Осада Чигирина

– Живой? Значит не скоро увидишься с костлявой, парень.

Немолодой казак усмехнулся и, оставляя Ефима возле телеги, побежал к своим. Ефим не успел спросить, как зовут своего спасителя, и, кряхтя, уселся на доски. Голова раскалывалась на части, перед глазами застыл туман. К нему подбежал знакомый стрелец, из склада, и похлопал по плечам.

– Всё перевезли, полковник доволен. Как же тебя так угораздило?

– Не знаю, – ответил Ефим, чуть слышно. – Дай воды, в горле пересохло.

Стрелец вытащил флягу и снял крышку. Ефим припал сухими губами к фляге, с жадностью глотая, холодную, ключевую воду.

– Эй, эй, казак, много не пей, хуже будет.

Стрелец вырвал из рук Ефима флягу и спрятал.

– Видишь телегу? Это последняя. Садись, и сопровождай. Нам нужно к своим.

– Много пороха осталось?

– Хватит. Если взорвать, одним махом, половина города превратится в пыль и песок.

Стрелец помог подняться Ефиму и подвёл к подводе. Ефим хромал, на правую ногу, и от боли скрипел зубами.

– Отлежись, парень, завтра будет получше.

– Если наступит завтра, и татары не ворвутся в город.

– Типун тебе на язык. Трогай.

Стрелец отдал поводья мужикам, и ударил в бок лошадь. Та вздрогнула и медленно побрела по улице. Бомбёжка прекратилась, и в небе светило солнце. Ефим чувствуя, как от тряски, голова начинает ещё больше болеть, пульсировать, отдавая тупой болью в виски, спрыгнул на землю и, придерживая рукой телегу, медленно переставлял ноги. Заметив выдолбленный в камне колодец, Ефим подошёл к нему и из ведра умылся. Это был единственный колодец в городе, с питьевой водой. И казаки тягали вёдра: в лазарет, для раненных, и на стены, для защитников. Полковник Гордон стоял возле узких бойниц, и Ефим сразу узнал его по белому шарфу. Подойдя к лестнице, он увидел Игната и махнул рукой, чтобы тот к нему спустился. Игнат сбежал вниз, подхватил Ефима и помог подняться.

– Где же тебя так, голубчик? – спросил Гордон, удручённо кивая головой.

– Снаряд угодил в телегу с порохом.

– Слышал, слышал, стрельцы говорили. Ну, тут тебе делать нечего. Справимся без тебя. Иди, отдыхай.

Ефим хотел возразить, но взгляд Гордона был неумолим.

– Пошли, пошли, есть у меня мазь. Чудодейственная. Сейчас помогу тебе, – сказал Игнат, и, взяв под руку Ефима, спустился с ним, и поковылял с раненным товарищем к казарме.

– Видишь, турки притихли. Перегруппировку делают. Время есть, и нам чуток перевести дух. Не видел ты, как полковник разил турок, Ефим. Человек в возрасте, а любому казаку фору даст. Сильный человек. Мужественный.

В казарме Игнат размотал тряпку, с головы Ефима, смыл холодной водой кровь, и наложил с баночки мазь. У Ефима в затылке стало холодно, и пульсирующая боль, через минуту угасла.

– Мать дала, она у меня знахарка, – сказал Игнат. – День, два, и будешь как малосольный огурчик. Только руками не трогай, чтобы не занести инфекцию.

– Спасибо, дядько Игнат.

Ефим улёгся на подложенный под голову жупан, и закрыл глаза.

– Дядько Игнат, сколько турок на тот свет спровадили?

– Ой, Ефимушка, не бачив ты, как шайтаны эти, по лестницам лезли. И горячей смолой их поливали, и саблями рубили. Нет конца басурманам. На место одного убитого, десяток новых. На сотню порубленных, тысяча. И наших убитых и раненных, не сосчитать. И похоронить не можем. Слыхал, что хотят сделать на один день перемирие, чтобы трупы убрать. Турок видимо, невидимо, у стен лежит. Стон и крик стоит такой, что пробирает до мурашек. Я турецкий язык не знаю, но и так понятно. Сколько люду полегло, сынок. Хай Бог милуе и рятуе.

Он быстро перекрестился и тяжело вздохнул.

– Оставайся, пойду обратно. Вечером свидимся. Лучше всего постарайся уснуть. Хотя бы на часок, другой.

Игнат пожал руку Ефиму и укрыл лежащей сбоку стрелецкой курткой. У Ефима глаза слипались, и он незаметно для себя, задремал. После обеда турки продолжили обстрел, и до вечера не стихала канонада. Казаки и стрельцы, измученные, голодные, не заметили, как на землю спустились сумерки. Только зарево в турецком лагере, от пылающих шатров, освещало поле битвы, как днём. Над Каменной горой до поздней ночи не прекращался гул и рёв. Слышался скрежет сабель, вой янычар, свист пуль и снарядов.

* * *

На следующий день Ефим уже стоял в строю, и вместе с пушкарями, обстреливал турок. Турки ринулись на новый штурм, и всю артиллерию за ночь, перенесли на Чигиринскую гору. Это была для них более выгодная позиция, и ядра летели в главные ворота замка и в южную городскую башню. В пушечной дуэли сохранялось равновесие, и защитники крепости, не менее яростно, отвечали туркам. Турецкие бомбы разнесли конюшню, она загорелась, и едкий дым заполнил площадь, и ближайшие улицы. Чтобы легче дышать, стрельцы и казаки мочили тряпки, и закрывали лица. Полковнику Гордону доложили, что турки тащат к главным воротам стенобитный таран, и вот-вот начнут выбивать ворота.

– Стрельцы! – закричал Гордон, и поднял вверх шпагу. – Покажите басурманам, где раки зимуют. Не дайте ворваться в город, и поджечь бочки с порохом.

И тут же загромыхали главные ворота. Дубовые доски трещали, и едва не лопались от бесконечных ударов железного тарана. Десяток стрельцов ринулись к воротам, вытаскивая мушкеты, на ходу целясь в первых турок, которым удалось протиснуться в узкие проломы. Ефим высунулся из бойницы и направил мушкет на тех турок, кто держал и толкал вперёд таран. Один выстрел, второй, Ефима поддержали казаки, и несколько человек свалились замертво, прямо под колёса тарана. Другие завидя, что представляют лёгкую мишень, спрятались за толстые брусья, и залегли в глубокий ров. Ещё до осады его выкопали защитники крепости, чтобы на пути турок, имелось серьёзное препятствие. Таран медленно откатился назад и замер. И тут же громкие, радостные крики, со стен, загремели над испуганным врагом. Игнат замахал кулаком и крикнул: Наелись свинца, собаки. Кому мало, налетай, добавлю.

Игнат поднял закопчённое лицо в небо и в глазах у него появились слёзы. Он вспомнил, как людоловы выкрали его единственную дочь, Дарью, и вывезли в Порту. И сейчас, на запёкшихся губах казака, зияла зловещая ухмылка.

– Ничего, ироды, нехристи, это вам за мою любимую Дарьюшку. Отведайте, не подавитесь.

Он взял из пороховницы порох и засыпал в мушкет. Ефим услышал слова Игната, и обнял старого казака. У Игната в душе бушевало пламя, сильной болью теснило грудь, и не давало покоя. Видя смерти турок, он не находил утешения для сердца, и от этого ещё сильнее стискивал зубы, и стрелял в ненавистных янычар. Когда снова Игнат припал к бойнице, прицелился и выстрелил, Ефим протянул ему свой заряженный мушкет, и принялся забивать порохом мушкет Игната.

– Сколько уже? – закричал Ефим, перекрывая голосом стрельбу.

– Не считал, Ефим, и не буду. Ты глянь, лезут и лезут, работы нам до вечера.

– Готовь картечь! – закричал во весь голос полковник. Поворачивайте пушки к воротам, и готовься к рукопашной.

Стрельцы тянули корзины с камнями, и поднимали котлы с кипящей смолой. Камни летели вниз, и те из турок, кто успевал вскочить на стену, уже махали ятаганами, пытаясь прорваться на площадь. Прохор Зимин выхватил саблю, и первым ринулся в атаку. Грозно размахивая, он два раза рубанул турка по руке и плечу, но тот не сдавался. Из разрубленного плеча турка хлестала кровь, но с перекошенным от злобы лицом, тот мастерски оборонялся. Прохор не выдержал, чуть присел, и с разворота, полоснул саблей по животу соперника. Турок вскрикнул, и завалился на мешки с песком. Вытирая окровавленную саблю об поверженного противника, Прохор заметил, как два турка бегут в его сторону, прямо по стене. И не раздумывая, ткнул саблей в ногу первого турка. Тот подскочил, не удержал равновесие, и полетел со стены вниз.

Полковник Гордон развернулся в сторону ворот, и ждал, когда первые янычары проникнут в город. Десять пушек, с повернутыми жерлами, целились прямо в ворота. Когда первая сотня татар приблизилась на пушечный выстрел, Гордон, что есть мочи закричал: Огонь!