За перевал

За окном глубокая ночь. Горят три светильника в подставке-ветке.

Морьо не притрагивается к еде, зато выпивает весь кувшин разбавленного вина, и все он равно почти охрип.

— Я чудовище, — говорит он, не отводя глаз. — Мое место — в драке с темными, и нигде больше. Я вел в бой без колебаний, и ещё поведу, но вот за этих, которые умерли без приказа, только чтобы прикрыть меня от моих ошибок… Они на мне, я их должник, эта кровь меня жжет ещё хуже той, что мы пролили в Альквалондэ… Вместе с ней. Потому что Клятва второй и третий раз приводила только к крови, и значит, мы обезумели, когда принесли ее. Мы все.

Финрод крутит в руках пустой медный кубок.

— Тот, кто видит ошибку, сколько угодно страшную, не может быть чудовищем, — говорит он.

— А кто ее повторяет?! — Морьо почти кричит.

— Не повторяй больше, — говорит Финрод спокойно. — Попытайся. Поверь, забот будет достаточно и без того, чтобы превращать себя в оружие дальше.

— Ты о чем?

— Назовешь ли ты чудовищем Кано? — вступает Ангрод, вдруг понимая, о чем думает брат. — За все то, что он сделал и где ты оказался?

— Гауровы кишки, я двадцать лет мечтал набить ему морду! — огрызается Морьо. — Дубина упертая, безумец!

— Не увиливай, Морьо, — жестко говорит Финрод. — На нем кровь твоих братьев и множества верных поверх крови Альквалондэ. Ты назовешь Макалаурэ чудовищем или нет?

Морьо подбирается, словно перед дракой, и на нем читается, как углем по белой бумаге, что он скорее вцепится в глотку тому, кто так скажет.

— Нет! — бросает он, наконец.

— Тогда не называй сейчас и себя, — заключает Финрод.

И Морьо нечего возразить.

— Что вы там говорили о заботах? — нехотя спрашивает он после неловкого молчания.

— Дом Феанаро займет пустующие земли от Аглона до Врат за Химрингом. Самые ближние к Ангбанду. Тингол дал согласие ещё до того, как появились слухи о Гаванях — и не отозвал его до сих пор. Нужны по меньшей мере две опоры, две преграды — на самом Аглоне и у Врат на востоке. Майтимо и Макалаурэ помощь будет очень нужна.

— Вот только всем подданным и воинам Дома Феанаро запрещен вход на земли между Дориатом и Аглоном! На те самые, куда якобы они собираются переселяться!

— Это верно, но у Тингола давно не хватает сил защитить эти земли. И на ссору с Домом Феанаро — даже сейчас. Он держится за этот запрет последние годы только из гнева и из-за больших потерь Первого Дома. Но скажи, дориатцы знают о тебе?

— Знают, — отвечает Финрод вместо Морьо.

— …И выставили меня поскорее, — дополняет Морьо со странной усмешкой, и уже Финрод бросает на него недоуменный взгляд.

— Значит, твой секрет…

— Знают, и промолчат, если сумеют. Но, Инголдо — то ты призываешь меня не становиться оружием, то заговорил о войне!

— От войны нам никуда не уйти, — кивает Финрод, признавая нежелание Морьо говорить сейчас о Дориате. — Мы за ней шли сюда. Но жить только ею нельзя. И мне, прямо скажу, очень не нравится то, что делают с собой Нельо и Кано. Я даже не о Клятве говорю.

— Оружие, — понимает Морьо.

— Оружие, — кивает Ангрод.

— Твое возвращение… Это возможность остановить их превращение.

— Ты боишься, что безумие Кано не прошло бесследно?

— Нет, не столько этого, — Финрод кладет руку Морьо на плечо. — Я всерьез боюсь, что однажды живое оружие забудет различие между орками и эльдар, привыкнув разить любого врага. Что невыносимое горе породит желание убить в себе любые чувства, чтобы избежать боли. И живое оружие без чувств и надежды, с одной Клятвой внутри, однажды станет проклятием Белерианда не хуже Моргота.

Морьо вскидывает голову снова.

— Да я лучше сдохну, чем стану орудием Врага!

— Ты сам сказал — Клятва приводила тебя только к крови. Первый и единственный из всех вас — сказал это честно. Клятва дважды едва не отдала тебя в руки Моргота. Ты только что называл себя чудовищем.

— Для чего я ещё мог выжить, если не драться с Морготом до последнего?! — выкрикивает тот.

— До кого последнего, Морьо? — Ангрод и сам вздрагивает от этого тихого, жестокого вопроса.

— Ты играешь сейчас словами, Инголдо, — говорит Морьо после короткого молчания. — Хватит.

— Хватит, — легко уступает ему на этот раз Финрод. — Ты устал. Попробуй все же что-нибудь съесть.

— Я ещё твои слова не переварил, — бросает Морьо, но все же берет хлеб и мясо со стола.

— Переварил же ты поездку вместе с Артанис, — фыркает Ангрод с облегчением.

— Большую часть пути я вез Нариона, и Артанис мне сказала от силы два десятка слов за всю дорогу.

— Ругательных?

— Лучше бы ругательных. «Рада, что ты жив, глаза бы мои на тебя не смотрели», «вот твоя лошадь» и «советую молчать в дороге».

…С удивлением Морьо смотрит на свои пустые руки и берет второе угощение. Теперь он ест медленнее, и еда хотя бы не пропадает в два укуса.

— У тебя могут быть внезапные приступы голода какое-то время, — предупреждает Финрод. — Не нужно их одолевать, ешь, когда захочется. Потом они исчезнут. Я предупрежу поваров.

— И приступы сна ещё, — хмыкает тот.

— Главное, не забывай иногда есть во время спячки! — усмехается Ангрод. — Не то после исцеления сном так исхудаешь, целители будут с ложки кормить!

И Морьо криво улыбается в ответ. Уходя тем же медленным, осторожным шагом, он забирает третье угощение и жуёт на ходу, как в лесу, бесцеремонно. И снова пропадает в спячке — ещё на два дня.

Так что краткую историю его побега Ангрод с братом за это время вытягивают из Артанис сами.

Нимран днюет и ночует в мастерской каменщиков, избывая свои кошмары. Он мечтает до отъезда к себе в Хитлум украсить дверные проемы в здешней крепости, и днём режет хитрый узор, придуманный ради утешения ещё в рудниках. Временами рисует углем какие-то жуткие морды и рвет бумагу на куски. А потом предлагает украсить другими странными мордами воронки водостоков. Эти новые морды, скорее, нелепые и забавные — Финрод смеётся и соглашается.

На третий день Морьо снова возникает в нижней гостиной Финрода словно бы сам собой. С корзинкой еды, прихваченной с кухни. К тому времени, когда Ангрод его обнаруживает, он уже рассмотрел карту, наброски Дортониона, готов обсуждать и вытеснение диких орков, и расположение новых крепостей. Финрод их находит подсчитывающими примерное число будущих отрядов на Аглоне, благо Морьо его видел совсем недавно, а Ангрод помнит нынешнюю численность сил сыновей Феанора. С точностью, которая ввергает обоих в тоску.

— Я уеду, едва Нарион сможет выдержать дорогу, — говорит Морьо. — Оставлю его при себе.

— Не только верен, но и умён?

— Знаешь, Инголдо, способность не только верно служить, но и иногда удержать за шиворот своего кано — бесценна. Надеюсь, он ее не растеряет с годами.

Финрод на это только смеётся.

После этого Морьо уносит к себе уголь и чистый альбом. Среди прочего он говорит, что привык не только работать, но и драться киркой, и прямо при братьях набрасывает на бумаге возможную форму оружия на ее основе. Вперемешку с этим видны рисунки колючих, изломанных кустов и веток с острыми длинными листьями. Их очень легко представить в металле. И нелегко представить, украсят ли они хоть что-то.

…А через день они схлестываются в три шага, прямо посреди беседы.

Утром вошедший в гостиную Морьо неотрывно смотрит на его босые в этот раз ноги, и Ангрод не сразу понимает, почему. Слишком привык.

— От чего ожоги? — бросает Морьо. — Были ещё атаки огня?

— От холода.

Лицо Морьо снова застывает.

Когда-то, вспоминает Ангрод, его друг Карнистиро не умел сдерживать ни смеха, ни ворчания, пусть второе и бывало чаще первого. Когда-то это казалось просто забавным свойством друга.

Дружба осталась на том берегу и в том времени, под светом Древ.

Этот другой Морьо какое-то время молчит, перебирая карты и наброски, а потом заговаривает о дороге через Дортонион к Аглону, с того места, где остановились в прошлый раз. Как ни в чем не бывало.