Страница 10 из 16
Они позволили «зверю» немного проехать, после чего Колян подтолкнул его легонько в спину:
– Давай!
В несколько шагов он догнал трусившего по булыжной мостовой «зверя», пристроился сзади, стал проводить острием бритвы вдоль шва ковровой сумки. Ни черта не получалось: лезвие скользило не оставляя следа по жесткой ткани…
«На счет десять не распишешь хурджум, – учил на тренировках Колян, – считай, облажался».
Для удобства он уцепился свободной рукой за кожаный ремешок шлеи, пропущенный под ишачьим хвостом, как следует прицелился, взмахнул бритвой. Старик в это время пнул в очередной раз ишака задниками галош – тот нервно замотал облысевшим хвостом, выпустил в него приоткрыв задний проход порцию зеленоватых травяных шариков. Задохнувшись невыносимым зловонием он отпрянул в сторону, споткнулся о булыжник, упал.
– Шухер! – орал за спиной Колян. – Когти рви!
Соскочивший с седла бородатый старик стегал его камчой – по рукам, спине, пинал ногами.
– Шайтан, – хрипел с придыханием, – карабчик! («Дьявол, вор!)
Он бы его, точно, пришил, если бы не Колян давший старику сзади подножку, после чего оба мы рванули в три аллюра к городской стене возле парка культуры, нырнули в пролом и пошли не разбирая дороги по зарослям верблюжьей колючки в сторону дома…
Так позорно закончилось его боевое крещение. Со временем приобрел воровской опыт, ходил на шмоны в одиночку, брал у «зверей» когда шмотье, когда жратву, когда бабки. Смывался без посторонней помощи, если случалось бортануться. Вернул долг Коляну, был убежден уезжая в сорок четвертом к отцу в Иран, что никогда его больше не увидит. Напрасно, как оказалось. Ничего с ним не случилось: был жив и здоров, отрастил брюхо, носил американские ботинки на толстой подошве. Сообщил при встрече ухмыляясь: лично отвалил в фонд обороны страны пятьдесят кусков. На строительство танковой колонны «Советская Бухара».
– Сучьей падле Гитлеру кол в жопу, – пояснил.
Черт его дернул рассказать про медаль. Как пароходного старика надул. Похвастать не терпелось. Мол, не терял в отлучке даром время, совершенствовал воровские навыки.
– Молоток, – похвалил Колян.– Покажь, что за штука.
Кончилось тем, что он проиграл ему гангутскую медаль в «очко». Колян тащил каждый раз из колоды «тузы» с «десятками», приговаривал похохатывая: «Ваши не пляшут». А ему выпадали одни только «валеты» и «шестерки». Сука он был позорная, Колян, и карты и рожа были у него крапленые, но все равно он его пожалел, когда узнал от кого-то из пацанов, что его мучителя пришили по пьянке блатари из шайки Наримана. Пырнули под ребро финяком, засунули в мешок, выкинули в камышовое болото за городом. Там его, раздутого до неузнаваемости, и нашли потом милиционеры…
Гангутская медаль (продолжение)
А со стариком-кассиром, у которого он увел на теплоходе старинную медаль, они все же встретились. После войны, в Бухаре. Школа, где он учился, возвращалась в конце осени домой из подшефного колхоза, где старшеклассники вкалывали больше месяца как негры из «Хижины дядя Тома» на уборке хлопка-сырца. Ехали в колхозных арбах, простуженные, немытые, под моросящим дождем, соскакивали то и дело, помогали лошадям-доходягам выбраться из жирной грязи. Один только верблюд Паша Академик, тащивший первую арбу с директором и учителями, спокойно себе шлепал по лужам. Он ушел далеко вперед на длинных своих ходулях и изредка поворачивал губастую башку в их сторону как бы говоря: «Не тушуйся, пацаны, я с вами».
Они кричали ему:
– Паша, подожди!
И тогда он гордо отворачивался. Мировой был верблюд!
Вернувшись они сходили всем шалманом в баню, постриглись в парикмахерской горпотребсоюза, собрали назавтра учебники. Утром он гнал в школу, увидел возле кинотеатра «Ударник» на фанерном щите афишу. Нарисована верхом на красном жеребце красавица в бриджах с такой штукой на голове вроде гребешка из истории древнего Рима («Спартак, пораженный в бедро, отбивается от нападения сзади»). И надпись внизу: «Цирк. Скоро открытие!»
Глазам не поверил – цирк! Сколько его ждали, едет, наконец!
Всюду только и было разговоров о циркачах. Когда прибудут, что покажут, сколько будут стоить билеты. Отметки за текущую четверть, призывы учителей наверстать упущенное за время работы в колхозе и прочая фигня отошли на задний план. Было не до того. Афиша все висела, мокла под дождем, а цирк все не приезжал. Вроде «второго фронта» в войну. Тоже сообщали по радио, писали в газетах: «скоро», тоже ждали бесконечно, а открыли, когда наши колошматили фашистов на их собственной земле.
Совсем, было, потеряли надежду, когда в городе появился нездешний человек в лакированных сапожках, похожий на киноартиста Кторова из «Праздника святого Иоргена» – цирковой, как оказалось, администратор, гонявший из конца в конец по улицам на нанятом фаэтоне.
На щите у кинотеатра наклеили объявление: «Артистам цирка требуются комнаты». Сомнениям пришел конец: скоро, скоро открытие!
Афиши на щите возле кинотеатра несколько раз еще менялись. С тигриной открытой пастью: «Знаменитый укротитель и дрессировщик Иван Тамбовский». Другая: «Эквилибр на проволоке: сестры Алтузовы». Еще одна: «Открытый чемпионат французской борьбы с участием сильнейших богатырей». И так далее. А цирк все не приезжал. Ждать становилось невмоготу.
Администратор в сапожках неожиданно исчез. В народе стали говорить: никакого, мол, цирка не будет, все это липа, деньги на билеты соберут, и поминай как звали.
Жизнь потеряла всякий смысл. Тогда-то на фанерном щите поверх афиш снова появилось объявление: «Артистам цирка требуются комнаты».
Цирк какой-то получался.
Они застали Бухару врасплох. Явились, когда не оставалось уже никаких надежд. Прибыл цирк!
На базарной площади у крепости поднялся чудо-шатер, висевший на мачте как парус пиратской шхуны. Настоящие живые артисты в нарядных костюмах гуляли по городу окруженные людьми. Грызли семечки, ели урюк и виноград, смеялись. Их хотелось потрогать руками, они были из другой жизни, полной невероятных чудес, веселого счастья. Чудак-человек, он думал, что никого нет красивей на свете, чем одноклассница Люська Шубб. Но что такое была Люська в своем артельном платье из парашютной вискозы рядом с сестрами Алтузовыми, неземными красавицами с хлопающими шелковыми ресницами? Ноль без палочки! А замечательные богатыри Харитонюк и Погребенко? А любимец Поволжья Пряхин-второй? Кудрявый и веселый Костя Цыган? А бесстрашный укротитель Иван Тамбовский, похожий на прекрасного льва, снявший на три недели комнату у их соседей? С ними никто не мог сравниться из обычных людей.
Со дня на день ожидали начало продажа билетов, когда разнесся слух: места в цирке оптом скупили барыги, билетов в кассе осталось с гулькин нос.
После уроков их компания собралась в школьном дворе для выработки решения. Было ясно: пробиться в цирк по одиночке невозможно, нужны коллективные действия. Не сходя с места назначили боевую команду по добыванию билетов: старшеклассник Семен Раппопорт, он, Борька Артамонов. Первым на вахту заступил учившийся в первую смену Семен. Простоял не жравши и не пивши на площади возле минарета до вечера, они с Борькой после шестого урока его сменили. Очередь возле цирка-шапито напоминала первомайскую демонстрацию без флагов и портретов вождей. Начиналась у фанерной будки с надписью «касса», ползла в сторону четвертого торгового купола, а хвоста вообще не было видно – терялся где-то у крепостной стены. Семен – молоток! – стоял зажатый в толпе недалеко от кассы, махал в их сторону руками. Они с Борькой кинулись на выручку.
– Держи! – Семен совал ему пачку рублей.
Он протиснулся с трудом вперед, Семен с Борькой взяли его с боков в «коробочку», чтоб не выдавился из очереди.
Нечем было дышать. В кассу ломились со всех сторон, лезли поверх голов, между ног, пихались, тянули за полу телогрейки, били по шее. Никак не удавалось дотянуться до деревянного прилавочка, как неожиданно ему поддали коленкой в зад («Семен!»), он охнул, задохнулся, влип намертво в окошко.