Страница 1 из 6

Триады

Дынкин Михаил

Михаил Дынкин

Триады

Вместо предисловия

Ты поставь мне на вид заоконный

двухэтажное здание школы,

старика с головой каракала

исполинской осины в сени;

облака, распустившие перья,

а под ними танцующих пери,

куб кофейни, узорные кровли

в голосящих гирляндах синиц.

Ты поставь мне на вид для контраста

вертухаев, от холода красных,

храбрецов, в ожиданье ареста

забывающих о кураже;

человека с овчаркой и чело-

века с дыркой в затылке. Зачем он

нарушал предписания квеста,

человек не ответит уже.

Ты поставь его на ноги что ли

и оставь на углу возле школы,

где норд-вестом как раз расшатало

жёлтый зуб неизменной ольхи.

Пусть кружит он по тёмным аллеям

бледным светом миров параллельных,

невесомой фигуркой Шагала,

птичьим вздором, звездой чепухи.

Триады

Птицы на заре перекликаются,

к Богу обращаются на ты.

Дерево, забыл как называется,

раскрывает красные цветы.

На балконах сонные курильщики

дым глотают, тупо смотрят вниз.

Школьницы замазывают прыщики -

близнецы подмигивают из

Зазеркалья.

Огненное лезвие

в облачный завёрнуто рукав…

Никакая это не поэзия,

говорит стоящий в облаках.

Головой покачивает, щерится;

под ногами вертится Земля…

Мне в него с рождения не верится,

как ему не верится в меня.

Изумрудный город

Литпроцесс

Торжественный запуск литпроцесса

состоялся в тихом Изящногорске

в десять утра по местному времени.

(Говорят, церемонию открытия посетил сам Президент,

загримированный на всякий случай под поэта-деревенщика.)

Раскрасневшийся мэр перерезал ленточку

и процесс пошёл:

зажужжали генераторы текстов,

начались фестивали и презентации,

возникли и сплотились вокруг кураторов

референтные группы.

С каждым днём таких групп становилось всё больше,

что неизбежно приводило к открытой конфронтации,

заключению стратегических союзов,

дезертирству и мародёрству.

Беспорядочные половые связи внутри групп

вызвали, в свою очередь,

невероятное количество текстов-мутантов,

похожих не только на мать с отцом,

но и на всех их единомышленников, включая кураторов.

Неразбериха сменилась смутой,

но на армию критиков полагаться не приходилось,

вояки только подливали масла в огонь.

Потом боевики из «Литературного джихада»

взорвали общежитие контролёров качества,

и страна забалансировала на грани гражданской войны.

Переодевшись верлибристом-западником,

Президент бежал за границу,

а в главные города страны вошли японские танка.

Начинался новый (экзотический) виток литпроцесса.

Модернисты

«Как хороши, как розовы мы были!» –

выстукивает некто Игорь Эс;

шлёт розаны Евтерпе на мобильный –

поэт в России умер, но не весь.

Вот прихватив аллюзии, коллажи

и прочий стихотворный инструмент,

Владимир Эм (как прежде эпатажен)

в горчичной кофте в свет выходит. Свет

садится на расшатанные стулья.

Мы видим в зале Николая Гэ,

пенсионерку с головой горгульи

и юношу в непарном сапоге.

Сначала читка, а потом фуршет, но

не хочется толкаться дотемна,

изображая Бога или жертву…

Багровый клён припал к окошку, а

по крыше шпарит оголтелый ливень.

Кто выступит с ноктюрном на трубе?

Иосиф Эм сбегает с чьей-то Лилей –

я полагаю, это Лиля Бэ.

Альбатрос

Эн живёт как придётся. Приходится туго вообще-то.

А душа того Эна как будто висит на прищепках

меж землёю и небом, которые сильно устали

и, возможно, со скуки готовы меняться местами,

что и делают, кстати, хотя без большого успеха.

Эн живёт, точно держит за хвост бесконечное эхо.

Переводит его на язык листопада и ветра.

Переходит в метро с облетающей ветки на ветку

облетевшую. Что ж… Не помочь ему, видно, и ладно.

Сочиняет стихи, иногда получается складно.

Сочиняет стихи, ничего не умеет помимо,

и печатает их на страницах «Херового мира».

Ибо Эн есть реликт и не может похвастать харизмой.

Месяцами небрит, состоит из одних атавизмов…

«Ну чего ты, чего?» – скажет Эну жена его Лена.

Пожалеет его. Ты бы лучше себя пожалела.

Сатори

Джим танцевал фанданго или сальсу

в техасском клубе «Сумрачный ковбой»;

в любовный треугольник не вписался,

ударился о стенку головой.

Его ногами били в коридоре

и на парковку вышвырнули, где

Джим пережил мгновение сатори

и так духовно вырос, что задел

макушкою туманность Андромеды

и в космосе открытом покружил…

Аптека. Ночь со вторника на среду.

Джим входит в дом.

Жена бранится: «Джим,

какого чёрта? Где тебя носило?»

Джим свирепеет, обувь сняв едва;

выталкивает в воздух слово Силы,

потом другие крепкие слова.

Машина времени

Джим времени машину изобрёл,

влетел в чужое прошлое, орёл.

А там жена, но только молодая

то принимает Джима за джедая,

то путает с мифическим царём.

Джим кипятится: «Что за детский сад!» –

подумав, возвращается назад,

выходит в изменённом настоящем.

Из зеркала на Джима смотрит ящер.

Джим холодеет и отводит взгляд.

Бросается к машине временной,

летит в родное будущее – ой,

кошмарный киборг по квартире кружит,

хохочет, называет Джима мужем,

кричит: «Добро пожаловать домой!»

Перевоплощение

Джим не желал перерождаться

но Джим в системе засветился.

Плывёт теперь к жене гражданской,

которой боссом приходился,

по морю перевоплощений…

И вот коричневым жучищем

в полу нащупывает щель он

и в поисках духовной пищи

летит на кухню из галута,

где целый вечер прохлаждался,

оказываясь почему-то

на той единственной гражданской.

Маг

У мага восьмёркою шляпа,

масонский значок на груди;

скелет вылезает из шкафа,

пока он в асане сидит,

сиянием солнечным чакры

полощет который нисан,

и два его сердца от счастья

поют и стучат в унисон.

Скелет проползает на брюхе,

приветливо машет рукой.

Летают поддатые духи,

и демон какой-никакой,

а палец ему не клади в рот,

часами лежит на софе.

Кудесник зовёт его «Ирод»,

но это когда подшофе.

У демона сложное имя,

зато он в общении прост.

У демона когти что кии

и с рыжею кисточкой хвост.

Проснётся и думает: «Где я?» –

поэтому вовсе не спит.

Приходит жена чародея,

приносит технический спирт;

глотает, не морщась, красава,