Русский немец

К нам подошла старушка – в белом платке. «Я, – говорит, – Ольга Васильевна. Пойдёмте со мной! Уж не обессудьте, коли что не так!» После этого знакомства как-то даже бодрее на душе стало. Мы с Алькой подхватили дедушку – под руки с двух сторон – и поплелись вслед за старушкой. Папа с мамой телегу сопровождают – чтобы имущество наше возле нового пристанища выгрузить.

А меня вечное моё любопытство и здесь распирает. «Ольга Васильевна! – обращаюсь к нашей новой хозяйке. – А чего это мальчишки с палками-то в толпе стояли?» Она повернулась ко мне и как-то смущённо улыбнулась: «Так нам же сказали: «К вам фашистов на постой привезут! Они все – богатые, но страшные!..». Вот мальчишки и взяли палки – «фашистов бить»… А на поверку-то оказалось: такие же вы бедолаги, как и мы». Мама ей про Поволжье давай рассказывать. Ольга Васильевна оживилась. «У меня, – говорит, – дедушка откуда-то с Волги был. Давно сюда, на Алтай, перебрался – лет 70 назад».

Подъехали к избе: три окна на улицу, крыша мхом зеленеет – видно, что трухлявая: протекает наверняка. Ольга Васильевна снова перед нами как бы извиняется: «Уж не обессудьте (похоже, это словечко у неё из самых любимых): в избу пустить не могу – у меня там невестка, Анна, с двумя детьми обретается, сын-то мой, муж ейный, – на фронте. Так что вам придётся здеся – в сенях квартировать. Не переживайте, однако: тута не больно холодно – у нас печь-то русская и одной стороной в сени выходит, обогревать как ни то, а будет».

Ну что ж: сени так сени – выбирать не из чего, да и не на улице же. Принялись мы туда свой скарб перетаскивать. Благо, вещей за дорогу порядком поубавилось. Папа с присущей ему аккуратностью всё раскладывает и, как бы наставляя нас, приговаривает: «Готовьтесь здесь зимовать! А зимы в этих краях суровые: морозы и за сорок градусов бывают – и подолгу. Не то что у нас – на Волге: раз – и пролетела зима. А здесь – она более полугода держится».

Алька поддакивает и даже пытается по-своему папины мысли развивать. Но он, папа, тоже ведь окончательно с толку сбит – как и все мы. Жизнь-то перевернулась – разом и вверх тормашками. Будущее – полный мрак…

Бабушка с дедушкой спиной к тёплой печке пристроились – и замерли. У них сил совсем не осталось. Да и у нас всех – тоже. Подождём до утра – там видно будет: что и как…

5. «Ничего – перезимуем!..»

Утром пришли к правлению колхоза. С нашими переговариваемся – и по-русски, и по-немецки. Ждём начальство.

Не спеша является Фёдор Иванович. За ним какой-то старичок с белой бородкой хромает. «Счетовод!» – кто-то шепнул. Начали каждую семью отдельно к себе вызывать – на «беседу». Переписывают всех в отдельную похозяйственную книгу, на работы назначают.

Вышла семья дяди Эмиля, за ними и мы заходим (без дедушки, его мы с собой не взяли – он передвигаться совсем не может). Записал нас счетовод в какой-то солидный гроссбух, но, по-моему, всё переврал. Папу превратил в «Андрея Николаевича», меня – в «Павла», Альбина – в «Альберта». Ну да ладно: мы не спорим, ведём себя смирно.

Спрашивает председатель папу о профессии. «Нет, – говорит, – у нас в селе школы. В соседнее село дети ходят. Не нужны мне учителя!» Папа ему: могу, мол, и туда на уроки ходить. А тут он, председатель, просто как с цепи сорвался: «У меня хлеб в валках лежит неубранный в поле! Всех почти мужиков на войну забрали! Так что будете в поле работать, чтоб у Красной Армии хватило сил добить вас – фашистских гадов!». Алька даже передёрнулся от этих слов. А папа судорожно руку мою сжал, да так, что синяк, наверное, останется. Другой же рукой он Альке за локоть вцепился. Мама с бабушкой за нами стоят: и у них дыхание перехватило.

У председателя аж уши побагровели: ждёт, что мы ответим. А мы молчим – в руках себя держим. Да и что тут скажешь: палку соломой не перешибёшь! Председатель лишь рукой махнул: идите, мол! Вышли мы на улицу. Состояние на душе – изжёванное какое-то, словно через мясорубку нас пропустили…

Показали нам бригадира нашего, и пошли мы за ним: в поле – хлеба сырые и полупрелые подымать да в бывшую церковь их свозить. Там теперь устроили и зерносушилку и склад одновременно.

Между делом расспросили наших: кто, где и как с жильём устроился? Оказалось, мы-то ещё чуть ли не лучше всех обосновались. У других: то ветхий заброшенный домишко – и насквозь протекает; то в старую конюшню поместили (пустует – лошадей всех тоже мобилизовали, вместе с мужиками); то в крохотную баньку поселили (тепло, но места мало – даже спать негде). Кто-то вообще решил землянку копать – на Береговой улице, ближе к Змеиному Логу – там места много свободного, можно и огород поднять. Папа на это лишь рукой махнул: «Что с нами завтра сотворят – неизвестно. Как же тут обустраиваться? Да и – зачем?»

Ну и стали мы жить такими вот «полуколхозниками». (Кстати, название колхоза здешнего – «Армия Ленина», а у нас, на Волге, было «Роте Фане» – «Красное Знамя».) Днями – в поле или на ферме. Вечерами – чистимся, греемся, какую-то еду готовим. Бабушка соседней хозяйке – тёте Вале – платье на своём «Зингере» сшила, и той так оно понравилось, что она поднесла нам за это целое ведро картошки. И как нельзя кстати: продуктов-то у нас почти совсем нет. Работаем-работаем, а выдают на едока лишь граммов по 400 («фунт» – как счетовод говорит) муки в день. И это – всё. А ведь одной-то мукой сыт не будешь…

Так прошло несколько наших первых недель в Сибири. Обносились, оборвались мы ужасно. Да и силы – на пределе. С мамой даже обморок случился – от голода. Тут папа проведал, что в правление начальник какой-то прибыл – из района. И решился наш папа на отчаянный шаг: поговорить с этим начальником «по душам». Направился он к правлению, а я – за ним, в отдалении – чтобы он не заметил.

Зашёл папа в правление, а дверь за собой неплотно прикрыл: я всё и услышал. Папа сразу же «быка за рога взял» – терять-то ему нечего. «Мы здесь, – говорит, – умираем с голода. Работаем целыми днями, а за работу практически ничего не получаем. Вы нас погрузили в вагоны, всё имущество и скот у нас отобрали. Сюда насильно привезли – и ничего нам не дали. Ваши дети ходят в школу, а наши – на полях горбатятся. Вам в магазине мыло и спички дают, а мы и этого не видим… Фёдор Иванович! Разве мы плохо работаем?» Председатель прокряхтел, что, мол, «неплохо». Видно – от неожиданности: народец-то ведь здесь – тоже запуганный, робкий, беспрекословный. Дальше что-то начальник забубнил – неразборчиво, но спокойно. И папа уже не так громко и резко отвечал. Я быстренько «смотал удочки» – и домой.

Самое интересное, что папе это его «выступление» обошлось без каких-либо серьёзных последствий: как работал он в поле – так и дальше продолжал. Правда, выделили нашей семье козу. И зернá стали выдавать побольше (не только нам – всем немецким переселенцам). Бабушка с мамой изловчились его перемалывать – на самодельной зернотёрке – и кашу из этого суррогата крупы варить. А с козьим молоком эта каша – просто объеденье!.. Выдали нам и небольшой возок соломы – для козы. Но что-то не очень-то она такой корм жалует – морду воротит. А ничего другого предложить ей мы не можем. Ещё одна проблема…

Выпал снег. Вместо полевых работ стали гонять в тайгу – на лесоповал. Но папа снова переговорил с председателем, и тот меня в школу – в соседнее село – направил. Да, а то ведь я уже два с лишним месяца учёбы пропустил – надо догонять! Ходу мне до школы – часа полтора в одну сторону. Но всё равно – интересно!..

6. Сельская школа

Иду в школу. Солнышко светит. Иней на таёжной хвое сверкает. Так красиво! Правда, тут совсем другая красота: не та, что у нас – в степях. Но тоже – дух захватывает!..

Наблюдаю за рекой, размышляю. Катунь здесь быстрая, и голубая вода её тащит всё за собой – как хищный зверь. Говорят: если даже всего лишь по колено кто в неё зайдёт, больше на берег не выйдет – стремнина с ног собьёт и утопит. Но оба берега Катуни – и ближний, и дальний – низкие, и совсем она не похожа на ту реку, что пригрезилась мне недавно – в очередном моём «видении». Так что: значит – нас ещё дальше куда-то переселять будут? Непонятно!.. С другой стороны: может, я ту – пригрезившуюся – реку лет через двадцать только наяву увижу? Кто знает?! Ясности нет никакой. Вздыхаю…