Эндшпиль

========== Глава 20 ==========

«Армагеддон» — решающая партия (как правило, на тай-брейке), которая играется на необычных условиях: белые имеют 5 минут на обдумывание, а чёрные — 4 минуты (или белые 6 минут, чёрные — 5), однако белых устраивает только выигрыш (в случае ничьей, чёрные признаются выигравшей стороной).

30 марта. Париж.

Впервые за последние пятнадцать лет Бен Соло стоял в очереди. Немного сонный после ночного перелёта, он подавил зевок и пожалел, что не выпил кофе в аэропорту или отеле. Одетый в простые джинсы и темный свитер, он ощущал себя ничем не примечательной частью медленно движущейся к металлодетектору толпы. Он не был раздражен или нетерпелив. Листал буклет, который дали вместе с билетом, и с любопытством рассматривал всё вокруг.

В Орсе Бен мечтал попасть лет с тринадцати, когда влюбился в полотна Винсента ван Гога. По правде говоря, он хотел побывать не только здесь, но и в каждой картинной галерее мира. И в Лувре, и в Прадо, и в Метрополитене. Везде. Он был юн, порывист, и верил, что мир покорно ляжет у ног его планов. Мир у ног лег, конечно, но художником он стал не тем, и его полотен человечество, к счастью, не увидит.

И все же Орсе был самым манящим местом в мире. Старый вокзал был путеводной звездой для многих романтиков и безумцев.

Бен думал, сколько раз он проходил мимо Орсе, когда доводилось бывать в Париже, не имея права и возможности зайти сюда. Подвергать риску людей ему запрещали его обязанности. На людей мужчине было плевать, но если бы из-за него пострадала коллекция картин ван Гога, Моне, Мане и Сезанна - было бы довольно горько.

Сегодня мечта юного мальчишки сбылась, и вот он стоит и ждет, когда пройдет проверку. Зашел, как простой человек, как турист, через центральный вход, который не был перегорожен желто-черной лентой. Вошел не для обезвреживания бомбы, никто не ждал, что он будет кого-то пытать.

Правда, и любимая картина, столь желанная, сегодня не имела особого значения, так как Бен рассчитывал встретиться здесь с Рей. Если девушка, которой он несколько раз повторял об Орсе в последний вечер, в его день рождения окажется здесь, перед “Церковью в Овере” - для него ещё не всё потеряно. Если нет… что ж, Бен в любом случае собирался встретиться с Рей, имея на руках её адрес.

Мужчина прошел через металлоискатель, загорелась лампочка, но охранник все равно попросил предъявить свои документы. Бен пожал плечами и достал паспорт, но про себя подумал, что такая мера предосторожности - полная глупость. У него шрам через все лицо. На его памяти ни один террорист или похититель картин не выглядел столь приметно. Но у охранника была своя инструкция, потому Бен терпеливо ждал, поглядывая на часы. Он нарочно пожертвовал завтраком, чтобы очутиться здесь почти в момент открытия и не разминуться с Рей, и теперь просто терял время.

Прочитав его имя и фамилию, мужчина бросил на Бена еще один, более внимательный взгляд. В нем была узнаваемость. Что ж, и это было предсказуемо. У охранника была военная выправка, а в тех кругах он был легендой. Хорошая или кошмарная - каждый решал сам для себя. В аэропорту имени Даллеса на него молодой таможенник с контрастным типом внешности смотрел с плохо скрытой враждебностью.

- Сэр, добро пожаловать в Париж. Вы по работе?

- Нет, я в отпуске, - поспешил успокоить Бен, покуда за таким вопросом скрывалась сразу тревога, что здесь, в музее, может быть что-то не так. Он вспомнил свой визит в ювелирный магазин, когда продавщицы тоже насторожились, и неожиданно то воспоминание отдалось тупой болью. Сделай он Рей предложение на пару дней раньше – всё было бы по-другому. А сейчас он даже кольцо то оставил в Вашингтоне, потому что знал - оно тут не пригодится. Рей больше не была той наивной девочкой, которая верила в институт брака, иначе бы не отказалась от него. Он прилетел не бороться, потому что борьба означала давление, а давить на беременную Рей было нельзя. Бен прилетел в попытке что-то исправить запоздалым извинением. - Где у вас “Церковь в Овере”?

- Тридцать пятый зал, сэр, - взяв в руки рацию, сообщил охранник. Бен кивнул и направился в сторону лестницы, на которую ему указали. Лестницы после инсульта он не любил, но один пролет как-то пройти и можно было, хоть нога едва ощутимо болела, как бывало после пробежек, которые мужчина, наконец, возобновил буквально пару дней назад. Он знал, что спустя несколько недель боль исчезнет, когда тело привыкнет к старым нагрузкам.

Утихнет ли другая боль - ему предстояло выяснить. Он слегка нервничал, потому что от разбитого сердца знал не лучшие способы реабилитации.

В зале, посвященном ван Гогу, было многолюдно, и Бен был уверен, что эта толпа туристов, за которой невозможно было рассмотреть “Звездную ночь над Роной”, явление скорее традиционное, нежели связанное с днем рождения художника. Ему было плевать и на “Звездную ночь”, и на запретную вспышку “Никона”, и на тяжелый воздух, который был обязателен для сохранности полотен.

Он искал глазами человека, а не краски. Свой собственный шедевр. Потому смотрел не на стены. На людей. Перешел в другой зал и…остановился.

Она была там. Его Рей. Его Звездная ночь. Его ночное видение. Его цель. Его…цепь, на которую его, такого независимого, поймали и привязали на долгие восемь месяцев, сжав поводок так, что порой Бену казалось - он точно задохнется, вот сейчас точно. Но не задохнулся. Справился. И вот, он был здесь.

И она тоже.

Стояла к нему спиной и смотрела на “Церковь в Овере”. Сердце перевернулось.

Они сошлись перед этой картиной. Перед церковью, до которой, как думал автор, никому не было дела, потому что к ней никто, кроме одинокой прихожанки, застывшей в вечности, никто не шел.

Роковая картина. Последняя вспышка гения, полная страха, гнева, ярости. Полотно, на котором страдали даже камни. Конечно, они могли сойтись здесь. Такие яркие и острые, как разбитые витражи. Их непростая история тоже рисовалась впопыхах, мазками и тревожными цветами. Но она, как и это полотно, была настоящей и полной страсти.

Сердце перевернулось. Она пришла сюда, на его зов. Любила и пришла. Возможно, безумно злилась, презирала, но… не смогла не прийти. Как тогда, когда он был в Эт-Таджи, и она одиночество скрашивала в музее. Рей искала его в этих полотнах. Смотрела вперед, а нужно было обернуться. Пока она смотрела на творение одного безумца, второй стоял у неё за спиной и ощущал, как не хватает дыхания. Все бессонные ночи, тяжестью давившие много дней, нахлынули на Бена, все моменты, когда он ощущал себя уже умершим, вдруг вернулись перед неожиданным страхом, что он шел сюда, и здесь же будет брошен ею. Что шедевр ван Гога навсегда станет для него напоминанием о потере.

Художник умер через месяц после того, как создал “Церковь в Овере”. Через сколько умрет он, когда она вытащит его душу перед этим тревожным шедевром? Через сколько, потеряв ориентиры, сопьется, ударившись во все тяжкие?

Бен не отводил взгляд. Сердце потихоньку начинало биться в привычном ритме. Сто двадцать ударов в минуту. Сто двадцать раз оно выстукивало её имя чётко и без сбоев.

Рей. Рей. Рей.

Та единственная, которую он любил. Та, что ставила его на колени. Та, за которую он принял свой ошейник без возражений, чтобы стать ей щитом, и он надеялся, что та единственная, которая любила его. Всё еще. Невзирая на весь его деспотизм, ошибки, глупости, ярость. Ведь она же пришла.

Она могла дать ему ещё один шанс. Могла же. Если не давить.

Мужчина не спешил. Ему хотелось насладиться моментом. Почти девять месяцев прошло с их расставания, где каждый день был переполнен невыносимой, нечеловеческой болью и борьбой. И вот он стоял, а смысл его жизни был на расстоянии двух метров. В свои тридцать семь лет Бен Соло, наконец, понял, ради чего нужно жить. И за это не жалко было ни душу, ни сердце, ни жизнь отдать. Он хотел быть тем, кто может просто сидеть на берегу ночного океана и обнимать любимую девушку. Да, в Сан-Диего эта мысль пугала, а теперь она была целью.