Двойка по поведению

– Вы вообще-то управляете своим коллективом или так, видимость создаете?

Рогова опешила.

– Что у вас происходит с вашим преподавателем химии Пироговой Галиной Антоновной?

– А что вы имеете в виду? – напряженно осведомилась Кира Анатольевна.

– В данном случае я имею в виду ее недавнее заявление двум девятиклассникам о том, что им уже сейчас следует присматривать себе другую, более простую школу, поскольку в десятом классе вашей гимназии они учиться не будут по причине низкой успеваемости по химии. Заявлено это было публично и – подчеркиваю! – в начале учебного года! То есть уже сейчас, в сентябре, преподаватель твердо решил, что к концу мая ребята получат плохие оценки по ее предмету. И как прикажете понимать подобную предвзятость?

– Ну-у… – Кира Анатольевна выдавила кислую улыбку. – Галина Антоновна у нас, конечно, человек специфический, однако она наверняка не говорила это всерьез… Просто попыталась неудачно простимулировать ребят к хорошей учебе…

– Вот как?! – Лицо Валеева налилось гневом, аж пухлые «хомячковые» щеки вздулись. – Методы, значит, у нее такие специфические? Разговоры не серьезные? Стимулы оригинальные? А мы вот, в департаменте, это плохо понимаем. А мэр, тот и вовсе не понимает. Категорически! И когда ему отец одного из мальчиков в дружеской, – слово «дружеской» Валеев произнес с нажимом, – беседе поведал про заявление вашей Пироговой, мэр был сильно возмущен и приказал разобраться!

У Киры Анатольевны мгновенно закаменело внутри все, что могло закаменеть, в том числе горло, через которое она с трудом выдавила:

– Я… сама… разберусь… и вам… доложу… Это… действительно… недопустимый… поступок…

И тут же «камень» принялся трещать, крошиться, обваливаться под натиском растревоженных, взбудоражившихся мыслей: «Друг мэра – это кто? Его сын в девятом классе? Почему я не знаю?» Подобное незнание было еще более недопустимым, чем поступки Пироговой. Рогова всегда знала, у кого какие родители, и подобную информацию считала наиважнейшей.

– Вы можете мне сообщить фамилии учеников? – произнесла она все еще скованным, но уже близким к нормальному голосом.

– Могу. Это Крыжаполов и… – Валеев метнул взгляд на листок, лежащий сверху объемистой стопки бумаг, – Уткин.

По тому, как он сверялся с простой фамилией и при этом четко, по памяти, не запинаясь о буквы, выговорил сложную, Рогова сразу догадалась, что друг мэра – и есть папаша Крыжаполов. Кто бы мог подумать? Крыжаполова-младшего она никак не могла вспомнить в лицо, хотя всех «соответствующих» детей знала с первого класса.

«Хомячковые» щечки Валеева вернулись в исходное положение, гневливый взгляд несколько потух, и Кира Анатольевна, издав неслышный вздох облегчения, заявила уверенно:

– Я обязательно все выясню и накажу преподавателя. Дабы ничего подобного впредь не происходило. Хотя… – добавила она с легким укором, – если бы родители сразу обратились ко мне, не было бы нужды беспокоить ни мэра, ни вас.

И тут случилось то, чего Рогова не ожидала никак. Валеев посмотрел на нее долгим въедливым взглядом, угрожающе нахмурился и заговорил таким тоном, каким в кино изображают прокуроров, обвиняющих самых лютых врагов народа:

– Вы все выясните и накажите? Замечательно! Вы хотите, чтобы родители со своими жалобами ограничились исключительно вашим кабинетом? Великолепно! Вы думаете, я ничего не знаю о тех фокусах, которые ваша Пирогова творит на протяжении долгого времени? Ошибаетесь! Я много чего знаю! В том числе и то, что вы элементарно попустительствуете учительнице химии! Или не в состоянии с ней сладить! Или…

Он говорил и говорил, словно по физиономии Киру Анатольевну хлестал. Начальник департамента образования получил хорошую взбучку от мэра и теперь вовсю отыгрывался на директоре школы. Он хорошо подготовился к этому «отыгрышу», забрасывая Рогову примерами «фокусов», фактами попустительства и обвинениями в плохом руководстве. А та стояла и даже слова не могла вставить, потому что Валеев при каждой подобной попытке рычал:

– Меня не интересуют ваши отговорки!

Из начальственного кабинета Кира Анатольевна не просто вышла, а почти выползла с полным ощущением, словно только что выбралась из-под асфальтового катка. Такого с ней не случалось уже давным-давно.

«Ему бы не образованием командовать, а разведротой. Но у кого, у кого он или его люди все выведали? Кто мог ему все донести? Кто из наших?» – натужно соображала она, стараясь не думать о Галине Антоновне, по крайней мере до того момента, как доберется до своей квартиры, где, слава богу, сейчас нет никого из домашних.

Ее выдержки хватило ровно до порога. И прямо в прихожей из нее хлынула бешеная злость. Но это уже ничего не значило – никто не видел ее вмиг постаревшего и подурневшего лица. Она начала судорожно искать в записной книжке номер мобильного телефона Пироговой, нашла его не с первого раза, потом опять же не с первого раза попала в нужные кнопки, и, наконец, услышала спокойный голос Галины Антоновны…

– Если я вас правильно понял, в мэрии вам высказали серьезные замечания в адрес Пироговой? – уточнил следователь.

– Именно так, – подтвердила Рогова, решив, что, если следователь вознамерится выйти на Валеева, тот вряд ли станет живописать, какой разнос он учинил. Поэтому пусть будут «замечания» – близко к истине, но без нюансов.

– А вы уже из дома позвонили Пироговой?

– Я сочла необходимым передать ей свою беседу с начальником департамента, что называется, по горячим следам.

– И какова была ее реакция?

– Увы… – директор тяжко вздохнула. – Галина Антоновна всегда плохо воспринимала критику.

– Вы повздорили?

– Вздорят, – с достоинством ответствовала Рогова, – извините, на базаре. А у нас состоялся разговор. Да, весьма неприятный. Не буду скрывать, на повышенных тонах. Не стану утверждать, что мы расставили все точки над «i». Но мы договорились все обсудить самым серьезнейшим образом на следующий день, то есть сегодня. Мне очень жаль, – Кира Анатольевна вновь вздохнула, – что наше последнее общение было весьма неприятным. Вряд ли то, что случилось вчера в мэрии, имеет отношение к смерти Галины Антоновны, но я сочла необходимым вам сообщить. Полагаю, я поступила верно?

– Как, говорите, фамилии тех пацанов из девятого класса? – ответил вопросом на вопрос Горбунов.

– Уткин и Крыжаполов. Только вы учтите, – напомнила Рогова, – что, судя по всему, отец последнего в дружеских отношениях с мэром.

– Мэра я ни в чем не подозреваю, – усмехнулся следователь.

Глава 6

Из своих 26 лет почти половину жизни Лиза Саранцева была связана с одной школой. Здесь она училась с первого класса, сюда же ее пригласили через два года после окончания педуниверситета на работу, явно дав понять: подобное приглашение – знак особого доверия и приверженности традициям. Под традициями понималось то, что из каких стен вышла в те и вернулась. И подразумевалось, что молодой педагог никак не вправе посрамить родное заведение.

– Подавляющее большинство наших выпускников – успешные люди, а некоторые становятся наставниками следующих поколений наших учеников, – заявила однажды на общешкольном собрании директор, указав на Саранцеву.

Трех других учителей, также выпестованных в родном гнезде, Кира Анатольевна в разное время уже приводила в пример.

Вообще-то в Двадцатую гимназию Лиза попала по воле обстоятельств. Ее родители были инженерами-наладчиками на заводе, который в 90-е годы купила компания, занимающаяся газовым оборудованием. Родители считались хорошими спецами, на предприятии их оставили, но новые условия работы вынудили их месяцами трудиться «вахтовым методом» далеко от родного города. На это время дочку переселяли к бабушке.

Когда настал срок идти в первый класс, на семейном совете решили: школу надо выбирать рядом с бабушкиной квартирой, поскольку мотаться на другой конец города, где обитали Саранцевы, крайне неудобно. Опять же и школа поблизости была не абы какая, а очень даже хорошая, туда многие стремились, но попасть могли либо по месту жительства, то есть согласно прописке, либо по блату. Никакого блата в самой школе Саранцевы не имели. А прописку в бабушкиной квартире сделали.