Русский немец

На остановках нас навещает охранник: он, похоже, один на несколько вагонов и почему-то – всегда навеселе. Алька говорит: «Под мухой!» По слухам, тот хлеб, что выдают для нас охранникам, они пропивают, меняя на водку у спекулянтов. Правда ли – кто его знает? Наш-то надзиратель хоть не самый злой – терпимый…

На больших станциях бегаем за водой и кипятком: горяченького-то хочется. Если останавливаемся где-то в поле, люди вмиг у вагонов костерки разводят – воду кипятят.

А домашние запасы быстро подъедаются. В прицепном вагоне у нас остается ещё по мешку пшена и пшеницы. Но папа говорит: «Это нам на новом месте пригодится».

Часто задерживаемся, как папа говорит, «на запасных путях». Остановки, как правило, длинные. Около Челябинска больше двух суток стояли. Нет свободных путей: навстречу нам – бесконечные воинские эшелоны…

И люди всё терпят. Mein Gott! «Народ-то у нас, – часто повторяет папа, – опытный и выносливый, рабоче-крестьянский. Этой силой бы да по-хозяйски распорядиться!» Но чем дальше на восток – тем холоднее и голоднее. Особенно страдают и слабеют маленькие дети и старики. Говорят: в эшелоне – корь, вши. Ещё одна напасть: с нездоровой дорожной пищи многие мучаются поносом. Нас эта беда, к счастью, миновала. Мама с папой строго следят за тем, чтобы мы ничего «непривычного» не ели…

Опять умерли двое младенцев. Унесли их на остановке куда-то – и всё. И расспрашивать боязно…

Горе у людей куда-то глубоко внутрь ушло. Глаза блестят хмуро, не поймёшь, что там – за этими взглядами. Это – как смотровая щель у танка… Эх, вспомнил – на больную мозоль наступил! Нет, не возьмут меня теперь уже в танкисты – никогда! А жаль! Вот у нас в селе даже лошадей летом забрали, и велосипеды изъяли – для нужд фронта. А парней взрослых в армию не брали. Они же – комсомольцы, военкомат прямо штурмовали – просили их на фронт взять, чтоб фашистам перцу задать! Так нет же – не призвали. А мы ведь – патриоты-то самые верные! Грудью хотим Родину свою защищать! Подвиги совершать! Неужели этого в Москве не могут понять?! Почему?!

4. Алтай: «место обязательного поселения»

Ехали мы, ехали… И приехали! Выгружают нас в Барнауле – это Алтай! Не совсем ещё Сибирь, но уже – её начало.

Большой наш табор – со всего эшелона – расположился на главной площади города, прямо под открытым небом. Пока ещё тепло. Правда, дождик сеет иногда. Так я высунул язык – и капли эти мелкие ловлю. Благодать! После вагона-телятника – любая воля хороша!

Тут, на площади, и заночевали. А поутру гляжу – кругом бело! Иней! Все вокруг вылезают из-под своего тряпья, охают, ахают.

Потом – опять сидим. «Ждём у моря погоды», – Алька говорит. А папа полагает, что местное начальство пока не сообразит, как с нами быть и куда нас девать. Местные жители, похоже, нас опасаются – обходят стороной. Что уж такого страшного им про нас наговорили? Энкавэдэшники – в военной форме, с голубыми петлицами – вокруг иногда похаживают.

Отошёл я в сторонку от нашего табора – надо же местность окружающую исследовать! Тут совсем ветхая старушка (в коричневом шерстяном платке – как и у нашей бабушки) осторожно подходит ко мне и говорит: «Милок, сними фуражку!» Я не понимаю. «А зачем?» – спрашиваю. И она мне: «А посмотреть: у тебя рога-то есть или нет? Сказали начальники: к нам немцев привезут. А они все – страшные и с рогами!». Смех и грех! Но где-то в душе слёзы закипают – и к глазам поднимаются. Ну, обозлился я, конечно. Фуражку скинул, голову к старухе наклонил и говорю: «Потрогай! Видишь – ничего нет?!» А она и впрямь своей худющей трясущейся рукой волосы мне взъерошила: «Ой, и вправду, – шепелявит, – нет ничего! Опять начальники наврали!». И дальше пошла…

Ух, как меня это достало – до ярости! Что же это получается? Раз я – немец, значит – уж и не человек вовсе?! И можно всех нас, немцев, и по-всякому топтать и унижать?! Как же так?! Обидно – до боли сердечной!.. Побежал я назад – к своим, рассказал обо всём маме с папой. А они молчат в ответ, только головами с грустью качают…

Ближе к обеду начали – с разных окрестных мест – какие-то подводы, повозки, телеги к площади стягиваться. В центре её – наши эшелонные и здешние начальники своими бумагами трясут. Потом местные вышли к подножию памятника героям Гражданской войны и давай кричать – как на базаре: «Плотники есть? Ко мне подходите!.. Кузнец нужен, и бухгалтер, или счетовод!.. Возьму механизатора и агронома!..» Ну, словно на невольничьем рынке где-нибудь в Древней Византии – как на уроках истории в школе рассказывали…

А вот старики да женщины с детьми, оказалось, никому и не нужны: их, по всей видимости, куда-нибудь в самые бедные сёла распределят. Вот и нам такое небольшое село досталось. Из него целый обоз прислали – пять телег. Побросали мы на них все свои пожитки, и – вперёд, к «новой жизни»! А вместе с нами – ещё три семьи, всего – человек 25.

Жалко, что Тео с нами не попал! Тут, видно, семьи ещё и по алфавиту распределяли. Но он же, Тео, – Гаар, а я – Клейн. Так что наши «фамильные» буквы далеко друг от друга оказались. А всё равно: я своего друга Тео всегда буду помнить. Он – замечательный парень: добрый, весёлый, не жадный. Сколько раз он мне на помощь приходил – когда надо было!.. А в кармане у меня – ещё и Мишкин ножичек. Он – очень удобный, и в дороге не раз пригодился: и для еды что-то порезать, и для костра щепочек настругать…

Плелись мы с колхозным обозом весь день. К вечеру все устали до изнеможения. Старший возчик решил: «Заедем вон в тот лесок – на холме! Там и переночуем!» Возражать никто не стал, да и сил уже не осталось. Хотя легко сказать – «переночуем». Но это ведь – Сибирь всё-таки. И на дворе – октябрь почти. Правда, днём-то пока тепло – около 18°. А вот ночью холодновато будет.

Ну, подсобрали мы хвороста, развели большущий костёр, лапника нарубили. Доели остатки наших домашних припасов. Ничего уже и не осталось почти. Мама эти «остатки былой роскоши» аккуратно на всех поровну распределила. А в животе-то всё-таки посасывает. Хорошо ещё, что соседи с нами своей провизией поделились. Малость, но приятно: люди остаются людьми – несмотря ни на что… Кое-как улеглись, прижались друг к другу, притихли. Костёр потрескивает, теплом от него веет. Но и холод даёт о себе знать: сладко не поспишь…

Перед сном замечаю: какие здесь, на Алтае, деревья – высокие, раскидистые, красивые! Ели, сосны, ещё какие-то – я и названий их даже не знаю: у нас, на Волге, такие не растут…

Так вокруг костра и переночевали. Наутро встаём – хлебаем горячую водичку, закусываем её маленьким кусочком хлеба – и снова в дорогу! Руки-ноги разогреваем: они с трудом передвигаются – после ночи на сырой, холодной земле. А дедушка с бабушкой совсем идти не могут. Еле пристроили их на две разные телеги. «Старики же: они не тяжёлые – почти невесомые!» – убеждаем возниц. Убедили – слава Богу!

Бредём дальше – долго бредём. Сил уже – никаких. К вечеру, наконец-то, показалось предписанное нам село. Съехали с широкого тракта – и вниз, к реке.

Место красивое. Всё село – на одном берегу Катуни: будто червячок вдоль русла лежит. А на другом берегу – тайга: могучая, сплошная, дикая. Ого-го! Это – как в Амазонии: у Жюля Верна что-то такое я читал – про дремучие, непроходимые леса…

Словом – приехали! Останавливаемся на площади: возле колхозной конторы (правления), напротив здания бывшей церкви – со сбитым крестом. Тут уже небольшая толпа собралась: в основном бабы, старики и мальчишки, последние – с палками почему-то. Впереди – крепкий, нестарый ещё дядька, в справных сапогах и щёгольской кожаной фуражке. «Председатель колхоза, – нам возница полушёпотом сообщает, – Фёдор Иванович!».

Встал этот Фёдор Иванович по-хозяйски – руки в боки, оценивающе оглядел нас всех и спрашивает: «Кузнецы есть?» В ответ – молчание. «Ясно! А плотники и механизаторы?» Тут дядя Эмиль голос подал: он любой трактор может собрать-разобрать – не то что на нём работать! «Ну ладно! – подытожил свой короткий опрос Фёдор Иванович. – А теперь расходитесь по избам – кому куда назначено! Завтра с утра поконкретнее разберёмся!»