За перевал

Или не совсем обычного? Или это ученичество у Мелиан?

Ему ещё трудно думать связно. Вернуться к этому позже. Говорить трудно, челюсти свело, как от злости. Даже безо всякого «как». Да, этого он и боялся. Так и случилось. И… Могло быть хуже, повторяет он снова и снова.

Вся стройность мыслей, которая была когда-то, потеряна. За броней аванирэ и тела не нужно было ими управлять… Так, наверное, учатся ходить заново после переломов. Осторожно, шаг за шагом.

Маленькая рука синдэ снова касается его собственной на несколько мгновений. Все в порядке, говорит эта рука без слов и соприкосновения разумов.

Он заставил себя дышать размеренно, и ядовитый стыд за себя, державший его со вчерашнего дня, словно бы сделал шаг назад. И даже уши начали остывать. Дело сделано. И он даже не сгорел от этого стыда, как грозил вчера, вот дурень.

Это тоже можно пережить.

Снова вошел Белег, переглянулся с целительницей. Почему-то снаружи раздались удаляющиеся шаги стражи.

— Он цел, — повторила та. — Не сломан Морготом.

— Я рад, — сказал Белег с улыбкой. Снял с пояса флягу, а в руках у него свёрток листьев дикого винограда. Ещё один лембас! Протянул еду и воду.

А затем целительница откинула капюшон.

И Дагмор почему-то подумал о ярком луге в белых и лиловых цветах. Под солнцем. В горах, в начале лета. Чтобы позади луга громоздился ледник, тогда цветы будут ещё ярче. На пологих уступах Пелори были такие места…

Жаль, что она это сделала.

Он перевел взгляд на ее руки. Предпочел бы помнить их.

— Ты говорил, что назовешь свое настоящее имя лишь королю Тинголу, — улыбка Белега неотвратимо сулила подвох, и Дагмор подобрался.

— Да.

— Госпожа Лутиэн, дочь короля Тингола, готова выслушать тебя и принять решение. Здесь и сейчас решать вправе она, — сказал Белег. Теперь — серьезно.

Дагмор успел подумать, что новостей сегодня некоторый перебор, и снова засмеялся. Негромким, кашляющим и долгим смехом.

Отдышавшись, увидел, что Белег ждёт с некоторым удивлением, а целительница и дочь Тингола смотрит… С сочувствием даже. И это снова его дёрнуло неприятно, но уже не так остро.

Он тряхнул головой.

— Что ж, госпожа Стальной Нифредиль, я буду рад, если ты не станешь тянуть с решением. Говорить «к твоим услугам» не буду, толку от меня сейчас… — Выдохнул и медленно, через силу, выговорил:

— Морифинвэ Карнистиро Феанарион. В Митрим синдар говорили — Карантир.

Имя, казалось, должно было заскрипеть, заржавев за эти годы.

— Или был им… Двадцать лет назад, — зачем-то добавляет он.

— Двадцать пять, — поправляет Белег Куталион растерянно.

Брови Лутиэн чуть приподнимаются, она удивлена — но не поражена. Словно успела нечто подобное подумать, но отвергла от недостатка сведений. А вот Белег несколько… Обалдел, припечатывает про себя Дагмор и усмехается.

— Но, но… — говорит Белег, разводя растерянно руками, — тогда получается… В этот раз ты, кажется, не врешь.

Предводитель стражи долго переглядывается с королевной, и кто знает, о чем они думают и говорят. Лутиэн кивает.

— Это правда.

— Хочешь сказать, ты его… Провел? Самого Бауглира? — переспрашивает Белег потрясённо. — Ты двадцать пять лет пробыл неузнанным у него под ногами?

— Я провел? — тихо и зло отзывается Дагмор. Говорить с Белегом было проще, чем с ней. — Да сейчас! Сотня нолдор видели, как меня с обожженным лицом сажают на цепь рядом с ними — и ни один не выдал меня умайар. Пусть даже узнали не все, ожоги были сильные, пусть разглядели не все, сам же Враг своим огнем и дымом постарался! Моей заслуги здесь — с собачий хвост! Врать поучился, не заслуга вовсе! — Он выдохнул, чувствуя, что распаляется. — …Бауглир, знаешь ли, не бегал осматривать каждую группу пленных. Но… Да. Я сидел неузнанным у него под ногами. А Моррамэ был моим тысячником, стоял рядом и погиб в огненной буре.

— Тогда уверен ли ты, что другие братья…

— Уверен. Тьелкормо… Келегорм и Куруфин стояли прямо там, куда ударил огонь.

«Вспыхнули как факелы, и все, кто был рядом — тоже… Наверное, и Тьелпе… Молчи!»

— Но одежда и доспехи могли выдать тебя!

Терять Дагмору было уже нечего.

— Белег, трусом меня успели назвать свои же братья перед дракой. А я их назвал тупыми баранами в ответ. И надел в битву доспехи без украшений, потому что выиграть такую битву было нельзя. Предчувствий у меня не было, только понимание ошибки. Но и бросить братьев я не мог. Считай, что это трусость, если хочешь.

— Это странно, — согласился Куталион. — Но и трусом я тебя не назову.

Они умолкают. Дочь Тингола тоже молчит, лишь вновь многозначительно переглядываясь с военачальником.

Какое-то время стоит тишина, и только Дагмор медленно пьет воду из белеговой фляги — у него резко пересохло во рту. Нет видимой причины ждать дурного — но он слишком привык к тихой ненависти Хитуэна, и все равно готов услышать худшее.

Особенно теперь, лишившись последней защиты — умолчания.

— Тогда вот моё решение, — Лутиэн выпрямляется. — Ты свободен. В благодарность за спасение жителей Дориата ты и другие нолдо получили нашу помощь. Хотя твоя вспыльчивость может быть опасна в будущем, и тень Ангбанда надо изживать немало лет. Но тебе следует уехать немедленно, покинув земли короля Тингола.

— Немедленно… — хмуро повторяет он, ещё не отойдя от удивления.

— С нами охотились гости из Дортониона, уедешь с ними. Мы с Белегом сохраним твой секрет, о нем узнает лишь сам Тингол. Но перед тем я хочу услышать ответ ещё на один вопрос.

— …Альквалондэ, — опережает ее Дагмор, чтобы не ждать вопроса как ещё одного приговора.

— Как это было возможно? Для тебя самого, Морифинвэ Карантир?

Он смотрит на ее руки, потому что смотреть во внимательные серые глаза слишком тяжело. Вопросы ее — та ещё глыба камня. Слова не должны тяготить, но спина его ноет, как от тяжёлого груза.

— Ты любишь отца, дочь Тингола?

— Люблю, — спокойно кивает она. — Несмотря на то, что он становится в последние годы горделив и подозрителен.

— Сколько я себя помню, дочь Тингола, — заговорил Дагмор очень медленно, — отец был для нас как ещё один Лаурэлин. Сейчас, наверное, скажут — как другое солнце. Свет, огонь и тепло, которого хватало на всех. Работа его, которая краше песен Макалаурэ, сравниться с нею было невозможно. За мыслью его не поспевали многие старшие и мудрые. За ним хотелось идти на край света. И мы пошли. Сперва — ковать оружие, потому что это интересная идея и новые задачи. Затем в Форменоссэ на север, в изгнание, потому что это было несправедливо. Затем мстить Морготу и готовиться к Исходу. Он зажигал нас — и мы горели его словами и делами, были счастливы их разделить. Он был… Лучшим. Мы любили его больше своей жизни. Разве что Майтимо порой находил решимость ему возражать. Его боль обожгла нас огнем, не хуже собственной. Его слова тоже жгли и пьянили. И когда отец позвал нас в Альквалондэ, мы снова загорелись — и пошли за ним, не зная ещё, насколько далеко.

И снова очень тихо, и ветер колышет полог маленького шатра, а глаза Лутиэн мерцают в сумерке. Лицо ее неподвижно как маска.

— Вести на преступления тех, кто любит и верит тебе безгранично — это или безумие, или предательство доверившихся, — говорит она негромко.

— Нет! — вспыхивает Дагмор мгновенно. Сил на настоящую ярость ещё не хватает, быть может, к лучшему. — Слепых и детей там не было! И если обо мне… Для меня он был прав во всем — до того, как… — Он снова переводит дух и до крови прикусывает губы. — Остановимся здесь. Хватит! Иначе наговорю такого, что королевна трижды пожалеет о своем решении. Я ответил на вопрос!

— Да, — кивнула Лутиэн, голос у нее был невеселый. — Уговор выполнен, и ответ услышан. Но… Мне показалось, или ты ждал от нас несправедливости по отношению к себе и Нариону?

— Справедливость? — Он усмехнулся. — Наверняка среди вас немало тех, кто справедливым счёл бы снести мне голову. Хитуэн предупреждал. А ждать я привык худшего. И почему бы Тинголу не думать о справедливости именно так? Что он скажет, когда услышит эту историю?