Страница 21 из 65
Кира прикладывала ему лед к боевым ранам, пока он разносил её косметичку:
— Я иду в левом ряду, всякий снег на обочине… И тут меня обходит красная помада, в смысле иномарка, подрезает и становится буквально в метре от меня. Хорошо, что у меня сногсшибательная реакция, я тут же притормозил. Выходят такие бравые парни, они специально подставляются, ты понимаешь?
Кира все делала, как надо, охала и ахала, то пугалась за него, то называла суперменом, а он ей объяснял, что была настоящая борьба за чистую идею.
Жданов все никак не мог успокоиться, ему срочно требовалось чем-то перебить произошедший с ним конфуз, заменить чужими запахами и прикосновениями, и Кира засмеялась, когда он наконец опрокинул её на простыни и стал целовать короткими жадными поцелуями. Возможно, он давно не был столь пылким, а может, что-то иное было в нем этим вечером, потому что она вспыхнула очень быстро, словно поддавшись невероятной энергии, переполняющей Жданова.
Как же она сказала?
«Ну, зачем вы только ввязались в эту драку? Я уже давно привыкла не реагировать на эти насмешки! Не обращать внимания.»
И снова, как в ту минуту, ярость сжимала горло: его вообще бесит, как Катя к этому относится. Её унижают, все кому не лень, а она молчит. Что же он ей ответил? Что-то в том духе, что не собирается спокойно стоять и смотреть, как обижают дорогих ему людей.
Все верно. Не собирается, и Катя дорогой для него человек.
Почему же у неё слезы появились на глазах?
Её никто не защищал разве? Но ведь и Зорькин вступался. И Пушкарев-папа за дочку кого угодно разорвет в клочья.
Откуда же эти слезы?
Почему Катя у него такая рёва и смиренно терпит все насмешки?
— Андрей, — Кира обхватила его лицо ладонями, — ты все еще здесь?
— Прости, любимая, — и Жданов снова потянулся к невесте с поцелуями, выбрасывая ненужные мысли из головы.
Привыкла она не обращать внимания на насмешки!
Придется теперь отвыкать, Катенька!
— Ты издеваешься? — резко оттолкнув его, спросила Кира.
Жданов вздохнул.
Это женщина все время чем-то недовольна!
Утром он как раз ломал голову над тем, как объяснить Кире, с какого перепуга ему надо забрать из дома Пушкареву, как она сама и позвонила.
Отпрашивалась до обеда.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил Жданов.
— Конечно. Просто у меня дела.
— Ка… — нет, это не его дело. Он не будет спрашивать. — Какие дела, Катя?
— Личные, — с запинкой ответила Пушкарева.
— Андрюш, это случайно не Катя звонит? — на удивление мирно спросила Кира. — Напомни ей, что надо перечислить деньги Александру.
— Кать, — начал было Жданов, но она ответила, что все слышала и все помнит. — Ну отлично, тогда встречаемся возле банка. Хотя нет, я заберу вас. Буду у вас через двадцать минут.
— Не нужно вам приезжать, — возразила Пушкарева несчастным голосом.
— Вот и договорились, — заключил Жданов и повесил трубку.
Кира бросила косметику, которой пыталась загримировать его героические ссадины и вышла из комнаты.
Пританцовывая на морозе, Пушкарева уже ждала его от подъезда, когда он подъехал.
— Вам не нужно было, — снова начала она свою волынку, — у меня действительно личное дело.
— Вам в больницу нужно, да?
Поскольку Катя разговаривала с ним через приоткрытую дверь машины, но внутрь не садилась, Жданову тоже пришлось выйти на улицу.
— Почти, — ответила она и смутилась.
Покраснела вся, и отнюдь не от холода.
Жданов молча разглядывал её. Зеленый беретик, уже без помпошки — сколько у неё вообще подобных головных уборов? Короткий кружевной же шарфик, коричневая шинелька.
Круглые очки, тонкое лицо, прямой нос, четко очерченные губы, слегка выступающая вперед челюсть.
Да, не Клаудия Шиффер, но вовсе и не такая уж кикимора, над которой потешались вчерашние идиоты. У Кристины Воропаевой, между прочим, внешность тоже была специфическая, но она при этом считалась красоткой.
Нет, здесь нечто совсем иное.
— Садитесь уже в машину, Кать, — сказал он, сообразив, что они слишком долго молча стоят друг напротив друга. — Так куда вам нужно?
— Тут недалеко, — совершенно убитым писклявым голосом — не чета вчерашнему — ответила она и, решившись, выдала: — я к стилисту хотела.
— Зачем?
Да, глупый вопрос.
Ответ, как говорится, налицо.
Но он уже был задан, и Катя уже на него отвечала:
— Для того, чтобы вам больше не говорили, что вы повсюду свою ручную обезьянку таскаете. Чтобы вам не стыдно было за то, какая у вас нелепая помощница.
Как будто она его ударила! Ледяной россыпью эти слова вонзились в Жданова.
Спокойно, вот сейчас спокойно.
Ты потом на неё наорешь. Два раза. А то и три.
Сейчас попробуй побыть человеком, а не людоедом.
— Катя, — медленно заговорил Жданов и взял её за руку, — вы не понимаете. Вы же ни на кого не похожи, Кать, просто уникальный человек. Мне действительно очень приятно, что вы так стараетесь быть хорошим помощником, но поверьте, что мне это не нужно. Разумеется, — спохватился он, — я отвезу вас хоть к стилисту, хоть к черту лысому, просто хотел, чтобы вы знали, что ради меня ничего делать не нужно.
Она ошарашенно кивнула и уткнулась лбом ему в грудь. Руки Жданова взлетели вверх сами по себе, застыли в воздухе, а потом бережно легли на Катину спину.
— Вы самый лучший начальник в мире, — послышалось невнятное.
Вот она заладила — начальник да начальник!
А Жданов, между прочим, личность!
— Кать, — сказал он зеленому беретику, — я Кире Юрьевне сказал, что мы с вами едем в банк. А мы в банк не едем. К стилисту, как я понимаю, тоже. Может, вы куда-нибудь хотите?
— Ну что вы, — пробубнила беретка. — Вы вовсе не обязаны…
— Катя, я вас поставлю в угол!
Она подняла голову, и её глаза сияли как два фонаря.
Никогда в жизни Жданов не видел Пушкареву такой счастливой.
Даже в тот день, когда подарил ей букетик.
Улыбаясь от уха до уха она спросила:
— Куда я хочу?
— Повелевайте, Катенька, — разухарился Жданов.
— Пойдемте в кино, — попросила она и зажмурилась от собственного нахальства. Ожидала отказа.
— На «Хроники Нарнии»? — припомнил Жданов афиши, которые ему попадались на глаза.
— На «Кинг-Конга», — ответила она и приоткрыла один глаз.
Лукавая, расслабленная, какая-то домашняя Пушкарева.
Жданов молча подал ей руку и повел к машине.
Кинг-Конг?
Это у его помощницы такая ирония?
— Я чувствую себя ужасно виноватой, — сказала Пушкарева уже в лифте, — никогда в жизни не прогуливала работу.
— Подумайте о том, сколько вечеров вы провели в Зималетто и отключите уже свою совесть, — посоветовал Жданов.
Она благодарно кивнула, и они вышли.
Тропинкина вместе с ребенком что-то рисовала на ресепшене, и Жданов даже запнулся от того, что филиал детского сада в Зималетто развивается на глазах.
— Маша? — подошла к ним Пушкарева. — Почему ты с Егором?
— Катька, да ты же ничего не знаешь, — воскликнула Мария. — Меня же сначала уволили, а потом не уволили! Федька перед Кирой Юрьевной такую речь толкнул! Кира Юрьевна — святая, она меня простила. А еще нас с Егором родители из дома выставили, и мы теперь бездомные. Ох, Катька, и тяжело одной воспитывать сына. Никому-то мы не нужны, живем, как две былинки на ветру.
Пушкарева рассеянно взъерошила волосы мальчику.
— Но ведь все равно счастье, что он есть, правда? — спросила она.
— Кать, ты что, расстроилась? — всполошилась Тропинкина. — Да на тебе лица нет!
Жданов шагнул вперед, и только сейчас Мария его заметила:
— Ой, здрасти, Андрей Павлович. А вы тоже здесь? Ну да, — тут же объяснила она себе, — где же вам быть, если Катя здесь…
Жданов взял мальчишку на руки:
— Ты кто? Как зовут, чем занимаешься?