Страница 5 из 23
Последние слова вырвались у меня вместе с мучительным криком. Ноги отказались держать меня, и тело мое пронзила боль, холодная и горькая, словно его нанизали на ледяную сталь, заставившая меня, подергиваясь, опуститься на тротуар. Высокий и жилистый монах без колебаний подхватил меня и наполовину занес, наполовину втащил в какой-то трактир или подобное заведение для бедных. Там он положил меня на деревянную скамью и позвал хозяина, человека, который, казалось, его хорошо знал. Хотя я и испытывал острую боль, но оставался в сознании, видел и слышал все происходившее.
– Хорошенько о нем позаботься, Пьетро! Это богатый граф Фабио Романи. Твои старания будут вознаграждены. А я вернусь в течение часа.
– Граф Романи! Пресвятая Дева! Он подхватил холеру!
– Глупец! – с жаром воскликнул монах. – Как ты можешь это знать? Солнечный удар вовсе не холера, ты, трус! Присмотри за ним, или же, клянусь ключами святого Петра, тебе не найдется места в раю!
От такой угрозы трясущийся владелец заведения пришел в ужас и покорно подошел ко мне с подушками, подложив мне их под голову. Между тем монах поднес к моим губам стакан с какой-то лекарственной микстурой, которую я машинально проглотил.
– Отдохните здесь, сын мой, – обратился он ко мне успокаивающим тоном. – Это хорошие люди. Я же поспешу к мальчику, которому вы искали помощи, и меньше чем через час снова вернусь к вам.
Я взял его за руку, стараясь удержать.
– Постойте, – слабо пробормотал я. – Дайте мне услышать худшее. Это холера?
– Надеюсь, нет! – сочувственно ответил он. – А если бы и она? Вы молоды и достаточно сильны, чтобы бесстрашно ее побороть.
– Я не боюсь, – сказал я. – Но, святой отец, обещайте мне – ни слова о болезни моей жене! Поклянитесь! Даже если я буду без сознания или умру, поклянитесь, что меня не отнесут на виллу. Поклянитесь! Я не успокоюсь, пока не услышу вашего обещания.
– Торжественно вам в этом клянусь, сын мой, – размеренно ответил он. – Во имя всего святого я исполню ваше пожелание.
Я ощутил величайшее облегчение – безопасность тех, кого я любил, была обеспечена – и поблагодарил его безмолвным жестом: я слишком ослаб, чтобы что-то сказать. Он исчез, а сознание мое погрузилось в хаос странных и причудливых картин. Постараюсь воскресить в памяти эти видения. Я явственно вижу обстановку помещения, где лежу. Вот робкий хозяин заведения, он перетирает стаканы и бутылки, изредка бросая на меня испуганные взгляды. Группки людей заглядывают в дверь и, увидев меня, спешат прочь. Я наблюдаю все это, сознавая, где нахожусь, и в то же время взбираюсь по крутым склонам альпийского ущелья. Под ногами у меня холодный снег, и я слышу рев тысяч сходящих лавин. Алое облако плывет над вершиной белого ледника, оно распадается на части, и в его ярко светящемся центре на меня глядит улыбающееся лицо!
– Нина! Любовь моя, жена моя, душа моя! – громко кричу я.
Я тяну к ней руки, сжимаю ее в объятиях – и… Это проныра трактирщик липко обнимает меня! Я яростно отталкиваю его, задыхаясь.
– Дурак! – кричу я ему в ухо. – Пусти меня к ней, к ее губам, созданным для поцелуев, пусти!
Подходит еще один мужчина и хватает меня, вдвоем с хозяином они силой укладывают мою голову на подушки. Они наваливаются на меня, и жуткая слабость вкупе с невероятной усталостью лишают меня последних сил. Я перестаю сопротивляться. Пьетро и его помощник смотрят на меня.
– Он умер! – перешептываются они.
Я слышу их и улыбаюсь. Умер! Только не я! Палящие солнечные лучи струятся сквозь открытую дверь заведения, страдающие от жажды мухи жужжат настойчиво и громко, какие-то голоса поют «Фею Амальфи»[1], и я даже разбираю слова.
Какая все-таки правдивая песня, моя Нина! «В небе ни одна звезда…» Как там говорил Гвидо? «Чиста, как безупречный алмаз, и недоступна, как самая далекая звезда!» Этот глупенький Пьетро по-прежнему перетирает бутылки. Я вижу его, его круглое кроткое лицо лоснится от жары и пыли, но я не могу понять, откуда он вообще здесь взялся, поскольку стою на берегу тропической реки, где буйно растут пальмы и сонные крокодилы дремлют на солнце. Их огромные челюсти раскрыты, а маленькие глазки зеленовато поблескивают. По безмолвной воде скользит легкая лодка, в ней я вижу гибкую фигуру стоящего индейца. Черты его лица странным образом напоминают Гвидо. Приближаясь ко мне, он достает длинное, тонкое и сверкающее стальное лезвие. Храбрец! Он хочет в одиночку напасть на безжалостных тварей, подстерегающих его на раскаленном берегу. Он спрыгивает на землю, и я наблюдаю за ним с каким-то странным восхищением. Он проходит мимо крокодилов, кажется, он не подозревает об их присутствии и быстрым, решительным шагом подходит ко мне. Это меня он ищет, и в мое сердце вонзает холодный стальной кинжал, затем вытаскивает его, и с лезвия капает кровь. Еще раз, другой, третий – а я все никак не умираю! Я корчусь, я стенаю от жутких мучений! Затем между мной и слепящим солнцем появляется что-то темное, что-то холодное и мрачное, от чего я в отчаянии пытаюсь отстраниться. Два темных глаза пристально смотрят мне в зрачки, и чей-то голос произносит:
– Спокойствие, сын мой, спокойствие. Доверьтесь воле Божьей.
Это мой друг монах. Я с радостью узнаю его. Он вернулся со своей богоугодной миссии. Хотя я едва могу говорить, я слышу, как справляюсь о мальчике. Слуга Божий истово крестится.
– Да упокоится его юная душа с миром! Я нашел его уже мертвым.
В своем полузабытьи я поражен этим. Умер – и так скоро! Я не могу этого понять и снова погружаюсь в какие-то путаные видения. Теперь, оглядываясь назад на те мгновения, я вижу, что не могу ясно припомнить то, что случилось со мной после. Знаю, что испытал сильную, нестерпимую боль, что жуткие страдания буквально истязали меня и сквозь бредовую пелену я слышал приглушенные печальные звуки распевов или молитв. Кажется, я слышал еще и звук колокола во время причастия, но с каждой секундой мысли мои путались все больше, так что в этом я не уверен. Помню, как вскричал после приступа боли, продлившегося, как мне показалось, целую вечность:
– Только не на виллу, нет, нет! Вы не отнесете меня туда, я прокляну того, кто меня ослушается!
Потом помню жуткое ощущение, словно меня затягивало в глубокий водоворот, откуда я воздевал умоляющие руки к монаху, стоявшему надо мной. Я увидел угасавший блеск серебряного распятия, сверкавшего у меня перед глазами, и наконец с единственным громким зовом о помощи погрузился вниз, все глубже и глубже в пропасть черной ночи и небытия!
Глава 3
Затем наступил долгий период беспамятства, неподвижности и тьмы. Казалось, я погрузился в некий глубокий источник забвения и мрака. Будто во сне, передо мной все еще мелькали какие-то образы, сперва расплывчатые, но со временем начавшие обретать смутные очертания. Надо мной нависали странные трепещущие существа: тоскливые глаза смотрели на меня из едва видимого глубокого мрака, длинные костлявые пальцы, хватавшие пустоту, то ли предупреждали меня, то ли мне угрожали. Затем очень медленно перед моим взором возникло видение размытого красного тумана, словно на грозовом закате, и из середины этой кроваво-красной дымки ко мне приблизилась огромная черная рука. Она толкнула меня в грудь, схватила за горло чудовищной хваткой и железным натиском прижала к поверхности, на которой я лежал. Я забился, пытаясь высвободиться, мне хотелось закричать, но эта жуткая сила лишала меня дара речи. Я извивался вправо и влево, стараясь выскользнуть, но черная безжалостная рука точно сковала меня. И все же я продолжал бороться с жуткой, навалившейся на меня силой, которая стремилась сокрушить меня. И медленно, мало-помалу, я наконец-то одержал победу!
1
Популярная неаполитанская песня. – Примеч. автора.