Змей и жемчужина

— Не может быть. — Ноги мои подогнулись, и я вдруг села на мраморную скамью подле фонтана. Каменная нимфа весело резвилась в его струях, смеясь надо мной. — Не мог он так со мной поступить.

— Это довольно распространённая практика. — В глубоком, низком голосе кардинала всё ещё звучало веселье, однако его тон стал мягче, и он, похоже, перестал улыбаться. Точно я не знала — я не могла заставить себя взглянуть на него. — У моей последней любовницы было три мужа подряд, и каждый последующий сговорчивее, чем предыдущий. Она была респектабельна; имела положение в обществе — и дети, которых она родила мне, пользуются моим покровительством.

— Дети? — Мой вопрос прозвучал глупо. Я посмотрела на арку, через которую удалился грубый молокосос Хуан. Ну, разумеется. Кардинал, ничтоже сумняшеся делающий непристойное предложение женщине, которая только вчера вышла замуж, не постесняется родить с нею бастардов.

— У меня пятеро детей. — Он сел на край фонтана, как раз напротив меня, но не слишком близко. — Четверо здесь, в Риме, три сына и дочь. И одна дочь в Испании, которую я сейчас вижу редко, потому что она уже взрослая и вышла замуж.

И она наверняка старше меня. Не то чтобы это кого-то шокировало, напротив, это было обычным делом. Изотта Колонна, которая проплакала всю свою свадьбу, стояла в церкви рядом с шарообразным мужчиной шестидесяти четырёх лет. Три четверти девушек, с которыми я пересмеивалась на мессе, были выданы замуж за мужчин, по крайней мере, на двадцать лет старше их самих.

Девятнадцатилетний Орсино с его легко краснеющими щеками и голубыми глазами. Я думала, что мне так повезло...

Я посмотрела кардиналу прямо в глаза.

— Если вы так меня хотели, то почему не взяли этой ночью? — заставила я себя спросить напрямик. — Это же ваше палаццо, так что никто не пришёл бы мне на помощь. Вы могли бы сделать со мною всё, что пожелали.

— Моя дорогая девочка. — В его голосе снова зазвучал смех, словно пропитавший пирожное сладкий мёд. — Я никогда в жизни не брал женщину силой и не собираюсь начинать теперь.

Я вскочила на ноги.

— Тогда позвольте мне уехать домой!

— Ну, разумеется, — молвил он. — Ваш новый дом — это палаццо Монтеджордано, где вы будете жить со своей свекровью Адрианой да Мила. У неё вполне уютно — с нею живёт моя дочь; надеюсь, что вы с моей Лукрецией станете подругами. Она прелесть, и ей так часто недостаёт общества других молодых девушек. Ваш муж останется в своём поместье в Бассанелло, хотя меня бы не удивило, если бы он вдруг вернулся, чтобы проблеять извинения за свою трусость. Я тоже буду время от времени приходить в дом моей кузины, дабы ухаживать за вами.

Я презрительно опустила ресницы.

— А что, если я скажу «нет»? — Могла ли я сказать «нет»? Или же я попаду в ад, если брошу вызов кардиналу? О, Пресвятая Дева, кто бы мог подумать, что моё замужество так всё усложнит?

— Пожалуйста, говорите «нет», и ничего с вами не случится. — Кардинал поднялся со своего места, шурша алым шёлком, и его высокий рост снова заставил меня почувствовать себя карлицей. — Собственно говоря, вы даже станете значительно богаче. У вас будет сговорчивый молодой муж — конечно, он жалкий бесхребетный трус, но всё равно он лучше этих сморщенных седых субъектов, которые ухитряются взять в жёны юных дев вроде вас. Вы познаете приятное чувство, которое испытывает девушка, когда знает, что за нею ухаживают ради неё самой, а не ради её приданого, и которое должны испытать все женщины хотя бы раз в жизни. — Он бросил взгляд на мои заплетённые в косы волосы под прозрачным покрывалом. — Я хочу сказать, до того, как они отцветут.

Я откинула голову назад и, глядя ему в лицо, медленно, высокомерно растянула губы в улыбке.

Уголки его губ приподнялись, и он прижал руку к сердцу, как будто моя улыбка пронзила его, точно стрела.

— И, — весело заключил он, — у вас останется шкатулка, полная всяких сверкающих вещиц — моих подарков. Мои бывшие любовницы могли бы вам рассказать, что я весьма искусен и щедр в выборе подарков.

— Мне не нужны ваши подарки.

— Тогда просто выбросьте их, — беззаботно молвил он и снова завладел моей рукой. — Единственное, чего я хочу, — это преподнести их вам, моя дорогая. Это называется — быть безумно влюблённым, потерять голову. Вы должны тоже испытать когда-нибудь это чудесное чувство.

Он повернул мою руку ладонью вверх и легко провёл губами по внутренней стороне моего запястья. Вернее, он бы сделал это, не вырви я руку.

— Не прикасайтесь ко мне, — предупредила его я. С тех самых пор, когда мне исполнилось двенадцать и я начала округляться, из девочки превращаясь во взрослую девушку, мужчины щипали, тискали и пожирали меня глазами. Пажи, лакеи, заполонившие улицы наёмные головорезы; частные учителя, которым полагалось давать мне уроки танцев и преподавать мне «Божественную комедию» Данте[29]; незнакомцы, которые словно невзначай старались прижаться ко мне слишком тесно, когда я выходила после мессы из переполненной церкви; даже священники, которым я исповедовалась. Причём каждый из них был уверен, что поглаживание и похлопывание сойдёт им с рук, и единственное, что могла сделать незамужняя девушка, — это как можно быстрее отойти украдкой, пока её не обвинили в предосудительном кокетстве. Но теперь я была замужней женщиной, и больше мне не надо было притворяться, будто я ничего не чувствую, когда меня пытаются лапать и щипать. — Не прикасайтесь ко мне, — повторила я, но голос мой дрогнул. «А можно ли говорить “нет” кардиналу?» — прошептал мне испуганный внутренний голосок.

— О, не бойтесь, — нисколько не обидевшись, усмехнулся он и снова отвесил мне изысканный поклон. — Я не дотронусь до вас, пока вы меня не попросите сами.

— Уверяю вас, этому не бывать.

— Скоро мы встретимся снова, — пообещал он, не обратив ни малейшего внимания на мои слова, и удалился быстрым пружинистым шагом человека, которому ещё очень далеко до шестидесяти лет. Он покинул меня стремительно, и, когда я осознала, что он вложил что-то мне в руку, он уже взбежал по ступеням галереи и входил в дом — если бы я что-то сказала, он бы меня уже не услышал.

Я разжала пальцы — и аж задохнулась от удивления. На ладони у меня, изящно свёрнутая, лежала нитка жемчуга с одной грушевидной жемчужиной-подвеской, такой большой, какой я за всю свою жизнь ещё не видала.

«Ожерелья не нужно, дорогуша, — давеча пропела тонким голоском мадонна Адриана. — Да ты и сама скоро это увидишь».

Старая ведьма. Моя сводня-свекровь всё знала заранее. Она отправила своего собственного сына в деревню, чтобы не мешал, и обрядила его молодую жену, чтобы послать её заниматься блудом.

Я зажала ожерелье в кулаке и, торопливо взбежав по лестнице, ворвалась в свою спальню. Как мне хотелось найти там мадонну Адриану — тогда бы я бы швырнула эту безупречную жемчужину ей в лицо. Но в комнате была только моя новая камеристка Пантесилея — она шарила по ящикам моего комода и моим сундукам.

— Ты что же это, приставлена ко мне, чтобы за мною шпионить?

— Мне велела мадонна Адриана, — извиняющимся тоном отвечала моя служанка. — Вы виделись с кардиналом, мадонна Джулия? Он красив? Мне не случалось видеть его вблизи...

— Убирайся! — крикнула я. — Чтобы духу твоего не было здесь ни сейчас, ни потом!

Её глаза остановились на ожерелье, зажатом в моих пальцах.

— Ух, какое красивое! Мне тоже нравятся украшения — они показывают, что у мужчины серьёзные намерения...

— Вон!!

— Уже иду, мадонна Джулия, уже иду.

Она сделала мне реверанс и по-свойски хихикнула, но я конечно же отказалась ответить ей тем же. — Твоё имя нелепо и смехотворно! — крикнула я ей вслед. Тоже мне Пантесилея! Эта пронырливая девка нисколько не напоминала царицу амазонок, она даже не была служанкой — она была мерзкой шпионкой! Шпионкой, приставленной ко мне, чтобы докладывать обо всех моих действиях, всех поступках, всех секретах. Здесь у меня не было никого, кому можно было бы доверять.

29

Данте Алигьери (1265—1321) — великий итальянский поэт эпохи Возрождения, основоположник итальянского литературного языка. Главное произведение — «Божественная комедия», поэма в трёх частях.