Страница 22 из 42
– Ты хотела корн-догов, верно?
Я беру коробку корн-догов и несколько штук колбасных, сырных, и даже с яйцом бисквитов. Затем поворачиваюсь к Рейн. Ее рот открыт, и мне очень хочется положить что-нибудь в него. Еда подойдет. Язык подошел бы лучше. А мой член будет идеально.
– Я приму это, как «да», – ухмыляюсь.
Рейн старается выглядеть невозмутимой и поднимает с пола сверток с одеждой, ненамеренно снова сверкая передо мной в процессе. Посмеиваюсь, глядя, как она несется в прачечную в дальнем конце кухни.
Я возвращаю внимание к светящейся микроволновке и стараюсь не думать о покалывании, оставшемся на моей коже там, где только что была холодная рука Рейн. Глухое металлическое бряцанье и повторяющиеся хлопающие звуки стиральной машины сигнализируют о ее возвращении. Рейн молча стоит рядом со мной, наши желудки урчат в унисон, когда мы смотрим, как наши мясные полуфабрикаты крутятся под галогенными лампами.
Затем один оглушительный раскат грома все останавливает. Одновременно со вспышкой, дом дрогнул и погрузился во тьму. Кружение прекратилось. И те, ранее мигавшие числа на микроволновке исчезли навсегда.
– Дерьмо, – я открываю дверь и вытаскиваю нашу еду. Она все еще холодная на ощупь, но, по крайней мере, кажется оттаявшей.
Порыв ветра врывается в разбитую заднюю дверь.
Рейн обхватывает себя руками и начинает дрожать.
– Есть... – я собираюсь сказать «у твоего парня», но в последнюю минуту останавливаюсь. – А в этом доме есть камин?
Рейн кивает, глядя на своего кукурузного пса, как на любимого члена семьи, подключенного к системе жизнеобеспечения.
– Он выкарабкается, – поддразниваю я, пожимая ее плечо. За это получаю шлепок по руке.
Черт, как больно. Я мысленно делаю пометку попросить Рейн наложить повязку сегодня вечером. Моя пулевая рана начинает пульсировать, как гадина.
Я хватаю зажигалку, брокколи и бутылку водки и следую за Рейн из кухни, сосредоточившись на ее круглой попке, а не на имени над ней. Гостиная со сводчатым потолком обставлена клетчатой мебелью и украшена головами обезглавленных животных. Не совсем в моем вкусе, но камин хороший. Он большой, каменный; внутри настоящие дрова, а не эта фальшивая газовая хренотень.
Я кладу все на камин и беру с кофейного столика журнал «Филд энд стрим». Вырвав несколько страниц, скручиваю их трубочкой и поджигаю конец. Рейн сидит, скрестив ноги, на ковре рядом со мной, стараясь оттянуть джерси ниже к ногам. В одной руке она держит корн-дог, в другой – бисквиты.
– Просто, чтобы ты знала... – говорю я, прижимая самодельный факел к самому маленькому кусочку дерева, пока он не загорелся. – мой больше.
Рейн хмурит тонкие брови, глядя на меня, а потом заливается смехом, когда я перевожу взгляд с ее лица на сосиску в тесте.
Черт. Тащусь от этого звука.
– Почему ты в таком хорошем настроении? – она улыбается, когда я беру у нее еду и кладу на очаг, чтобы согреть.
– Потому что я собираюсь сожрать все эти бисквиты.
И потому, что никто не собирается меня убить.
И еще, потому, что сегодня я могу спать в настоящей кровати.
И потому, что я видел твои сиськи... дважды.
– Все это время я думала, что ты придурок, а оказалось, ты просто был голодным?
– О, я все еще придурок. – Хватаю водку с камина и прижимаю ледяную бутылку к ее бедру, просто чтобы подтвердить свою правоту.
– Аааа! Ладно, ладно! Ты, по-прежнему придурок! – кричит она, отталкивая ее.
Я усмехаюсь и откручиваю крышку, салютуя горлышком Рейн, перед тем, как делаю глоток. Водка пошла хорошо. Острые моменты дня стали сглаживаться.
Протягиваю бутылку Рейн, но в последнюю секунду отдергиваю ее.
– Только глоток, ладно? Ты сидишь на этом гидро-дерьме, и последнее, что мне нужно, это чтобы тебя вырвало или ты умерла.
Рейн улыбается, принимая мое предложение, и что-то теплое разливается у меня в груди, что не имеет ничего общего с камином или алкоголем. Когда смотрю, как ее веки трепещут, закрываясь, и красивые розовые губки обхватывают морозную стеклянную бутылку, чертовски хочу, чтобы это был я. Любая часть меня. Каждая часть меня.
– Хватит, – рявкаю я, выхватывая водку у нее из рук.
Она смеется и кашляет в запястье.
– Боже, как я ненавижу водку!
– А что еще ты ненавидишь? – спрашиваю, на удивление заинтересованный в том, чтобы узнать больше о своем новом приобретении.
Я открываю пакет с брокколи и кладу его на ковер перед нами. Рука Рейн ныряет внутрь, вытаскивая пригоршню маленьких зеленых «деревцев».
– Я чертовски голодна, – бормочет она, запихивая одну в рот.
– Ты не ответила на мой вопрос
Она пожимает плечами:
– Даже не знаю... все? – Вижу, как радость покидает ее лицо, когда она смотрит на огонь. – Все это. Этот город, кошмары, то, что они заставляют людей делать, ожидая смерти. Я ненавижу все это.
– Хочешь знать, что я ненавижу? – спрашиваю, подталкивая ее локтем. – Вообще-то, это скорее – кого.
– Кого? – хрипит она, сглатывая комок в горле.
– Тома Хэнкса.
– Тома Хэнкса! – голосит Рейн и пихает меня в ногу. – Никто не ненавидит Тома Хэнкса! Он самый славный парень в Америке!
– Херня, – говорю я, наклоняясь вперед, чтобы пошевелить поленья кочергой. – Это всего лишь игра. Я на это не куплюсь.
Рейн хрюкнула опять – от этого она захохотала еще сильнее, и понимаю, что так весело мне уже очень давно не было. Тыкаю один бисквит в очаге и решаю, что наш ужин достаточно горячий.
Вдалеке гремит гром, когда я протягиваю кукурузного песика на палочке Рейн. Она усмехается и откусывает верхушку.
– Какое варварство, – ежусь в притворном возмущении.
Мы оба замолкаем, вдыхая запах еды. Минуты тянутся, и я почти вижу, как наши мысли собираются мрачной тучей прямо на ковре между нами, тяжелые и темные.
Грязные – мои.
Интересно, сколько маленьких придурков из старшей школы засунули свой член в этот идеальный рот? Сколько из них были приглашены и сколько просто воспользовались разок красивой малышкой? Интересно, что бы Рейн сейчас делала, если бы я не вытащил ее из «Бургер Пэлас»? Что бы делала, если бы кошмары не начались? Вернется ли она домой посреди ночи или проведет все это время здесь, со мной?
Щеки Рейн, полные еды, розовеют, когда девочка ловит мой пристальный взгляд.
– Что? – спрашивает она обеспокоенно, смахивая невидимые крошки со рта.
– Я просто пытаюсь понять тебя.
– Удачи. Я пытаюсь уже много лет. – Рейн пальцами снимает с палочки последний кусочек корн-дога и кладет в рот.
– Какой ты была в старших классах?
– Без понятия, – она пожимает плечами, – блондинкой.
– Блондинкой? – хмыкаю я.
– Это было единственное, в чем я была хороша. Быть блондинкой. Быть красивой. Быть идеальным маленьким трофеем. Я не была по-настоящему общительной, поэтому большинство людей просто считали меня заносчивой сукой, но оценки у меня были хорошие. Моя мама гордилась мной. Я встречалась со звездой баскетбола и каждое воскресенье ходила в церковь. Ну, знаешь, вся эта фигня, обычная в провинциальных городках.
Пока она говорит, я смотрю на нее и начинаю видеть проблески настоящей Рейнбоу. Тушь размазалась у нее под глазами. Проглядывают полдюйма светлых корней, которые я никогда раньше не замечал. Вижу убийственные изгибы, которые она прятала под всей этой мешковатой одеждой. Яркая привлекательная Рейнбоу превратилась в безбашенную Рейн.
Но обе они не являются настоящей Рейнбоу. Рейн скрывает себя под масками.
Я щелкаю пальцами, когда до меня доходит:
– Ты хамелеон.
Рейн бросает на меня обиженный взгляд:
– Что, я ненастоящая?
– Нет. Ты приспосабливаешься – меняешь свой внешний вид, чтобы соответствовать окружающей среде, ради выживания, как хамелеон.
Рейн закатывает глаза в ответ:
– А ты кто?
– Я? – показываю на себя бутылкой водки. – Я хорошо разбираюсь в людях, – подмигиваю ей и делаю еще глоток. Жидкость обжигает. Морщусь и закручиваю колпачок. – Наверное, это побочный результат смены дома каждые шесть-двенадцать месяцев.