Двойка по поведению

Качарин ее обозлил. Вроде бы ничего сверхъестественного не было в их разговоре. По крайней мере, ничего такого, чтобы выходило за всякие рамки. Но ощущение у Роговой осталось, будто этот мужик оплевал ее со всех сторон, да еще платок предложил утереться.

Какая изощренная наглость!

Она еще тогда, девять лет назад, когда стала директором, поняла, что с этим человеком работать ей будет трудно. Хотя, казалось бы, кто он такой? Учитель труда! Самый ненужный из педагогов! В глубине души Кира Анатольевна никак не могла уразуметь, зачем мальчикам из Двадцатой гимназии строгать доски, сколачивать табуретки, точить какие-то детали и заниматься прочей ерундой, пригодной для профтехучилища, но никак не для «продвинутого» учебного заведения, где каждый год вызревали победители всевозможных олимпиад, научно-практических конференций, конкурсов и интеллектуальных игр. Понятно еще с «Домоводством» – почти любой девочке пригодится умение печь торты, вязать на спицах и хоть немного шить на машинке. Но кому нужны самодельные табуретки? Да никому! Однако школьная программа требовала «трудового обучения», и с этим приходилось мириться.

Мириться с Качариным было гораздо сложнее. Обычно сама Кира Анатольевна устанавливала с подчиненными нужную дистанцию, а тут эту самую дистанцию установил Качарин. С директором держался холодно, отстраненно, без малейших намеков на почтение и приличествующее внимание, при этом был всегда корректен, но как-то так, что Роговой всегда казалось, будто в душе он над ней насмехается.

По-хорошему от него следовало избавиться с самого начала. Но, во-первых, Кира Анатольевна прекрасно понимала, что Двадцатая гимназия – это устоявшийся коллектив с традициями и репутацией, где любые «революции», всякие там «танцы с саблями» чреваты серьезными осложнениями. А во-вторых, у нее не было ни малейшего повода увольнять учителя труда. Ни дети, ни родители, ни педагоги на него никогда не жаловались, учебную программу он выполнял образцово, спиртным не баловался, трудовую дисциплину не нарушал. Это ж вам не какая-нибудь частная школа, где хочу – принимаю на работу, а хочу – пинком под зад. Это муниципальная гимназия, и здесь все должно быть по правилам и по законам.

При этом Качарин умудрился поставить себя в положение человека вроде бы почти незаметного, но совершенно незаменимого. В большом школьном хозяйстве регулярно что-то ломалось, выходило из строя, и только Качарин мог все наладить быстро и качественно. Любая другая наемная рабсила, к которой пыталась время от времени прибегнуть директор, не выдерживала никакого сравнения, зато деньги тянула и нервы выматывала.

Конечно, имелся крючок, на который можно было подцепить «трудовика», – это его сторонние ремонтные делишки. Однако же услугами школьного «самоделкина» пользовались чуть ли не все учителя, да и впрямь, где на школьную зарплату найдешь еще такого мастерового?

Но то, что он вот так прямо заявлял директору, дескать, замену мне не найдешь, обыщешься, и при этом держался, словно кум королю, злило ужасно.

Кира Анатольевна подошла к зеркалу, посмотрела на свое разом постаревшее и подурневшее лицо и аж передернулась. И подумала, что вчера ее лицо было отнюдь не лучше. Вот именно тогда, когда она разговаривала с Галиной Антоновной Пироговой.

Ей пришлось сообщить следователю об этом разговоре. Хотя очень не хотелось. Однако прикинула: пусть мобильный телефон Пироговой пропал, однако полиция наверняка попросит распечатки звонков у телефонной компании и выяснит, что незадолго до смерти Галине Антоновне звонили с домашнего телефона Киры Анатольевны, причем беседа состоялась отнюдь не минутная.

Господи, кто такой Качарин по сравнению с Пироговой?!

Именно учительница химии, с ее упрямством, самоуверенностью, твердой убежденностью в непогрешимости собственных педагогических принципов, выпила из директора литры крови.

Да, она была хорошим предметником – никто не спорит. И те гимназисты, кто впоследствии выбирали себе стезю Менделеева, вспоминали науку Галины Антоновны с благодарностью. Только таких в Двадцатой гимназии насчитывались почему-то единицы. Впрочем, чему удивляться? Пирогова так свирепствовала на своих уроках, так безжалостно засыпала учеников «двойками» за малейшее незнание или крошечную провинность, что практически у всех вызывала нелюбовь к своей любимой химии. Ни на кого так часто не жаловались директору родители, как на Галину Антоновну. И ни с кем директор не проводила столько много соответствующих бесед, сколько с Пироговой.

Однако все было впустую. Учительница, которую все дети звали не иначе, как химозой, железно стояла на своем. Гимназисты обязаны усердно изучать предмет, вовремя и точно выполнять домашние задания, образцово вести себя на уроках, а те, кто не хотят соответствовать этому правилу, будут иметь «двойки». Пересдавать «неуды» она не позволяла, требования предъявляла высокие и никаких отговорок не принимала.

Она пришла в гимназию, которая в ту пору называлась школой с углубленным изучением английского языка, сразу после института, проработала здесь тридцать лет, и никому из директоров «сковырнуть» ее не удавалось. На все претензии она имела четкие ответы и министерские инструкции, которые не отличались однозначностью, а потому дозволяли различные толкования. Эти инструкции Пирогова знала так же хорошо, как свою химию.

Кира Анатольевна, считавшая себя очень умелым руководителем, пыталась зайти с одного бока, с другого, она уговаривала, грозила, однако неизменно слышала: «Вы хотите, чтобы я нарушала свои служебные обязанности?»

Конечно, в особых случаях директору удавалось найти обходные пути, вывести некоторых учеников из-под «пуль» Пироговой, но это требовало такой изворотливости, таких нервов, что Рогова буквально дни считала, когда сможет отправить Галину Антоновну на пенсию. До этого счастливого момента оставалось три года.

Да, Кира Анатольевна могла встать несокрушимым бастионом, но это тоже следовало делать в самом начале. Как и с Качариным. Потому что потом… Потом она могла только уговаривать, высказывать претензии, однако же в полной мере употребить власть не осмеливалась. Должок за ней числился.

Рогова не раз проклинала тот выпускной вечер, семь лет назад, когда трое выпускников гимназии, образцовые мальчики, сыновья образцовых родителей, по дури своей юношеской вляпались в отвратительнейшую историю, грозившую закончиться если не тюрьмой, то, без сомнения, очень плохими последствиями. Эта разгоряченная вином троица, не имея водительских прав, угнала чужой автомобиль и сбила прохожего. К счастью, не до смерти, только до перелома ноги, однако и этого уже было достаточно, если учесть, что бросивших на дороге человека угонщиков почти сразу задержал патруль ДПС.

Родители тут же кинулись к Кире Анатольевне. Они оказались на редкость сообразительными, учли, что та директорствует всего два года, еще окончательно не зарекомендовала себя как руководитель, а гимназия престижная, желающих занять здесь начальственное кресло много, и потому Роговой никак не нужен большой скандал, который непременно поднимется по той простой причине, что самое захватывающее – это искать пятна на солнце.

Кира Анатольевна тоже оказалась сообразительной, быстро просчитала все отвратительные последствия и, в свою очередь, кинулась к Галине Антоновне – сестре заместителя начальника областной ГИБДД.

Разговор вышел тяжелый и унизительный. Кира Анатольевна не просто просила – умоляла, и Пирогова соизволила отступить от своих принципов. Попросила брата, и дело удалось замять.

В последующие годы Галина Антоновна ни словом не поминала ту историю, однако Кира Анатольевна всегда знала: при необходимости упомянет, ткнет в нос, выставит человеком, покрывающим отвратительные безобразия.

Такого Рогова позволить не могла, а потому учительницу химии терпела.

Однако именно вчера это терпение если не лопнуло окончательно, то весьма основательно треснуло.

После совещания в мэрии Киру Анатольевну задержал начальник департамента образования Валеев. Провел в кабинет и без всяких прелюдий спросил: