Страница 96 из 102
- Повесишь тут, - посол шмыгнул носом и, тряхнув бородой, вытащил из-за пазухи скрученную пергаментную грамоту с золоченым тиснением и красной георгиевской печатью. - Вот все результаты наши. - Иван боярский сын Костромич вручил сейчас торжественно.
Олег Иваныч ничтоже сумняшеся враз предложил печать над водой горячей распарить, грамоту прочесть, потом опять запечатать.
- А чего ее читать-то? - пожал плечами Никита. - Нешто не знаем, что там? Или княжью речь не слыхивали? Что по сей речи выходит, а, Олежа?
Олег Иваныч, помимо несколько замутненного хлебным вином сознания, на подобный вопрос был ответить не в силах еще и потому, что речь Ивана практически и не слушал, все больше на бояр глазел, лизоблюдов московитских, да в душе удивлялся, как же это можно честь свою этак вот кочевряжить...
- Главное в речи сей, что не просто князем мнит себя Иван, - пояснил Никита, - а Государем всея Руси называет. Вдумайся, Олежа... всея Руси! В числе том - и Новгорода, Господина Великого. У которого один Государь народ его! И таковая грамотца на Совете Господ да на вече прочтена будет! Как мыслишь, поедет после того Феофил на поставление к Московскому митрополиту?
- Я бы не рискнул, - честно признался Олег. - Веча бы убоялся!
- Вот и я так же думаю. А князь Иван, думаешь, иначе мыслит? Умен, коварен, аки Нерон римский! Оттого и невесело мне, Олежа. И еще... Ты московитское войско видел? Нет, не тех, что в лесу на нас налетели. Да даже и там... Бояре... тех мало... Больше дворяне, землицей князем испомещенные, у каждого - с десяток боевых холопов, у кого побогаче - побольше, тоже вооруженных. Каждый нобиль местный, землицей, а значит - и всей жизнью своей и семьею своею, со женами да малыми детушками, - почти целиком князю обязан! Прогневается князь - отберет землицу, сгноит детушек. Все от него зависят. А коли преданы будут - Иван им еще землицы пожалует. Вон, сколь воев на Москву слетелося - тучи - и не одни шильники, есть и воеводы именитые - и никому Иван в земле не отказывает. А как кончится землица... смекаешь, Олежа?
- Отвоевать можно. У ближайших соседушек!
- То верно. Вот и Новгород, Господине Великий, - тоже соседушка. Единеньем только и можно противиться московитской силе. А есть ли в Новгороде единенье в людях какое - не мне тебе рассказывать.
Грустную картину нарисовал посол Никита Ларионов, грустную донельзя, и самое отвратительное - что правдивую.
- Ладно, не будем раньше времени полошиться, дело-то свое мы как надо сладили! - Никита хлопнул по плечу Олега Иваныча. - Пойдем-ка, Олежа, в корчму. Пива попьем, развеемся. А то муторно что-то на душе, гадко.
В Москве корчмы назывались не корчмами - государевыми домами питейными, потому как принадлежали все государю московскому, а не обществу, как в Новгороде или Пскове. Ближайший - рядом, за Неглинной. Неказистая изба, зато просторная. Народу, правда, - ужас! Еды - окромя заскорузлых блинов да гниловатой капусты - нет никакой, одно вино твореное. Пейте, мол, людишки московские, на здоровье, а вот насчет закуски - так вы сюда жрать, что ли, пришли?
- Ну, давай, Олег, хоть по чарке. Чай не перевар, не отравимся!
Выпили - обожгло небо. Не сказать, что сильно приятный напиток, но уж всяко получше того пойла, что под видом разных водок продавалось в петербургских магазинах. Закусили кислой капустой, выпили по второй - тоже ничего пошла.
Народ в питейном доме пьянел быстро. Многие, как видел Олег Иваныч, пили перевар - строго-настрого запрещенный указом самого великого князя. Из подполы, оглядываясь, покупали у ярыжки. Видно - дешевле, да и позабористей. Кое-где пьяно загорланили песню, тут же перебитую. Кто-то ударил собутыльника в нос, выпустив на стол красные сопли, кто-то выхватил кистень, в дальнем углу двое пьяных мужиков бились насмерть в окружении зрителей. Злобство. Злобство и свинство - так можно было б охарактеризовать атмосферу московского питейного дома.
Отдохнули, называется. Развеялись... Того и смотри, как бы самим морды не начистили.
Олег Иваныч незаметно поправил под столом шпагу и пожалел, что не надел латы. Тут же и усмехнулся - это ж что такое творится, в корчму уже в боевых доспехах ходить приходится!
- Может, домой пойдем, Олежа?
- Да пожалуй что, и пойдем... - согласно кивнул Олег Иваныч...
Они вышли - уже стемнело - до Неглинной было рукой подать. Хоть в этом повезло - идти далеко не надо. Вон, завернуть только за угол... Олег Иваныч вдруг прислушался. Позади раздавались чьи-то осторожные, крадущиеся шаги!
Приложив палец к губам, Олег Иваныч затаился, осторожно вытащив шпагу.
Опа! Сразу трое. Ничего, тем хуже для вас!
Хотя... может, и не за ними это вовсе... Проверим.
Зграбастав за шиворот первого попавшегося под руку, Олег Иваныч приставил к его боку холодное острие шпаги.
- Пошто за нами следишь, шильник?
- То не я. То они... - пойманный мужичонка, захрипев, показал рукой на своих убегающих спутников, один из которых на ходу обернулся.
Лучше б он этого не делал! Лучше б так и бежал без оглядки!
Митря Упадыш! Олегу Иванычу ли не узнать было этой козлиной бороды? Даже в московской тьме, да хоть в адской! Так вот кто тенью скакал за ними на протяжении всего пути в Москву, вот кто, обогнав, организовал засаду, стоившую жизни троим посольским?
- Ах, сволочь... Ну, жди!
Огромными прыжками Олег Иваныч ринулся за шильником, слыша позади себя топот сапог Никиты Ларионова. Темная фигура Митри в залатанном армяке маячила впереди, почти рядом. Еще пара прыжков, и...
Черт!
На ходу споткнувшись о подложенное поперек улицы бревно, Олег Иваныч с разбега навернулся на утоптанный снег. Хорошо - шпагу из рук не выпустил.
Тати ночные - словно только того и ждали. И откуда их только взялось столько? Налетели, словно саранча, навалились скопом.
Ан гард!
Олег Иваныч с ходу проткнул двоих, остальные попятились.
Кто-то - кажется, Митря Упадыш - зажег факел. Приземистый пожилой мужик встал перед Олегом, опираясь на саблю.
- Глаз... он шипить, как его вырывають...
Где-то Олег его уже видел. И присказку эту слышал. Матоня! Именно так звали того кобзаря, что чуть не угробил Гришаню в Литве, под Троками.