Эндшпиль

Его имя. Интересно, как Рей планировала назвать их сына? Сам Бен не думал об имени. Он будет отцом, его приоритет - безопасность. Рей всегда была здравой девочкой, вряд ли она решит назвать их ребёнка Иллиданом, а все остальные имена в мире его устраивали.

Мужчина взял левой рукой свою термокружку и отпил остывший матэ. Ему все так же не нравился отвратительный горький вкус напитка, но ему нужно было что-то достаточно тонизирующее вместо кофе. И… вместо джина. Бен не пил с момента той ссоры с Рей. Удивлялся, как сложно ему в этот раз преодолевать зависимость, не имея возможности направить желание в иное русло. Секса, например. Однако он сдерживал себя. Имея цель и самоконтроль, можно было достичь удивительных результатов.

Матэ отвратно горчил. Бен не понимал, отчего Рей так любила этот чай — из-за чувства протеста, что ли? Забавно, однако матэ он выбрал не из-за девушки. Просто эта дрянь была полезней другой. Вот и все. А бодрость в последнее время была нужна. Бодрость, которую он вытаскивал из матэ и обезболивающих, которые пил почти все время, заменяя ими свой длительный курс реабилитации. Он не мог проявить слабость, на людях должен был выглядеть привычно сильным.

Бен мрачно посмотрел на правую руку. Та едва ощутимая чувствительность, которая была в ней после инсульта, почти пропала из-за того, что он занимался не собой, а терроризмом. Его врач ругался, что чем дольше он тянет с реабилитацией, тем меньше шанс, что моторика вернётся, но Бен лишь хмыкал. Если не забывал, клеил по вечерам электроды, но так ничего и не чувствовал. Он вложил максимум сил, чтобы снова нормально ходить, чтобы вернуть чувствительность мышцам лица и восстановить речь. Это все ему почти удалось, оставив после себя лишь какую-то психологическую травму в виде желания постоянно молчать. Внятность речи вернулась практически полностью, заикания прошли, но порой ему было очень трудно говорить подолгу, потому Бен продолжал молчать, когда была возможность. Хватило того, что первый месяц проводить допросы с афазией было… было просто ужасно, но вот именно те моменты заменили ему визиты к логопеду. Терроризм был кому-то смертью, кому-то лекарем. По-хорошему, мужчина знал, что ему бы ещё месяц побыть в Вашингтоне, пройти-таки свой курс лечения, но уже не мог позволить себе этого - и так слишком задержался, а срок Рей рожать приближался. Время играло против него.

Мужчина оглядел квартиру. Ему нравилось здесь жить. Эти стены казались Рей холодными, но это был его первый постоянный дом за много лет. Дом на краю мира. На краю ночи. На краю пропасти. Место, где они оба были счастливы до неприличия, украшая серо-белые тона смехом, стонами и нежными словами. Он, когда несколько лет назад выбрал эту квартиру, даже не подозревал, что здесь воцарит, пускай ненадолго, но любовь.

Бен перевел взгляд на окно, и одно особое воспоминание, которое он так часто прятал, вдруг нахлынуло на него с такой силой, что заставило даже подняться и сесть на полу у окна. Так словно стирались границы времени, позволяющие ему вдруг провалить в счастливое прошлое.

В тот летний вечер он вернулся домой довольно поздно, было около часу ночи. Вошел тихо, уверенный, что Рей спит. Он даже – какая нетипичность – написал ей, чтобы не ждала. Впервые за время, что они были вместе, Бен вернулся домой с допроса, где пришлось действовать грубо и жёстко. Принести такое домой, прямо в их постель, где Рей под простыни складывала саше из розы, было преступлением. Но такова была работа, и её нужно было выполнять. Впереди маячила Мадейра, потому каждый такой рывок, хоть и стоил усилий, а все равно приближал их к свободе.

Мужчина осторожно направился в сторону душа, когда краем глаза заметил слабый свет из гостиной. Надо же, Рей засиделась, наверное, над своим Варкрафтом, где среди битв искала то ли вдохновение, то ли просто снимала напряжение. Бен подумал, раз она заставила его бросить пить, он может потребовать от неё не играть в игру, которая его бесила тем, что девушка никогда ничего не слышала в процессе. В конце концов, игровые зависимости тоже существовали.

Но Бен, конечно, видел разницу. И, одновременно, не видел. Он её принимал такой, какой она была. Со всем её полчищем орков. С лососем с клубникой. Со всем.

Он вошел в гостиную. Рей, с распущенными волосами, в одной черной рубашке, сидела на полу, спиной к окну, скрестив ноги, будто собралась медитировать. Ноги у неё, конечно, были роскошные. Длинные, стройные, в темных чулках. Бен ухмыльнулся, наблюдая, как её силуэт в мрачных тонах выделяется на фоне никогда не спящего города. Огни Вашингтона словно поджигали её образ. Такой соблазнительный. Такой… для него.

Ему нравилось, когда она становилась настолько плохой. Это сулило много неожиданностей. Рей в чёрном всегда была хорошей приметой к умопомрачительному сексу. Но так не хотелось её касаться, когда руки были по-особому запачканы. Потому что её темные краски были лишь тканями на коже, а у него черно-красной была душа.

Рей вскинула голову.

- Привет, мой железный Феликс. Что ты такой злой? Иди ко мне.

Приближаясь, Бен анализировал. На полу, на низком столике, был накрыт ужин на одного – для него. Свет был приглушен. Рей на керамической доске очаровательным маленьким ножиком нарезала Камамбер между инжиром и грушевым чатни. Она часто заменяла свою порцию нормальной еды сыром с инжиром, на которые Бен никогда и не претендовал. И в последнее время не добавляла к этому натюрморту вино, которое сюда аж просилось. Но так она поддерживала его в борьбе с зависимостью, которая была сейчас как тест на выдержку.

Он поцеловал Рей, опускаясь рядом. Хотел её прямо сейчас. Без прелюдий. Без ужина. Без слов. Взять всю, чтобы за поцелуями оживить обоих, но… Рей постаралась, потому Бен нехотя отстранился, взял в руки приборы и, радуясь, что к мясу нет фруктов, принялся за еду. Он обожал эти их ночные ужины прямо на полу у огромного окна в пол. Мог не есть, но смотреть на Рей ему нравилось. И, чего таить, ему нравилось, когда девушка его ждала. Именно вечером. Именно здесь. Именно в рубашке и чулках. Было в этом что-то немного рутинное и что-то томительно волнующее его.

- Ты расстроена чем-то? – нахмурился мужчина, осторожно заводя тему, которая взбесила его днем. Ножик в её пальцах не дрожал. Она была спокойна.

- Нет, все прекрасно, - очень искренне ответила Рей, - не включай профайлера, Бен. Я серьезно. Все хорошо. Думаешь, я из-за таблоидов буду зла?

Она не лгала. Ела свой сыр, отложив нож, и сияла, будто ничто не имело значения, кроме них.

Сегодня был особо грязный день. Бен удивился, насколько весь скандал вокруг него сделал из него не просто ФБРовца, а прямо-таки героя желтой хроники. Неудивительно, что в газеты попала и Рей. Когда её фото без имени мелькнуло пару раз, Бен рассердился, а девушка пожала плечами, хотя вроде пробормотала, что её мать была не в духе. Она не стала вести себя с ним аккуратней, потому неудивительно, что сегодня все обложки бульварных хроник пестрили их фото, где они целовались. Это было так странно. Он тогда просто наклонился, чтобы забрать у неё пакет, а она его чмокнула, но на фото выглядело всё так, будто они чуть ли не сексом там собирались заниматься. Секс был у них потом. К счастью, дома.

Но эти фото спровоцировали прямо волну любопытства. Самое неприятное, что теперь там появилось её имя. И понеслась. Заголовок «Красавица и чудовище» был самым неоригинальным, но самым легким. Грязная статья про служебный роман тоже ничего. Но та, где Рей сравнили с Евой Браун, просто взбесила.

- Ты тоже читала, да?

- Угу, и думаю, что как для Гитлера, у тебя не хватает усиков, – она задумчиво крутила инжир в руке, так и не разрезав его. Тот поцелуй был её персональным вызовом миру. Она могла любить, кого хотела. У них же, как это называется, ебаная демократия в стране. – Ублюдки, – неожиданно зло сказала Рей, и Бен усмехнулся. Доев, сел к ней спиной, наблюдая за девушкой в окне. Вот и злость. Конечно. – Они сравнивают тебя с фюрером. А сами кто? Просто бешеные псы. Их справедливость в том, чтобы полить грязью девушку, которая тебя любит. И это все? Даже ты не бьешь по таким больным местам. Наказываешь за дело, а они… я никогда не перестану любить тебя, Бен Соло. Я буду любить тебя каждую чертову минуту своей жизни. На глазах у всего мира. Мне не нужно чье-то разрешение или одобрение.