Триады

(скорее невозможный, чем случайный),

не зря его в учебный план включают

апологеты школы Чёрных Дыр.

Абсурден мир за выбитыми окнами,

но мыслящие есть в нём существа;

им нравится ходить вокруг да около,

мне кажется, что это неспроста.

Такие, знаешь, существа некрупные,

прозрачные такие, днём с огнём.

Социофобы, а ложатся группами

в ночное время, никогда – вдвоём.

Стратегия сновидцев? Полигамия?

Прямых вопросов тут не задают.

В задумчивости трусь о шкаф рогами я,

вожусь с костюмом несколько минут.

Иду во двор, отпугиваю гарпию,

вцепившуюся в череп толмача;

смотрю на небо – там тарелки яркие

запутались в верёвочных лучах.

Конечно, был и некий третий мир

(попутно становившийся четвёртым).

И в этом мире я тебя кормил

добытым на охоте мастодонтом.

Прекрасный зверь, кому он тут мешал?

Но на грибах ведь долго не протянешь.

Мы поклонялись копьям и ножам

и бурую каёмку под ногтями

носили не без гордости, увы,

покрыты шерстью, вспыльчивы и дики.

Да что мы знали, молодые львы,

заляпанные кровью троглодиты?

Ты стала смирной, я тебя сломал –

шрам под лопаткой и рубец над бровью.

Но по ночам являлся мне шаман,

читал стихи: «Всё движется любовью».

Ещё там было о большой воде,

о воинах, плывущих по воде той.

Я спрашивал шамана: «Это где?» –

и просыпался, не поняв ответа.

Ян садится на мотоцикл, медленно жмёт на газ.

И когда у него во лбу загорается третий глаз,

всем становится ясно: Ян – настоящий тормоз.

А потом его мотоцикл набирает скорость

и взрывается в перспективе, что твой фугас.

Полный бак бензина, чёрная кожа, шлем.

Остаётся только сизый шипучий шлейф,

только встречный ветер и перекаты рёва.

По зелёным щупальцам, сжавшим руль,

пробегают искры. Колёса рвут

молодую ночь, контур её неровный.

Тормоз или нет, а вернётся домой с медалью…

Инь включает свет, расшнуровывает сандалии.

Низкий вырез платья, три голубых груди.

Инь сама не знает, как она хороша.

Вот она сияет комнаты посреди

и, взбивая воздух, крылья её шуршат.

Я лежу в курильне, чувствуя лёгкий крен

в голове, срастающейся с подушкой.

И приходят души с книгами перемен.

И галдят все разом. Я затыкаю уши…

Ян кладёт на тумбу мотоциклетный шлем.

Инь снимает платье, долго стоит под душем.

В первой версии Сэм – молодой перспективный хирург.

У него восемь рук, на спине – два янтарных нароста;

тип двуличности – Зет, место жительства – Новый Бейрут.

И не скажешь, что Сэму в Бейруте приходится просто,

но буддизм ему близок, зарплата его высока,

у любимой жены прошлым летом прорезались крылья…

Сэм лежит на диване и смотрит в дыру потолка,

там хохлатые гуси летят перевёрнутым клином.

Вечереет (в том смысле, что не за горами рассвет).

Стоит крепко зажмуриться – и по осеннему Бронксу

поползёт скользкий малый, подпольная кличка «Стилет»,

Сэм из версии два, поставщик контрабандных вольвоксов.

Он ползёт и ползёт мимо радужных пятен витрин,

заметая следы изумрудным хвостищем шипастым,

а внутри у него нерабочая версия три:

приоткрытая дверь, а за ней – коридор инфракрасный.

Он бросается в толщу времени, чертыхаясь на финикийском

и ещё шести языках, из которых четыре – мёртвых;

выбегает с той стороны и попадает в списки

киборгов, ожидающих капремонта.

Может, лучше (пока не поздно) угнать ракету

и направить её к скоплению Глаз Пирата;

просочиться сквозь червоточину, если это

позволяют характеристики аппарата?

Притворившись купцом с Плеяд, уничтожив всех, кто

заподозрил в нём самозванца и метаморфа,

он смывает кровь и, пройдя в капитанский сектор,

задаёт маршрут, фиолетовый лоб наморщив.

Голубые щупальца нашаривают в кармане

зажигалку… Да, мрачноватое вышло шоу.

На экранах – икра созвездий, полёт нормальный

или аномальный, какая разница по большому?

И под ретроджаз – кажется, это Заппа

(вместо бас-гитары соло виолончели),

звездолёт, вильнув, резко уходит в завтра,

исчезая со всех радаров без исключенья.

Помнишь?

Подошла и спросила: «Ты помнишь?»

Я плечами пожал: «Извините?»

Загорелся и тронулся поезд:

Альфа Лебедя – Мехико-Сити.

Крики гарпий туман распороли.

Липа голая зазеленела.

И остались одни на перроне

или даже одни на Земле мы.

Только женщина странная эта.

Только я – озадаченный, спящий,

то и дело шуршащий пакетом,

где грустит фантастический ящер.

Всей длины-то в нём три сантиметра

да и веса от силы три грамма,

а в наушниках – музыка ретро:

«Фрэнк Синатра для миниварана».

Крики гарпий, пылающий поезд.

В небе диск неизвестной планеты…

Сброшу кожу, спрошу тебя: «Помнишь?» –

закричишь и прижмёшься к стене ты.

Путешественник

Тихий вечер в окрестностях Сард,

на планете Земля сто четыре.

Ярко светятся окна мансард.

Орошающий клумбу ретривер

на хозяйку глазища скосил.

Облака в озерце распластались.

А в саду опустился без сил

на скамейку один иностранец –

путешественник издалека,

сто девятой Земли уроженец,

«занесло же тебя, дурака»

говорящий, а впрочем, уже нет.

Сердце в красную дверцу стучит –

путешественник не отвечает.

Сигарету зажёг и молчит,

то насупится, то заскучает.

Вспоминает драконий десант,

дикий хохот бизоньего волка…

Тихий вечер в окрестностях Сард

погружается в сон, разве только

ходит ветер по проволоке

над кинжальною синей осокой,

да в широкой небесной реке

нерестятся двуглавые сойки.

Линда

А когда Пространство в рулон свернулось,

Время перепуталось совершенно.

Старый Джеймс сквозь зрелость пронёсся в юность;

Линда снова села ему на шею.

Чуден Сан-Франциско шестидесятых.

Джеймс летит в машине с открытым верхом.

Только что прикончил большой косяк он

и теперь заходится глупым смехом.

Солнце озаряет ворота Лимба –

то-то на макушке глаза слезятся.

В бардачке термиты, на шее – Линда,

хищный гуманоид размером с зайца.

Джинн

Абдула сказал, если расставить миски

с дождевой водой на ночь по всей квартире,

джинн шагнёт из тьмы, наступит в одну и скиснет,

станет умолять, чтоб мы его отпустили.

Абдула сказал, после такого ливня

дождевой воды и на армию джиннов хватит.

Джинн пришёл, лампу включил, спалил мне

дорогой сервант и тумбочку у кровати;

обольстил жену, чтоб ему (хорошо хоть

у меня их три, наложниц считать не будем).

Абдула сказал, «джинн» означает похоть

к человечьим самкам и ненависть к прочим людям.

Абдула сказал: видимо, сбой в программе.

Этот экземпляр вышел из-под контроля.

Ничего, Саид, помощь не за горами.

Если что, беги, я как могу, прикрою.

А у самого огненный вихрь из пасти,

подобрался весь, лик ядовито-зелен…