Страница 2 из 8
Теоретически, на своей крутой тачке они могли бы оторваться.
– Останавливайся, – командует перевертыш, пересиливая себя; сипло.
Ваня давит на тормоз с облегчение. Устраивать гонки он не готов, "Форсаж" вообще никогда не был его любимым фильмом. Они прижимаются к обочине, позволяя полицейской машине догнать себя, и Ваня опускает стекло на своем окне. Сирена не выключается, и звук её бьет в виски, приближаясь.
– Помнишь, что я тебе сказал? – бросает перевертыш торопливо. – Круг, нож, глаза, молитва.
– Примерно.
Полицейская машина останавливается перед ними, преграждая дорогу – так, чтобы они не могли скрыться, дав по газам. Дверь открывается, и из полицейской машины выходит уже знакомая Ване тощая девчачья фигурка. Девчонка неспешно подходит к ним, наклоняется к открытому окну, и в глазах её светится злорадное веселье.
– Нас ищешь? – спрашивает Рита.
Именно их. Ваня не отвечает, но это не смущает обычно угрюмую девчонку – как будто их ждет много, много ужасного. Она бросает взгляд на перевертыша на соседнем сидении, но не спрашивает, кто.
– Вам совсем не в ту сторону, парни.
Ване противно от её веселья – не от страха, и, даже в лучшем настроении, Рита явно не та, кто будет долго веселиться в одиночку. Глаза её жесткие – как и были, и улыбка быстро гаснет, превращаясь в привычную тонкую линию.
– Пересаживайся. Я поведу.
***
В этот раз Ваня пытается запомнить дорогу, хотя бы приблизительно, хотя бы направление, но быстро теряется в череде одинаковых развилок и поворотов. Рита не мешает ему, не велит надеть мешок на голову или закрыть глаза – как будто заранее знает, что все равно ничего не получится. Может, перевертыш сможет лучше. Они вместе сидят на заднем сидении, позади девушки, и полицейская машина едет следом – без сирен, и так похожая на конвой. Ване не страшно.
Они въезжают за уже знакомую ограду, и ворота закрываются за машинами, отрезая пути к отступлению. Салтан ждет их на ступенях дома, в том же сером домашнем халате и растянутых штанах, вот только больше это не придает расслабленности его облику. Ничуть, Ваня действительно замечает больше – опытом или действием цветка. Прятаться в машине глупо, и они вылезают вслед за Ритой, вставая перед Салтаном – снизу вверх смотря на грузную фигуру, строго рассчитанным эффектом. Левую руку он держит странно, под углом, словно уберегая от боли – и бой с Мораной не мог пройти без потерь. Ваня замечает морщины, тянущиеся от цепких глаз, напряженные руки и то, как бледнеет радужка его глаз, если присмотреться – белизной сливаясь с белками.
Первым Салтан говорит не с ним. Он обращается к перевертышу.
– Думаешь, я не узнал тебя? Может, я стар и слеп, но не беспомощен в собственном доме.
В голосе Салтана слышны злорадство и месть – которые больше нет нужды сдерживать. Перевертыша трясет, Ваня чувствует, стоя рядом – но тот вскидывает подбородок, усмехается, и Ваня видит, как уголок губ его дрожит. Иногда он кажется ему на редкость глупым.
– Неужели? Что же ты смолчал?
Его наглость злит Салтана, как и должна, как злит любого – и его злость появилась не сегодня, не в момент после глупых слов. Он резко спускается по лестнице, и по лицу Салтана гримасой пробегает ликующая, кровожадная улыбка – как будто он только и ждал повода. Как будто перевертыш знал, что он ждет, и всё его тощее тельце сжимается с каждым шагом. Сам виноват, сам нарвался, но – Ваня встает между ними, скорее рефлексом, чем осознанным действием. Успей он подумать – не встал бы или встал всё равно – Ваня и сам не знает. Ваня думает – Салтан ударит его, но тот останавливается, обдавая хищной улыбкой.
В его словах больше зла, чем в ударе.
– Думаешь, сучка единственная, кто умеет хитрить? Она хотела найти птицу через меня, а вышло наоборот. Забавно, а? Я тоже кое-чему учусь с годами.
Перевертыш пошатывается и хватается за Ванин локоть, удерживаясь. Всезнающий перевертыш оказался не таким уж всезнающим – и дело явно не столько в уязвленной гордости. Ваня не узнает Салтана – ни того, с кем напился до беспамятства, скованный ужасом, ни того, на кого согласился работать, ни того, которого видел когда-то по телевизору, ни даже того, который называл его "сынком" с вкрадчивой обманной улыбкой. В любом другом положении Ваня мог бы испугаться.
– Как ты нашел нас? Там, у дерева, в степи? – спрашивает Ваня, еще не понимая.
– Спасибо ему, – отвечает Салтан, кивая на перевертыша.
Перевертыш закусывает губу и бледнеет настолько, что на нём можно писать вместо бумаги. Пальцы его до боли сжимаются на Ванином локте. Видимо, это плохо, очень плохо, то, что говорит Салтан – видимо, это просто чудовищно. Даже сейчас он не может просто заткнуться, и в словах его больше, чем едкости, ужаса – как сходят с ума, ожидая удара. Боль стерпеть проще, чем ждать.
– Как тебе сыночек? Понравился? Вырос? На маму похож?
Лицо Салтана сковывает болезненная, дерганная гримаса – как от резкого спазма, открывшейся застарелой раны. Он старше, чем выглядит, и это особенно заметно сейчас – с запавшими морщинами, застывшей маской усталости, злобы и боли. Он тучный, когда-то крепкий, старик в домашнем халате, любящий выпить на ночь и закусить, на руке его не хватает пальцев, в его движениях не хватает легкости, и Ваня не ожидает. Он отшвыривает Ваню в сторону – легко, как один из его здоровяков-охранников, как не должен бы тучный старик. Перевертыш даже не пытается бежать, и Салтан поднимает его за ворот майки, отрывая от земли – ноги дергаются, не доставая, но даже тогда перевертыш не дерется и не бежит.
– Ты был полезен мне, – рычит Салтан. – Больше нет.
Перевертыш пришёл сюда с ним. Перевертыш пришел сюда для него.
Ваня просто не может его бросить.
Он вскакивает с земли и бросается на Салтана, надеясь хотя бы отвлечь – чтобы у перевертыша появилось время. Палка подсекает его в прыжке, и Ваня снова падает на газон, ударяясь всем телом. Рита вжимает конец палки в его грудь, достаточно сильно, чтобы не дать дернуться, недостаточно сильно, чтобы сломать.
Даже если Ваня сможет чудом справиться с ней – они во владениях Салтана, и его одинаковые, огромные охранники стоят вокруг, сложив на груди руки. Никакое чудо не поможет ему справиться с ними всеми. Ване остается только кричать, и он кричит:
– Отпусти его. Он мне нужен.
Слова – всего лишь звуки, единственное, что он может, и Ваня кричит изо всех сил, не надеясь. Салтан слышит его – действительно, слышит, и замирает, будто мнение Вани имеет самое большое значение. Будто он поразил его в самое сердце, выкинув невероятное – то, что просто не сделал бы нормальный человек. Салтан медленно опускает перевертыша на землю, не выпуская ворот футболки, и тот загнанно, тяжело дышит. Салтану кажется, он не понимает, не знает, заблуждается – только заблуждением можно объяснить реакцию, сокрытой страшной истиной, предательством.
Ваня знает – уже.
– Он шпионил для ведьмы каждую секунду, – говорит Салтан. – Передавал ей каждый твой вздох.
– Я знаю, – отвечает Ваня, и добавляет. – Он спас меня от неё. Несколько раз.
– Значит, она этого хотела.
Салтан считает его дураком, имбицилом – даже больше, чем сам перевертыш в первый день их знакомства, даже хуже – не-дураком, заблуждающимся в самом главном. Как ненавидят верующие атеистов. Ни тех, ни других не переубедить. У Салтана должны быть самые весомые причины.
– Думаешь, он твой друг?
Салтан снова поднимает перевертыша над землей – легко, как котенка, и тучная его фигура словно растет, становится больше от демонстрации силы. Второй рукой он хватает край майки перевертыша и тянет вверх, открывая не только живот – впалую тощую грудь. Перевертыш начинает дергаться сразу, едва понимая движение – понимая, что именно хочет Салтан показать. Он царапает руку ногтями, извиваясь, будто Салтан хочет показать что-то действительно ужасающее, непристойное, непростительное, то, что Ваня еще не видел – и не должен увидеть ни в коем случае. То, что должно изменить всё.