Молитва о Рейн (ЛП)

– Ш-ш-ш-ш, – хихикает Рейн, хотя именно она производит весь этот чертов шум. Ее тело сотрясается подо мной от сдерживаемого смеха, когда я прижимаюсь губами к ее шепчущему рту.

Смутно улавливаю звуки криков, визга и топота на кухне, но я так занят, наслаждаясь пиршеством на радуге, что не обращаю на них внимание.

Рейн сегодня пахнет по-другому, как фруктовый шампунь вместо сахарного печенья, но ощущения от ее запаха те же. Ее мягкие, округлые формы послушно ложатся в мои ладони, и выравниваются под моими твердыми плоскостями, но ее маленький язычок – дразнит и распаляет. Он манит меня глубже, чтобы совсем утонуть в поцелуе, когда ее губы скользят туда-сюда по моему языку.

Слабые стоны с придыханием, которые она издает, когда ее бедра поднимаются, чтобы встретиться с моими, – самые сексуальные звуки, которые я когда-либо слышал, и ее вид подо мной – глаза закрыты, спина выгнута, губы приоткрыты – мог бы быть лучше только, если бы она была обнажена.

– Уэс…

Одно это слово, произнесенное шепотом – и я готов сорвать пуговицы с ее гребаной рубашки. Приподнимаюсь на локтях, чтобы сделать это, когда ее глаза широко распахиваются в испуге.

– Уэс, ты чувствуешь дым?

Я сажусь и вдыхаю, тут же начинаю кашлять, поскольку мои легкие отвергают смог, ползущий из коридора.

– Черт возьми!

Я хватаю Рейн за руки и рывком поднимаю ее на ноги, но мы оба начинаем кашлять, как только выпрямляемся. Дым здесь намного плотнее и воздух горячее. Он режет мне глаза и жжет ноздри, когда я пытаюсь вдохнуть кислород.

– Вниз! – приказываю я. Тяну Рейн к полу и падаю на колени. Подползая к двери, я смотрю в коридор и прислушиваюсь – нет ли там признаков жизни, но все, что слышу, – это звуки разрушения, доносящиеся из кухни.

Рейн следует за мной, когда мы направляемся в гостиную, которая выглядит так, будто в ней поселилась вращающаяся черная грозовая туча. Такой сильный грохот рассекает сгустившийся воздух, что кажется, будто гора посуды падает с кузова пикапа. Я игнорирую его, когда мы выходим из коридора – мой взгляд направлен к ближайшему выходу. Поворачиваю налево и направляюсь к входной двери, стараясь избегать битого стекла, которое эти маленькие говнюки оставили за собой повсюду. Когда я дотягиваюсь до ручки и открываю дверь, то делаю два глотка влажного воздуха, прежде чем повернуться и помочь Рейн обойти стекло.

– Рейн?

Еще один грохот, еще более сильный, чем первый, сотрясает стены, когда я вглядываюсь в темноту, ища свою девочку.

– Рейн!

– Я сейчас, – кашель, – вернусь! – голос Рейн звучит приглушенно, просачиваясь сквозь смог.

– Какого хрена ты делаешь? – кричу. Не получив ответа, я безрассудно влетаю в дом, – Рейн!

Зная ее, предполагаю, что она пошла проверить тех тупых ублюдков на кухне, поэтому я врываюсь в гостиную, направляясь к источнику дыма в задней части дома. Через несколько футов воздух становится таким густым, горячим, что мне приходится опустится на локти и дальше ползти по-пластунски.

– Рейн! – зову я в последний раз, прежде чем добраться до входа в кухню, которая теперь напоминает чертовы огненные врата ада.

Вся задняя стенка шкафов охвачена пламенем. Они горят так ярко и так горячо, как будто их смазали салом. Плита, похоже, является источником инферно – или я бы сказал, искореженная, плавящаяся башня из пластиковой посуды, наваленной поверх газовых горелок, которые были включены на полную мощность. Днища шкафов слева и справа от плиты уже выгорели – отсюда грохот посуды, который мы слышали. И похоже, крыша будет следующей.

Нет никаких признаков Рейн или ублюдков, которые устроили пожар, так что я разворачиваюсь и ползу назад тем же путем.

По крайней мере, я думаю, что это тот же путь. Воздух такой черный, что не вижу даже своей руки перед лицом. Я останавливаюсь, когда не могу справиться с кашлем, но звук прогибающегося потолка заставляет меня двигаться вперед. Мое сердце бьется быстрее с каждым футом, который я преодолеваю. Я уже должен был добраться до входной двери. Или, по крайней мере, врезаться в стену. Сожаление обвивает мое горло, похищая воздух из легких.

– Рейн! – рычу я между глотками яда, ее имя оставляет еще худший привкус во рту, чем смертельный угарный газ, который я вдыхаю для нее.

С самого первого дня я знал, что она станет причиной моей смерти. Я знал это и все равно позволил этому случиться.

– Нас, – слышу я ее тихий воркующий голос у себя в голове.

От этого звука меня тошнит.

Это то, что «нас» дает тебе. Оно убивает тебя на хрен.

Я снова слышу ее голос и предполагаю, что у меня галлюцинации, пока не понимаю, что она говорит не «нас».

Она говорит:

– Уэс! Уэс! О Боже мой!

Я чувствую, как ее крошечные ручки тянутся ко мне в темноте, хватают меня за руки, касаются моего лица. Облегчение, которое я испытываю оттого, что она жива, омрачается яростью, пылающей во мне жарче, чем огонь из пластиковых контейнеров.

– Еще несколько футов. Осторожно, стекло.

Я чувствую, как что-то острое врезается в мое предплечье, когда тонкая полоска дневного света едва виднеется впереди. Рейн распахивает дверь спиной, а я следую за ней, падая на крыльцо, где чередую кашель с рвотными позывами, пока мир наконец не перестает вращаться. И все это время чувствую на себе ее заботливые руки.

– Прекрати, мать твою! – кричу, отмахиваясь от нее и подползая к краю крыльца. Я откашливаю что-то черное и выплевываю в кусты вниз. В голове у меня стучит, и сердце тоже, когда пытаюсь придумать, что, черт возьми, ей сказать.

– Мне очень жаль, – ее голос – дрожащий шепот. Она садится на крыльцо рядом с моей головой, свисающей с края площадки. – Я просто очень быстро побежала в спальню, реально – очень быстро – за рюкзаком. Все твои лекарства были там. Я не могла оставить их. Но когда вернулась, тебя уже не было. Я обежала вокруг всего дома в поисках тебя, прежде чем поняла, что ты пошел внутрь.

Ее рассказ немного успокаивает мой гнев, но не гноящуюся правду, съедающую меня изнутри – правду о том, что любовь и выживание взаимоисключают друг друга в моем мире. Я позволил себе подумать, всего на несколько часов, что, возможно, на этот раз все будет иначе. Может быть, я наконец получу и то, и другое. Может быть, Бог и не ненавидит меня.

– Уэс, скажи что-нибудь. Пожалуйста.

– Нам надо сойти с крыльца.

Рейн вскакивает на ноги и протягивает руку, чтобы помочь мне подняться, но я отмахиваюсь от нее и хватаюсь за перила, вставая. Спотыкаясь на ступеньках, смотрю на солнце, пытаясь понять, который час. Я даже не могу разглядеть его сквозь клубы черного дыма, поднимающиеся в небо над домом, но судя по тому, что тени деревьев ложатся направо, я бы сказал, что уже за полдень.

Черт.

И снова я испытываю искушение сказать ей, чтобы она шла домой. Выкрикнуть ей это, но, когда поворачиваюсь, чтобы нанести удар, я просто не могу. Рейн в беспокойстве морщит лоб. Ее голубые глаза округляются от раскаяния. И, когда она моргает, две слезинки сверкают на солнце, скользя по ее щекам.

– Иди сюда, – требую я, чувствуя, как моя грудь расширяется, трескается и разрывается, когда девочка прыгает ко мне и утыкается прямо в нее.

– Я так испугалась, – хнычет она, сжимая мою рубашку сзади, когда рыдания сотрясают ее тело. – Я думала... я думала, что потеряла тебя!

Провожу рукой по волосам Рейн, когда ее слова пронзают мое сердце, как кинжалы, и эта боль куда сильней, чем от пулевой раны или та, что в моих отравленных легких.

Я наконец-то нашел то, чего мне не хватало всю мою жизнь, и, если сохраню это, оно убьет меня.

Неудивительно, что Рейн была одета в черную толстовку, когда я встретил ее.

Она – пятый гребаный всадник апокалипсиса.

ГЛАВА XVIII

Рейн

Жар обжигает мне спину, так как дом за моей спиной охвачен пламенем, но я не могу отпустить Уэса. Ещё нет.