Двойка по поведению

Лиза оказалась самой маленькой в классе, что и следовало ожидать. Она почти всегда и везде была самой маленькой. Вот такой уродилась – Дюймовочкой с нежным точеным личиком, белокурыми волосиками, голубыми глазками, маленьким вздернутым носиком и аккуратным ротиком.

Первого сентября она стояла в шеренге первоклашек с пышным бантом, который лишь немногим уступал размерам ее головы, и букетом из трех гладиолусов, которые почему-то считались наиболее приличествующими подобному случаю. Гладиолусы были высокими, сочными, и всю торжественную линейку Лиза боялась, что не справится с их тяжестью. Она очень старалась, чтобы букет возвышался с надлежащей горделивостью, но руки немели, и цветы постоянно норовили упереться своими тугими остриями в асфальт.

Вот именно эту борьбу с непременным атрибутом первого сентября Лиза и запомнила лучше всего. А еще слова неизвестной женщины, произнесенные с умилением и сочувствием: «Надо же, какая куколка! А ведь вырастет, и куда все денется?»

Но ничего никуда не делось. Лиза выросла лишь до метра пятидесяти пяти, сохранив ту же кукольную внешность – личико, волосики, глазки, носик, ротик… И даже фигурка была кукольная – округлая попка, округлая грудка, тоненькая талия. Как сказала ей однажды университетская подружка (в полном соответствии с модой высокая, худая и плоская со всех сторон): «Тебя, Лизок, можно на сервант поставить вместо статуэтки».

До того как стать учительницей, к своей внешности Лиза относилась весьма благосклонно. Но после…

«К сожалению, вы не производите впечатление педагога, – заявила ей директор школы, куда она пришла сразу после педуниверситета. – Я понимаю, вам трудно изменить облик, но тогда вы должны выработать определенную манеру поведения. Иначе у вас возникнут проблемы с учащимися».

Проблемы конечно же возникли. Парни пытались с ней заигрывать, девчонки хихикали, в школьной столовой ее пару раз нагло вытолкнули из очереди, спутав со старшеклассницей.

И тогда Лиза за себя взялась. Светлые волосы она зачесала назад и стянула в узел, овальные очочки заменила на прямоугольные стеклышки, одеваться стала строго и вести себя начала с подчеркнутым достоинством. При этом ей хватило ума понять, что внешние преображения (не слишком, прямо скажем, впечатляющие) не создадут ей авторитет, если не удастся стать по-настоящему хорошим педагогом. К исходу второго года работы она уже считалась очень перспективным специалистом, а победа в конкурсе «Лучший молодой учитель» оказалась исключительно приятной, хотя и несколько неожиданной.

С Роговой Лиза знакома не была – она окончила гимназию за месяц до прихода нового директора. Но большинство педагогов знала прекрасно, и это ее несколько смущало. Трудно ощутить себя полноправным коллегой среди тех, кто еще относительно недавно ставил тебе оценки в дневник.

Кира Анатольевна несказанно изумилась, когда на предложение перейти работать в Двадцатую гимназию Лиза ответила, что подумает.

– Н-да?.. – хмыкнула Рогова и дала на раздумья три дня.

Лизе хватило и двух. Потому как на следующий день она случайно встретила на улице Пирогову.

С Галиной Антоновной у Лизы всегда были отношения, которые принято называть «ровными». По химии она имела твердую четверку, заработанную не талантом и интересом к предмету, а усидчивостью, ответственностью и обязательностью. То есть теми качествами, которые Пирогова считала достойной заменой и таланту, и интересу. В своем легендарном кондуите учительница химии никогда не ставила против фамилии Саранцевой замечания, что уже можно было расценить как большую похвалу.

– Я слышала, тебя пригласили к нам на работу, – с ходу заявила Пирогова.

– От кого слышали? – удивилась Лиза столь быстро разлетевшейся информации.

– Естественно, от Капитолины Кондратьевны, – произнесла Галина Антоновна таким тоном, словно это было озвучено во всех телевизионных новостях, причем на всех каналах. – Она же всегда все и обо всем знает. Капитолина Кондратьевна с ее исключительной осведомленностью – это же почти символ нашей гимназии. Или… – Пирогова криво усмехнулась, – клеймо.

– Так она по-прежнему работает?

По Лизиным прикидкам, Капитоша уже несколько лет как могла позволить себе заслуженный отдых. Опять же Лизе всегда казалось, что новая метла по-новому метет, выметая в первую очередь секретаря прежнего директора.

– А что ей станется? Выглядит прекрасно, чувствует себя замечательно, начальству, как обычно, предана, а Рогова – умная женщина, понимает, что такого вездесущего секретаря она себе сроду не найдет. Так ты идешь к нам на работу?

– Я думаю… – призналась Лиза. – У меня сомнения…

– Что?! Сомнения?

Прозвучало это примерно так же, как на уроке, когда Галина Антоновна спрашивала какого-нибудь нерадивого: «Ты не знаешь точной формулировки? Ты не успел как следует подготовиться?» А дальше неизменно следовал вердикт: «Садись. Два».

Лизе на мгновение показалось, будто сейчас именно это она и услышит: ей полагается двойка, причем по поведению, потому что она не просто неразумная, но еще и неблагодарная.

Про двойку и про «неблагодарную» Пирогова, разумеется, ничего не сказала, но по поводу неразумности выразилась весьма пространно и, как всегда, непререкаемо. А в заключение добавила, что лично она готова до конца жизни служить родной гимназии.

Кто бы мог предположить, что этот самый конец наступит так скоро и так отвратительно?

Лиза только дважды сталкивалась со смертью – четыре года назад, когда умерла бабушка, и сейчас, когда убили Галину Антоновну. При виде мертвой бабушки Лиза искренне плакала. При виде мертвой учительницы искренне изумлялась: кто? как? зачем?

Конечно, в ней была жалость к Пироговой, но изумления все же было больше. А вот страха не было вовсе.

…В прихожей зазвонил телефон. Лиза отставила в сторону тарелку с жареными цыплячьими крылышками, которые она ела исключительно руками, и побежала к раковине мыть промасленные пальцы. Ну не пачкать же жиром трубку?

На помывку у нее ушли секунды, однако Зое Ляховой, вероятно, показалось, что миновала вечность.

– Ты чего так долго не подходишь?! – проорала она.

– Руки я мыла. А ты что кричишь? – укорила Лиза.

– Я?! Кричу?! – поразилась Зойка. – Да ничего подобного! Ты же знаешь, у меня голос такой. Ты с мое покомандуй в спортзале! Это тебе не стихи про любовь нежным голосом читать.

– Ладно, – в тему стихов Лиза углубляться не стала, – ты что звонишь?

– Надо срочно встретиться, – мгновенно перешла на шепот Зойка. – Я к тебе могу домой приехать? Ты одна?

– Одна. А что случилось?

– Все объясню при встрече, – с непонятной суровостью пообещала Ляхова. – Диктуй адрес.

Нельзя сказать, чтобы они дружили или хотя бы приятельствовали – просто, как принято говорить, состояли в добрых отношениях, которые никогда не выходили за рамки школьного общения. А потому и этот звонок, и этот визит вызвали у Лизы недоумение. С чего бы вдруг?..

Зойка, скинув туфли, с ходу протопала на кухню и уселась за стол.

– Есть хочешь? – проявила гостеприимство Лиза.

– Ни есть, ни пить не хочу. Поговорить хочу.

Вид у Ляховой при этом был такой, что Лиза тут же принялась убирать тарелки с остатками еды – настолько ей собственный ужин показался неуместным.

– Не колготись! – приказала Зойка, и Лиза послушно села. – Просьба к тебе есть. Володи Гриневича касается.

Вот как раз с Гриневичем Ляхова по-настоящему дружила, и вся школа это знала. Порой кое-кто подтрунивал, что зря Зойка рано вышла замуж и нарожала двух детей, надо было Володю дождаться, а то он так и помрет холостяком. Зойка на это лишь лениво отмахивалась, дескать, Гриневич ей как младший брат и вообще не в ее вкусе, да и она не в его вкусе, так что муж не только не ревнует, но и вовсю привечает.

– Ты, конечно, можешь отказаться, – мрачно разрешила Зойка, – но тогда мне идти больше не к кому. А Володя тоже ни к кому не пойдет, потому что… идиот с принципами, – с досадой подытожила она.