Страница 4 из 23
Август выдался самым кошмарным месяцем в Неаполе за все лето. Холера распространялась со страшной скоростью, и люди, казалось, буквально сошли с ума от ужаса. Некоторые, испытывая полное презрение к происходившему, погружались в пьяные оргии, бездумно презрев все вероятные последствия. Одна из подобных буйных пирушек происходила в известном кафе. Восемь молодых людей в обществе восьми девушек поразительной красоты прибыли туда и потребовали отдельный кабинет, где им подали роскошный ужин. В конце трапезы один из веселившихся поднял бокал и предложил тост: «За успех холеры!» Его приветствовали громкими одобрительными криками и аплодисментами, после чего все выпили, разразившись безумным смехом. Той же ночью все до единого гуляки скончались в ужасных мучениях, их тела, как водилось, поместили в неказистые гробы и похоронили один поверх другого в наспех вырытой для этого могиле. Подобные жуткие истории доходили до нас каждый день, однако они не производили на нас устрашающего впечатления. Стелла являла собой оживший талисман против мора. Ее невинная игривость и детский лепет веселили и занимали нас, создавая атмосферу физического и душевного покоя и здоровья.
Однажды утром – в один из самых жарких дней того палящего августа – я проснулся раньше обычного. Намек на возможную прохладу побудил меня встать и прогуляться по саду. Моя жена крепко спала рядом со мной. Я тихонько оделся, стараясь ее не потревожить. Я было собрался выйти из комнаты, когда какое-то неясное чувство заставило меня оглянуться и еще раз взглянуть на нее. Как она была прекрасна! Она улыбалась во сне! Мое сердце забилось сильнее, когда я пристально посмотрел на нее – три года она была моей, и только моей! Мое страстное обожание и любовь к ней с течением времени лишь увеличивались. Я приподнял один из золотистых локонов, рассыпавшихся по подушке, словно солнечные лучики, и нежно его поцеловал. Затем, совершенно не ведая своей дальнейшей судьбы, вышел из дома.
Когда я неспешно прогуливался по дорожкам сада, меня приветствовал легкий ветерок. Его дуновения хватало лишь на то, чтобы поиграть листвой, и все же в нем чувствовался солоноватый привкус, который несколько освежал после тропического зноя минувшего вечера. В ту пору я погрузился в изучение Платона, и во время прогулки мой ум был занят высокими рассуждениями и глубокомысленными вопросами, которыми задавался этот великий философ. Погруженный в возвышенные, но приятные размышления, я зашел дальше, чем намеревался, и в конечном итоге оказался на уединенной тропинке, которой давно перестали пользоваться. Эта извилистая тропка спускалась вниз по направлению к гавани. Там царили полумрак и прохлада, и я почти машинально пошел по ней, пока не заметил пробивавшиеся сквозь густую листву нависавших над тропой деревьев силуэты мачт и размытые очертания белых парусов. Я было собрался повернуть обратно, как вдруг меня поразил какой-то странный звук. Кто-то тихо стонал от сильной боли, словно животное, придушенно кричащее от испытываемых им страданий. Я двинулся на этот звук и увидел лежавшего на траве лицом вниз мальчишку лет одиннадцати-двенадцати, маленького продавца фруктов. Его корзина с товаром стояла рядом, с верхом наполненная манившими к себе персиками, виноградом, гранатами и дынями – дивными плодами, но очень опасными во время холеры. Я тронул мальчишку за плечо.
– Что с тобой? – спросил я. Он судорожно дернулся и повернулся ко мне лицом – красивым, хоть и мертвенно-бледным от страданий.
– Холера, синьор! – простонал он. – Холера! Держитесь от меня подальше, ради Бога! Я умираю!
Меня охватила нерешительность. За себя я не боялся. Но вот ради жены и ребенка следовало соблюдать осторожность. Однако я не мог оставить беднягу без помощи. Я решил отправиться в гавань на поиски врача. Держа эту мысль в голове, я заговорил с ним ободряющим тоном.
– Держись, мой мальчик! – сказал я. – Не падай духом! Не всякая болезнь смертельна. Отдохни здесь, пока я не вернусь. Я приведу врача.
Мальчишка посмотрел на меня удивленным, жалобным взглядом и постарался улыбнуться. Он показал себе на горло и попытался что-то сказать, но тщетно. Затем он свернулся клубочком на траве и скорчился от боли, как смертельно раненное животное. Я оставил его и быстро зашагал вперед. Дойдя до гавани, где стояла невыносимая и удушающая жара, я увидел нескольких бесцельно стоявших мужчин с испуганными лицами, которым я рассказал о мальчишке и попросил помощи. Все они отпрянули от меня, никто не хотел меня сопровождать, даже за предложенные мною деньги. Проклиная их трусость, я поспешил на поиски врача и наконец нашел его. Это оказался француз с желтоватым болезненным лицом, который с явной неохотой выслушал мой рассказ о состоянии, в котором я оставил маленького продавца фруктов, после чего решительно покачал головой и отказался даже двинуться с места.
– Он уже не жилец, – заметил он коротко и холодно. – Лучше ступайте в обитель, чтобы монахи унесли его тело.
– Что?! – вскричал я. – Вы даже не попытаетесь его спасти?
Француз поклонился с насмешливой учтивостью.
– Прошу прощения, мсье! Мое здоровье подвергнется серьезной опасности, если я прикоснусь к умершему от холеры. Позвольте пожелать вам всего хорошего!
И он исчез, захлопнув дверь у меня перед носом. Я страшно рассердился, и хотя от жары и зловония раскаленных улиц у меня закружилась голова, я напрочь забыл об угрожавшей мне опасности и продолжал стоять в охваченном холерой городе, размышляя, как найти помощь. Участливый низкий голос спросил у меня над ухом:
– Вам нужна помощь, сын мой?
Я поднял взгляд. Рядом со мной стоял высокий монах, капюшон его сутаны почти закрывал бледное, но волевое лицо. Это был один из тех героев, кто во имя Христа в то ужасное время откликался на призывы о помощи и бесстрашно противостоял мору там, где безбожные хвастуны-горлопаны разбегались в разные стороны, словно перепуганные зайцы, при первых же признаках опасности. Я почтительно поздоровался с ним и изложил свое дело.
– Я сейчас же туда отправлюсь, – произнес он, и в его голосе прозвучала жалость. – Однако я опасаюсь худшего. У меня есть с собой лекарства, возможно, я еще успею.
– Я пойду с вами, – нетерпеливо сказал я. – Даже собаку нельзя бросить умирать без помощи, а уж тем более бедного мальчишку, у которого, кажется, и друзей-то нет.
Монах внимательно взглянул на меня, когда мы вместе зашагали вперед.
– Вы живете не в Неаполе? – спросил он.
Я представился, моя фамилия оказалась ему знакома, после этого я описал ему расположение своей виллы.
– На вершине холма мы находимся в добром здравии, – добавил я. – Мне непонятна паника, охватившая город. Подобная трусость лишь способствует разгулу холеры.
– Конечно же! – спокойно ответил он. – Но что поделать? Здешние жители любят удовольствия. Их сердца целиком принадлежат мирской жизни. Когда в их рядах появляется неизбежная для всех смерть, они становятся похожими на младенцев, пугающихся темных теней. Вера как таковая… – тут он глубоко вздохнул, – …никак их не сдерживает.
– Но вы, святой отец… – начал я и внезапно остановился, почувствовав резкую пульсирующую боль в висках.
– Я, – мрачно ответил он, – есть слуга Христа. И посему холера никак меня не страшит. Недостойный вроде меня по призванию Всевышнего Владыки готов – нет, желает – взглянуть в глаза всем смертям.
Он говорил твердым тоном, однако без высокомерия. Я смотрел на него с восхищением и собирался было ответить, как вдруг ощутил внезапный приступ головокружения. Я ухватился за его руку, чтобы не упасть. Улица раскачивалась под ногами, как корабль во время шторма, а небеса закружились во всполохах голубого пламени. Приступ медленно проходил, и я услышал голос монаха, будто бы издалека спрашивавшего меня, что случилось. Я заставил себя улыбнуться.
– По-моему, это все из-за жары, – ответил я вяло, словно дряхлый старик. – Слабость какая-то, и голова кружится. Лучше оставьте меня здесь и займитесь мальчиком. О господи!