снова дать ему обрести силу. Нужно быть быстрее него.

   Салтан кивает, вздыхает – и его поза действительно становится расслабленнее, не демонстрацией – как будто от опасности только проще. Привычнее, отвлекает от настоящего, и Салтан рассеянно оглядывает стол, выискивая что-то глазами. Рита знает его привычки, она идет к шкафу и выставляет на стол графин с янтарной жидкостью и два граненых стакана. Салтан разливает своей рукой и делает долгий глоток, морщась. Гвидон не притрагивается к напитку, но дает время допить, подумать, просчитать все возможные варианты – потому что уже сделал это сам. Поверьте, не стал бы беспокоить вас без веской причины, – сказал он, и причина самая веская. Салтан не сомневается, не спорит, не пытается узнать подробностей – словно всё давно решено, и нужно смириться; нет других вариантов ответа. Он спрашивает только:

– Что будет потом? После того, как мы убьем его снова.

– Всё то же самое, – отвечает Гвидон холодно. – Не рассчитывайте, что я уступлю ритуал.

   Его слова нравятся Салтану, он хмыкает, наливает себе еще и говорит с улыбкой.

– Не рассчитываю. У меня есть условие. Я не желаю видеть суку. Ни разу без необходимости.

– Ни разу без необходимости, – повторяет Гвидон согласно. – Это можно устроить.

   Он берет свой стакан и едва касается губами кромки – скрепляя договор.

– Что будем делать с пареньком? – Салтан спрашивает.

   Они говорят о нём, понимает Ваня, и под взглядом Гвидона превращается из крутого наследного принца, Избранника и супер-мага в редкую диковинную зверушку – не больше. Телохранитель Салтана держал его легко, как котенка, он всего лишь мальчишка и понимает чуть меньше того, что рассказал перевертыш, но – он помнит, как от его крови шипела кожа Мораны, он помнит, как буро-алый вихрь окружил его, сметая призрачных коней. Рука его всё еще покрыта ожогами от полета, пусть он почти перестал о них думать. Он помнит ворчание отца, вкус огурцов тёти Люды, обеспокоенный Лешкин взгляд и что велел сходить в магазин Гриша – в другой, прошлой жизни, когда они были рядом.

   Ваня больше не может быть просто мальчишкой. Ему необходимо быть чем-то большим.

   Гвидон не знает этого; Гвидон думает, его игра важней.

– Пока не знаю. Нельзя, чтобы Кощей до него добрался.

   Они обсуждают Ваню, не скрываясь, словно его больше нет в комнате, словно у него не может быть мнения, а он – вещь, один из безмолвных магических артефактов вроде фонарика или жар-птицы. Так же, как говорят о Васе, перестав тратить время на его расположение. Разница только в том, что Ваня слышит и не собирается молчать. Он боится другого; не их.

– А как же мои братья? – прямо, он спрашивает.

– Прости, – Салтан не называет его "сынок", проглатывая слово, так отчетливо, что Ваня слышит его непроизнесенным. – Сейчас не до них. Есть проблемы серьезнее.

– Но ты поклялся! Ты поклялся на крови! – вспоминает Ваня, хватаясь, как за соломинку, за клятву.

   Соломинка держит. Салтан бросает взгляд на перевертыша – и взглядом его можно ломать шеи.

   Гвидон тонко, еле заметно усмехается, забавляясь ловушкой.

– Я поклялся, что найду их, если достану жар-птицу, – находится Салтан.

   Клятва была такой, и Ваня не сразу понимает, зачем повторять условия. Гвидон, Рита, перевертыш, даже охранники, кажется, понимают раньше – хоть по их лицам этого не понять. Перевертыш досадливо цокает языком, и Салтан продолжает, небрежно бросая через плечо:

– Рита, передашь адрес птицы нашему гостю. Увы, придется мне обойтись без неё. Считай это подарком. В знак доброй воли. Я умею быть щедрым.

   Гвидон кивает – серьезно, принимая подарок, и они распоряжаются Васей еще небрежней, чем им. Не больше часа назад Ваня считал их врагами. Сын или не сын Кощея – Ваню всё еще слишком легко обхитрить.

   Испуганный или смелый – им всё равно.

– Вы поклялись спасти их! Вы должны их спасти!

   Салтан, Гвидон, Рита – каждый отводит глаза. Никто ему не поможет.

   В отчаянии, Ваня бросается к Салтану, в слепом порыве – схватить, встряхнуть массивное тело, которое он не смог бы поднять, ударить лицо, до которого он не смог бы дотянуться, сделать хоть что-то – потому что он не может ничего. Ничто не заставит Салтана спасти его братьев. Охранник снова перехватывает его легко, как котенка, удерживая на месте. По губам Гвидона пробегается раздраженная, сдержанная гримаса – какие бывают, когда дети отвлекают взрослых от по-настоящему важных дел. Только вот нет ничего важнее.

   Кощей должен быть силен, раз заставляет их забыть о разногласиях. Раз Гвидон сам пришел в его дом после битвы. Раз Салтан готов отказаться от мести Моране и уступить жар-птицу.

   Сильнее их всех.

– Если с ними что-то случится, я убью тебя, – кричит Ваня беспомощно, сам поражаясь своему языку. – Каждого, кто виноват в этом.

   Он встречает взгляд перевертыша – удивленный, цепкий, странный – со смесью ужаса и восхищения. Словно перевертыш впервые увидел его по-настоящему; узнал того, кого уже видел. Салтан хватает Ваню за лицо левой рукой, тремя пальцами, разворачивая к себе, и – Ваня думает – хочет ударить. Но он не бьет, он вглядывается в глаза без ярости – пристально, со вспыхнувшим интересом.

– Ты действительно его сын, – тихо; он произносит. – Что-то это должно значить.

   Ване вдруг кажется, что он глубоко, непоправимо неправ – другое он должен делать сейчас, быть на другой стороне, в другом месте. Гвидон встает, отодвигая стул – движением прекращая затянувшееся представление, и Салтан выпускает Ваню из хватки. Не выпускает телохранитель, и Салтан командует: