Плач по Александру

Книга первая

«Предание гласит, что Петр на одре смерти жалел

о двух вещах: что не отмстил Турции за

Прутскую неудачу, а Хиве за убиение Бековича».

А.С. Пушкин. «История Петра».

«Пропал как Бекович».

Русская поговорка

Точка на карте

В небе над мрачным массивом скал взвились кудрявые облачка дыма, громыхнуло эхо. Крепостные пушки форта отсалютовали тремя залпами вставшему на рейде фрегату «Великий монарх» с русским царем на борту.

– Отваливайте, господа, с богом!

Камер-юнкер де Либуа, прибывший в Кале для согласования процедуры пребывания высокого гостя во Франции, уперся ногами в переборку, надвинул поглубже шляпу. Двенадцативесельная шлюпка взлетела на волну, рыскнула раз и другой носом, понеслась навстречу ветру.

– И-и раз! – выкрикивал на корме загребной офицер. – И-и два!

На палубе «Великого монарха» прибывших встречала вахтенная команда. Общими усилиями шлюпку принайтовили к борту. Де Либуа в сопровождении камергера царя генерал-адъютанта Павла Ягужинского спустился в трюм, шагнул в каюту.

Царь, высоченный, под потолок, сидел в распахнутом камзоле за столом. Лицо в испарине, парик сбился набок. Теснилась вокруг, глазела с интересом на пришельца пестро одетая свита.

– Добро пожаловать на землю французской короны, ваше императорское величество! – де Либуа отвесил глубокий поклон. – Согласно одобренного посланником вашего величества господином Куракиным плана высочайшего визита…

Извлек из-за пазухи бумагу, поднес к глазам.

– Будет, успеется, – остановил его монарх-великан. – Садись, камер-юнкер, выпей водки. Замерз, поди. После поговорим…

Насыщенный график путешествия во Францию весной и летом 1717 года, первый в канун завершения Северной войны, победитель шведов исполнял с видимым удовольствием. Осматривал по дороге из Кале в Париж дамбы и крепостные укрепления, посетил фабрику тонких сукон в Аббевиле. По прибытию поздним вечером 8 мая в столицу, переночевав (вместо приготовленных ему королевских покоев в Лувре) в Ледигиерской гостинице на улице Сарнез, в пять утра был уже на ногах, прогулялся в шлафроке по саду, отказался от приготовленного завтрака, съел кусок хлеба с редькой, запил двумя стаканами пива и отправился знакомиться с Парижем. Катался и гулял в обществе маршала Тессе по городу, осмотрел парк и фонтаны Сен-Клу, площади – Королевскую, Победы, Людовика Великого. На последней читал надписи на пьедестале, срисовал самолично конную статую короля. Посетил Дом Инвалидов. В столовой, застав солдат, садящихся за стол, отведал их супу, выпил стакан вина за их здоровье, кланялся офицерам, называл их своими товарищами. Дважды виделся (второй раз инкогнито, в биллиардной) с восьмилетним королем Людовиком Пятнадцатым, с принцем-регентом герцогом Орлеанским, маршалом Виллеруа, герцогом Антьенским, герцогиней Берри. Охотился на кабанов и оленей в Фонтенбло, побывал в Версале, Булонском лесу, Медонском замке, в Сорбонне, колледже Мазарини, Королевской библиотеке, Луврской галерее скульптуры и живописи, в зверинце, на Монетном дворе, фабрике гобеленов. Присутствовал на ученьях французской и швейцарской гвардий, слушал в театре оперу «Гипермнестра», любовался танцами несравненной девицы Прево. Накануне отъезда, накупив кучу картин, книг, инструментов, приборов, страусов, попугаев в клетках, экзотических растений, отправился в Парижскую обсерваторию, чтобы познакомиться со славнейшими астрономами и географами братьями Делиль, Гийомом и Жозефом-Николя. Остался доволен беседой с учеными мужами, возможностью понаблюдать за небом (увы, в этот час суток не звездным) с помощью новейшего пассажного инструмента. Радовался подарку – врученному старшим братом Гийомом «Всемирному атласу», лучшему в описываемую пору собранию географических карт, лишенному ошибок в изображении океанов и материков, которые существовали со времен Птолемея, изображавшему с достаточной для своего времени точностью пропорции и протяженность (по долготе) Средиземного моря, Африки, Центральной и Северной Европы. Сидя в гостевой зале за столом листал гравюры с рисунками и орнаментами на полях, цокал языком. Остановил внимание на подкрашенном акварелью листе «Тартария и Московское царство». Жестом подозвал участвовавшего в беседе в качестве переводчика барона Шафирова.

– Переведи барон! – молвил с усмешкой. – Карты, мол, отменные. Есть, однако, ошибочка. Гляди, господин Делиль?.. – Ткнул пальцем в левый угол гравюры, где, вытянувшись вдоль меридиана, темнел заштрихованный овал Хвалынского моря. – Не впадают в оное море реки, Оксус и другая, Яксарт. Вон куды текут, видишь? В Арал-море трухменское. Обнаружил сие подданный мой, капитан гвардии Бекович-Черкасский, посланный для морских и сухопутных изысканий на границы империи нашей. Привез оттоль новый чертеж для показа. Ворочусь домой, вышлю вам список для поправки. А за карты, господа академики, спасибо. Зело хороши…

«Туркестанский сборник»

О Бековиче тогда не было и речи. Игошев окончил университет, работал очеркистом в молодежной газете, делал первые шаги в литературе, когда случилась история, получившая в городе его юности широкую огласку: сотрудник газеты, мальчишка, закрутил роман, страшно подумать! – с главной редакторшей, замужней, партийной, орденоносной, на десяток лет старше его, членом бюро ЦК комсомола республики и прочее, и прочее и прочее.

Скандальная новость достигла ушей начальства. Редакторшу после серии проработок сплавили на менее руководящую должность. Что касается мальчишки-очеркиста, то его вышибли за порог с характеристикой, исключавшей службу в идеологическом секторе, к которому в описываемые годы относилась вся советская печать. Из подающего надежды журналиста, начинающего писателя он превратился одномоментно в тунеядца живущего на нищенскую зарплату матери гнувшей по двенадцать часов спину на фабрике по изготовлению постельного белья. Делал попытки завербоваться матросом на китобойную флотилию «Слава», слал письма в Одессу капитан-директору Соляннику – дохлый номер. Чтобы как-то продержаться, продавал книги из домашней библиотеки, разгружал по ночам вагоны на станции «Ташкент-товарная», переводил, когда выпадала халтура, молодую узбекскую прозу.

Трудно сказать, чем бы все это закончилось, не вмешайся случай. Узнал от кого-то из знакомых: в журнале «Звезда Востока», где он успел напечатать несколько вещей, намечается смена руководства. На место прежнего главного редактора рекомендован поэт Вячеслав Костыря, любимец и личный переводчик всесильного руководителя республики Шарафа Рашидова, баловавшегося в свободные часы литературой. Костыря, по слухам, перетряхивает штат редакции, формирует команду единомышленников. Ни на что особенно не надеясь он отправился на интервью к новоиспеченному редактору и вышел через четверть часа из его кабинета заведующим отделом малой прозы. Характеристику его, в которой фигурировали выражения «морально неустойчив в быту» и «политически близорук», Костыря проигнорировал.

– Забудь! – сказал. – Займись формированием портфеля. Ищи, где можешь, талантливых авторов. Езжай в Москву. У меня сохранились кое-какие связи, возьмешь адреса. Уговаривай, обещай авансы, деньги у нас будут. Если за год не сделаем приличный журнал, коллективно уйдем в отставку. Действуй, Игошев, ни пуха, ни пера!

Замечательное было время! Средних способностей поэт, Костыря обладал врожденным вкусом, ценил одаренных людей, защищал, как мог от цензуры. Гонорар платил не за количество печатных листов, а за мастерство. Якобинец по складу характера, порывистый, горячий, он менял в подведомственном ему издании все: обложку, редколлегию, режим рабочего дня, порядок планирования. За установленный им срок воплощения в жизнь революционных реформ (двенадцать месяцев) малотиражная, распространявшаяся по разнарядке «Звезда Востока» встала на ноги, обрела лицо. Журнал стали спрашивать в киосках «Союзпечати», им заинтересовалась критика.