Страница 23 из 42
Я ставлю бутылку на ковер рядом с собой, но, когда снова смотрю на Рейн, она уже не смотрит на меня. Девочка смотрит на палочку от корн-дога в руках.
– Уэс? – спрашивает она, вертя деревяшку между пальцами.
– Да?
Рейн бросает палочку в огонь. Она вспыхивает синим, когда загорается, вероятно, из-за всех этих гребаных консервантов и химических добавок.
– Что случилось с твоей сестрой?
Блять.
Я сглатываю и решаю просто сорвать пластырь.
– Она умерла от голода.
Я это сделал. Двигаемся дальше.
Глаза Рейн широко раскрываются, она поворачивается ко мне лицом.
– Что? – она мотает головой, морщит лоб в замешательстве. – Как?
– Пренебрежение, – я передергиваю плечами. – Ей было всего восемь месяцев. Моя мама была наркоманкой и едва могла позаботиться о себе, а наши отцы оба были вне игры. Мне удалось добраться до школы и поискать еду в мусорном контейнере позади «Бургер Пэлас», но я никогда не думал о том, чтобы накормить свою сестру. Она была еще младенцем, понимаешь? Я даже не думал, что она ест пищу.
– О боже, Уэс.
У Рейн открывается рот и кажется, что она собирается сказать что-то еще, но я обрываю ее:
– Она все время плакала. Без перерыва. Я играл в лесу или дома у друзей при каждом удобном случае, чтобы не слышать ее. А потом, в один прекрасный день, плач просто... прекратился.
Я помню облегчение, которое испытал, а затем ужас, обнаружив ее безжизненное тельце, лежащее лицом вверх в своей кроватке.
– Полицейские приехали, когда я позвонил 911, и это был последний раз, когда я видел свою маму. Мой соцработник сказал, что я могу навестить ее в тюрьме, но...
Качаю головой и смотрю на Рейн, ожидая обычные соболезнования. Мне очень жаль. Это просто ужасно. Бла, блять, бла. Но она даже не смотрит на меня. Девочка снова смотрит на огонь, находясь за миллион миль отсюда.
– Моя мама тоже забеременела, когда мне было лет восемь или девять.
Мой желудок сжимается. Рейн никогда не упоминала о том, что у нее есть младший брат, поэтому я почти уверен, что у этой истории нет счастливого конца.
– Я была так взволнована. Мне нравилось играть с пупсами, и скоро у меня появился бы настоящий, с которым можно было бы играть каждый день.
– У нее случился выкидыш? – спрашиваю, надеясь, на утвердительный ответ.
Рейн качает головой.
– Мой папа становится очень злым, когда пьет. Отец никогда не дотрагивается до меня, но иногда, когда он становится таким, моя мама…
Рейн вдруг становится такой тихой. Как будто кто-то выключил ее. Она замолкает. Она перестает дышать. Она даже перестает моргать. Она просто смотрит в этот проклятый огонь, и вся краска сходит с ее лица.
– Рейн…
Она накрывает лицо ладонями, и я знаю, что в любую минуту начнется раскачивание и выдергивание волос.
Вот дерьмо.
– Эй, – я кладу руку на ее оголенное плечо, но она отстраняется от меня, – скажи мне, в чем дело.
Она крутит головой, слишком сильно.
– Ничего, – лжет она, заставляя себя встретиться со мной взглядом. – Я просто... Мне очень жаль твою сестру, – печаль в ее голосе искренняя, но, когда она зевает, это чертовски фальшиво. – Я так устала. Пожалуй, пойду спать, ладно? – Рейн даже не дожидается моего ответа, а практически выбегает из комнаты.
Какого хрена?
Я слышу, как в коридоре хлопает дверь, но не кричу. По крайней мере, пока нет. Уверен, она слишком занята вытряхиванием маленькой белой таблетки из оранжевой бутылочки.
Пофиг. Я не собираюсь преследовать эту сумасшедшую задницу. Буду сидеть прямо здесь, наслаждаться огнем, выпью всю водку и вырублюсь нахуй.
Я делаю большой глоток из ледяной бутылки и слышу звуки музыки, доносящиеся из коридора.
Ну и что? Может быть, она засыпает, слушая музыку.
Затем я узнаю песню – «Stressed Out» группы «Двадцать один пилот».
«Двадцать один пилот».
Она в его комнате, слушает его музыку, одета в его одежду, как будто она все еще принадлежит ему. Но она не принадлежит, и ей давно пора это понять.
Подпитываемый тремя, четырьмя или шестью рюмками водки и непредсказуемым поведением Рейн, которое, очевидно, заразительно, я встаю и топаю по темному коридору, в котором она исчезла, злясь, что мои босые ноги не создают никакого грохота на потертом ковре. Я хочу, чтобы она слышала мое приближение. Хочу, чтобы от моих шагов дрожали стены.
Это дерьмо закончится прямо сейчас.
Моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к темноте. Я вижу три двери в коридоре – только одна закрыта. Подхожу прямо к ней и сильно толкаю. Музыка становится громче, когда дверь распахивается, и там, сидя со скрещенными ногами в центре голого матраса, Рейн, раскачивается и смотрит на светящийся mp3-плеер в руках.
– Вставай, – кричу я.
Рейн подскакивает. Ее лицо поворачивается ко мне, но она не двигается.
– Я сказал, вставай нахуй! – мой голос гремит в крошечной спальне этого «Как-его-там» придурка, но не пытаюсь сдержать его. Даже не думаю, что могу прямо сейчас.
Я в ярости оттого, что смотрю на девятилетнюю версию себя в ее потерянных глазах, и мне хочется выбить это из нее. Я в бешенстве, что ей что-то причиняет боль, а она не позволяет мне избавить ее от этого. Но больше всего меня бесит, что не нашел девчонку достаточно быстро, чтобы, в первую очередь, предотвратить происходящее.
Рейн вскакивает, встает рядом с кроватью со светящимся плейером в руках и смотрит на меня. Она не плачет, не убегает. И впервые с тех пор, как я увидел ее, ждет своего следующего приказа, как хороший маленький солдат.
– Мне нужно, чтобы ты сейчас же кое-что прояснила в своей хорошенькой маленькой головке, – я делаю два шага в ее направлении и указываю пальцем прямо ей в лицо. – ВСЕ БРОСАЮТ.
– Я не знаю, что происходит с твоей семьей, и, честно говоря, это не имеет значения, потому что люди преходящи. Все, кого ты любишь, все, кто причиняет тебе боль – все они уйдут, тем или иным путем. Они могут умереть, их могут посадить в тюрьму, или они могут просто выбросить тебя, как только узнают, какой ты неудачник, но они... БУДУТ... ПОКИДАТЬ... тебя. – Я опускаю руку и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
Качая головой, подхожу к ней и продолжаю чуть менее убийственным тоном.
– Наше дело – это посылать их нахуй и выживать. Вот и все, Рейн. Это наша единственная задача. Мне потребовалось двадцать два года, чтобы понять эту истину, и я хотел бы, чтобы у тебя тоже было двадцать два года, чтобы принять ее, но их нет. У тебя есть два гребаных дня. Так что мне нужно, чтобы ты была мужиком, потому что я не могу делать свою работу без тебя, – эмоции вырвались наружу и начали душить меня, мой голос сорвался.
Рейн качает головой, когда начинает играть новая песня.
– Это неправда, – голос у нее тихий, но твердый, – потому что я не брошу тебя.
Певец умоляет спасти его мрачную, черную душу, но она бросает его12 на кровать и зарывается лицом в мою мрачную, черную душу.
Малышка прижимается к моей обнаженной груди и заставляет чувствовать себя так, словно с меня заживо сняли кожу. Я всего лишь голое мясо в ее руках. Мои чешуя, мех, кожаная шкура – все было содрано. Прикосновение Рейн проникает сквозь каждый слой защиты, которая, как мне казалось, у меня была, достигая мест, которые никогда не видели дневного света. Ненавижу это чувство. Каждый мускул моего тела напрягается от боли, но я все равно прижимаю малышку к себе. Обхватив руками теплое, соблазнительное тело, провожу рукой вверх по ее спине и пропускаю пальцы во влажные и короткие волосы.
– О, я знаю, что ты меня бросишь, – рычу я, отводя ее голову назад, лицом к себе. – Так что до тех пор буду… использовать тебя.
Рейн встает на носочки в тот самый момент, когда я стремительно приближаюсь к ее приоткрытым губам, и наши рты сталкиваются, как два поезда при крушении. Наклоняю голову и погружаю язык в ее рот, не в силах насытиться. Я слишком крепко хватаю сучку за волосы, но не могу отпустить. Вместо этого просовываю другую руку под печальное подобие одежды и сжимаю ее полную, круглую попку. Мое сердце отбивает в груди, когда я проглатываю ее ответный стон.