Святая Катерина

— Скажем, что это опечатка, — отмахнулся он легкомысленно, — и что мы уже судимся с министерством юстиции. Самое главное, чтобы не выплыли отношения между Никамодой и Зималетто. Ну и наши с тобой, конечно. Два секретных альянса.

— А какие у нас с тобой отношения? — шепнула Катя, розовея.

— Тайный роман? — предположил он, придвигаясь ближе. Их столик стоял в полутемной нише, на столе горели свечи, играла тихая музыка и атмосфера для романтических перешептываний была самая подходящая.

— Кто же заводит тайные романы с беременными женщинами, — улыбнулась Катя, и её губы едва коснулись его.

— Ты не просто беременная женщина, ты моя Катя Пушкарева. И я никому тебя не отдам.

— А помнится, вы такие же слова и столу своему говорили, — засмеялась она, от волнения сбиваясь на «вы».

— Я и его никому не отдам, — он поймал легчайшим поцелуем её улыбку. — Я получу и тебя, и президентский пост. Вот увидишь, что все рано или поздно наладится.

— И ты готов о нас всем рассказать? — спросила она недоверчиво.

— Да, — без колебаний ответил Жданов. — Сразу же после совета директоров я объявлю об окончательной отмене свадьбы, и у нас все с тобой будет по-другому, Кать.

— После совета…

— Кать, это самый удобный момент. Совсем недолго осталось, правда, — рьяно заверил он её.

Она опустила глаза.

— После совета директоров. Всё — после совета. На самом деле, я и сама не хочу пока… переносить наши отношения в публичное русло. Все так призрачно, так непонятно.

— Что же тут непонятного, Кать, — Жданов положил руку ей на шею, притягивая её ближе к себе. Прикоснулся своим лбом к её лбу. — Ты и я. Это… Я хочу… впрочем, ты и сама знаешь, чего я хочу. Давай вернемся в гостиницу?

— Ты хочешь меня? — спросила она отважно. — Именно меня?

— До безумия, — выдохнул он. — Ты разве не видишь, что со мной происходит?

— Мне просто сложно в это поверить, — призналась она, и голос её подрагивал, и руки тоже дрожали, — что я действительно нравлюсь тебе. Я каждый день смотрю в зеркало, и я знаю, каких женщин ты любишь…

— Кать, — он мягко провел пальцем по линии её бровей, очертил скулы, — я тоже каждый день смотрю на тебя и что-то смутно помню про что, что раньше мне нравились эти модели. Ни одна из них, Кать, красивая, замечательная, длинноногая… Да что я тебе объясняю то, что и сам себе объяснить не могу, — рассердился он вдруг на собственное косноязычие и её недоверие. — Я хочу быть с тобой, и точка. Мне теперь диссертацию на эту тему писать? Объяснительную?

Она засмеялась возмущению в его голосе.

— Давайте вернемся в отель, Андрей Павлович, — сказала Катя и покраснела так густо, что поневоле ответила на все сомнения, терзающие Жданова.

От того, как они целовались в такси, он едва не взорвался прямо там.

А потом, стоя под прохладными струями воды в своем номере, все представлял, что же он скажет, когда постучит в её дверь, а она эту дверь откроет.

Но стоило ему увидеть Катю — с влажными волосами и в белом гостиничном халате, босую, трепещущую, все заготовленные слова выветрились из его головы, и он просто молча сделал шаг вперед, и Катя обвила его руками за шею, и он подхватил её на руки.

Торжествующий, лихорадочно возбужденный, Жданов целовал её слепо и жадно, и ему казалось, что он уже знает — каково это заниматься с Катей любовью. Словно каким-то обостренным наитием он узнавал её в каждом прикосновении, и было даже больно от того, какая она была знакомая на ощупь, и запах её кожи, перемешанный с гелем для душа, и роскошная грудь, которую было преступлением так тщательно прятать, и все еще тонкая талия с пышными бедрами — всё это Жданов как будто уже гладил и целовал. Он бережно прикоснулся губами к нежному округлому животику, и снова возвращался в беззащитности бледных ключиц, и нежности груди, и к шарику на горле, и как хорошо, что от халата было так легко избавиться — не то что от её обычной одежды с миллионами крохотных пуговиц и длинными, путающимися в руках юбками.

И Катина нежность, которую не спутаешь ни с чьей другой, в которой он утопал и которая острыми иголками покалывала все его тело — нежность до слез, до мурашек, до всхлипа, была такой долгожданной и в то же время ожидаемой. Как будто именно к этому он все время неосознанно стремился, которую искал и по которой скучал. Как будто он откуда-то знал, что стоит начать целовать Катю — и он погрузится в сладострастное, глубоко чувственное удовольствие, которое ни с кем и никогда не испытывал.

Может потому, что никогда и ни к кому не испытывал такой… любви?

Про любовь мелькнуло и пропало, и Жданов сосредоточился на том, чтобы не смять Катерину ураганом своих страстей, войти в неё медленно и плавно, как можно мягче, и она подалась навстречу ему, сладкая, влажная, доверчивая. И они как-то сразу нашли общий ритм, единые, знакомые друг другу до каждой клеточки и каждой мысли, два человека, которые никогда не уставали друг от друга и которым всегда было вместе лучше, чем по отдельности.

И как Жданов ни пытался остановить, замедлить эти минуты абсолютного счастья, но острая вспышка слишком быстро пронзила его насквозь.

И вместе с оргазмом на него хлынули воспоминания о том, что всё это уже было — капельки соленого пота под его губами, горячая Катя в его руках, обнаженная, дрожащая, прижимающая к нему так плотно, что нечем и незачем было дышать.

И мир сузился, схлопнулся до одной-единственной ночи, воспоминания о которой вдруг явились необратимо и отчетливо.

Жизнь вздрогнула, остановилась, покачнулась и перевернулась вверх тормашками.

========== 32 ==========

Никогда прежде Жданову не нужно было столько силы воли, чтобы совладать с собой.

Очень хотелось разнести все к чертям — и очень страшно было даже пошевелиться. Казалось, что одного лишнего вздоха будет достаточно, чтобы разрушить все до основания и никогда ничего не вернуть.

Но и переживать сотрясавшую его до основания бурю в молчании и неподвижности было невозможно.

Как будто он вот-вот взорвется, разлетится на тысячи осколков.

«Когда вы собирались мне об этом сказать, Катя? — Никогда».

Никогда, твою мать! А если бы он не вспомнил?

— Катя, а вы… а ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я люблю тебя, — сонно пробормотала Пушкарева, целуя его в плечо.

— Я тебя тоже, — отрешенно ответил Жданов.

Она очень устала сегодня и уже проваливалась в сон, а он ощущал что-то до боли похожее на ненависть. На страх. На растерянность.

У него будет ребенок.

Его ребенок.

Сомнений не было никаких — «Неведомый осеменитель, говорите? Сколько вы думаете у меня любовников?»

Она что, думала, что он отказывается от отцовства специально?

Да какого она вообще о нем мнения — даже Малиновский был согласен признать ребенка Клочковой, а Жданов кто? Монстр бесчувственный?

«Я тебя люблю», — сказала Пушкарева, и тысячи острых игл пронзили его затылок.

Разве могут быть такое огромное предательство и любовь одновременно?

Господи.

Он просто не о том думает.

Ребенок.

Ждановский ребенок, который, конечно, все изменит до неузнаваемости.

Прощай, Зималетто! Воропаев камня на камне не оставит от компании.

Почему Катя молчала так долго? Она действительно собиралась и дальше издеваться над Ждановым — растить у него под носом его собственного наследника и даже не обмолвиться об этом?

Требовалось очень много усилий, чтобы не сбросить с себя Катины руки, не оттолкнуть её, посапывающую у него на груди, и не начать её трясти изо всех сил, пока она не ответит на все его вопросы.

Но внутри этой лживой женщины — его ребенок.

И с этим надо было считаться.

Он станет отцом, вот что.

Маленькие ножки, маленькие ручки. Коляска. Памперсы.

Крохотный человечек, за жизнь и благополучие которого Жданов будет нести ответственность до конца своих дней.