Страница 5 из 8
Карапетянычу уж сорок лет, а он до сих пор думает, что где-то живёт его многодетная семья. Вспоминает о нём, скучает. Наверное, даже ищет. Скоро непременно найдёт. А как же? Ведь так не бывает на свете, чтоб…. Свои бросили. Карапетяныч всё понимает: его ссылка в детдом – мера вынужденная. Денег мало, сестёр-братьев много. Мама с папой отобрали самого сильного и принесли его в жертву всеобщего благополучия. Карапетяныч не в обиде, ведь, главное, что его семья жива-здорова и ищет своего спасителя.
И ему не объяснить, что родители, решившие избавиться от ребёнка и одновременно указавшие его данные, не близкие к Ване Иванову, люди, мягко говоря, дрянные. Сказать по правде, совсем не родители. Государство детское выбрасывание не одобряет, потому на поиски Карапетян и заодно Карапетянов пустили не одни милицейские ресурсы. Нулевой результат. Значит, либо некто присвоил себе миссию именования найденного младенца. Либо то злонамеренный ход, чтобы усложнить следствию путь до истинных предков. Младенец приметный. Не африканец, конечно, но в толпе ретретинчан тоже не затеряется. Мой вывод – какая-то барышня согрешила с горцем. О плоде любви узнала, когда аборт уже бессилен. Но это же не повод расстраивать законного супруга? Ему и так рога достались. Родила. От младенца избавилась. Вымышленной фамилией отвела подозрения куда подальше.
– Спасибо! Вот спасибо! – Карапетяныч блестел глазами, разглядывая покупки.
– Ты всё понял?
– Обижаете! Всё сделаю, как велели! Как только увижу кого с покоцанным лицом и убитыми коленками, сразу за ним. Тихо как мышка. Незаметно как…. Как….
– Как материнское пособие. Дальше!
– А дальше я его до дому провожу и бегом к вам.
У магазина было непривычно пусто. Бабульки успели свернуть торговлю и даже подмести за собой. Солнце тут же вцепилось в спину, мстило за общение с кондиционерами. Я сел в машину, открыл окно.
– Михаил Алексеевич, а что он натворил? Ну тот, кого мы ищем.
– Так, по мелочи.
– Вы его посадите, да? – Карапетяныч заметно приуныл. – Не хочется, чтобы из-за меня кого-то в тюрьму отправили. Я там был.
– И как?
– Не очень, Михаил Алексеевич. Скучно и невкусно.
– Зато воровать не надо.
– Да как же не надо?! Скажете тоже. Зэки спуску не дают, то хлеб стащи из столовой, то бумагу у завсклада. Токмо кражами и жил. А там не тут, ежели попадёшься, так наподдадут! Какое-то не исправление, получается, а оттачивание.
– Не горюй, не посажу. Это же ребёнок. А детей у нас не сажают. Пока.
ТРИ
– Почему думаешь, что ребёнок? – Бык опорожнил чашку горячего кофе, но так и не смог сжечь зевоту.
– Или карлик.
– С карликом было бы проще.
– Даже слишком. Потому думаю, что это ребёнок. Мальчик. Влюблённый. Увидел как предмет его детской страсти некто ведёт на озеро. Проследил. Теперь надолго обеспечен бессонницей и кошмарами.
– Лул сказала, что девочку повесили.
– Удивительно. Было бы, если бы она сказала что-то другое.
– Не шурши! Я тебя похвалить хотел. Ты молодец. Отлично поработал.
– Принято. Где Сныть?
– Дома валяется. Вчера обожрался в лесу.
– Теперь природа рвётся наружу.
– Бестолочь. Глаз да глаз за ним. А ты чего хотел?
– Хотел про участкового поспрашивать.
– Так давай я тебе его вызову!
– Не, мне бы про него, а не от него. С ним потом.
– Он, кстати, признался, что девочку из-под ивы взял. Говорит, перенёс, чтоб в озеро не смыло. Наказать?
– Похвалить. Если бы смыло, было бы суетнее.
– Чё думаешь?
– По городку ещё покататься.
– Не доверяешь Карапетянычу?
– Доверяю. Если мальчишка местный. Если приезжий, то надо посмотреть места, куда Карапетяныча не пустят.
– А, если он из села? Ты же говорил, что девочка из дачников.
– Передумал. Она совсем не загорелая. Если только вчера приехала, но тогда не вяжется это быстрое знакомство с убийцей. Скорее она из здешних.
– Или труп привезли.
– Вряд ли. Надо быть местным, чтобы знать нюансы территории. Да и слишком это рискованно – тащить труп через весь лес.
– Ну да, – согласился Бык, почесав затылок. – Я к себе пойду.
Теплов что-то ещё говорил, но всё осталось с ним. Я отключился. В глазах потемнело. Это не обморок. Это ночь, время, когда свидетелям положено спать. Но какой-то любопытный мальчишка видел, как луна гладит застывшее лицо. Как вокруг кукольной шеи извивается верёвка. Как обмякшее тело зависло меж небом и землёй….
Я вынул из кармана ключи от авто. Мысленно нажал на педаль газа. Вождение успокаивает. Нужно установить хозяина верёвки. Но это потом. Сначала найти свидетеля.
Улицу жгло вчерашним солнцем. Прохлада возвращаться не планировала. Я сел в машину, открыл окно. Поехали.
Ретретинск выглядел как и положено выглядеть, когда звание столицы не светит ближайшую вечность. Всё, как и везде. У приезжих особых проблем с адаптацией не возникнет. Особенно у тех, кто пожалует прямо из 80-х годов прошлого столетия. Будни стираются о трудов твердыню. Выходные, как правило, длятся ровно до полудня. Опосля аборигены разбегаются по делам, не уместившимся в прошедшую пятидневку. Кто вальяжно шествует в центральный и по совместительству единственный парк, чтобы там придать ногам ускорении да подбодрить коленные суставы. Ведь мода, как известно, границ не знает. И пусть умные часы с мудрыми мотивациями границу Ретретинска не пересекали, бабушкин компот, дедушкины кеды и оставшиеся с Олимпиады-80 лыжные палки вполне себе прекрасные детали для здорового образа жизни. По крайней мере, хватает на то, чтобы высокомерно поглядывать на скамеечных сидельцев и прудовых уточек кормильцев.
Те, кому по душе впечатления, отправляются смотреть на толстеющих с хлебушка водоплавающих птиц, худеющих от зависти кедовых бегунов и палочных шастунов. Иные расслабляются в зале центрального, аки парк, кинотеатра, устремляются на повышающие самоуважение курсы или разбредаются промеж музеев, коих здесь ажно две штуки. Визитёру, особливо тому, кто из города, может показаться, что культурных ценностей тут кот наплакал. А вот гостям из деревень, рассыпанных вокруг, всё очень даже нравится. У них ведь по адресу коты да кошки, глядючи вокруг, плачут так, что ковчег в пору строить. И наверняка бы построили, люд-то работящий, компьютеров не ведающий, но вот мешают им водка разлитая да поля разворованные. А для культурного обогащения препятствий нема, потому селяне частенько наведываются в Ретретинск дабы вдоволь налакаться одухотворением.
Первый храм культуры и отдыха, ежели вести отсчёт по старшинству, представляет собой классическую избушку с тлеющей под звёздами черепицей, растрескавшимися брёвнами и подвыпившими ставнями, что жалуются на судьбинушку, едва удастся застукать крадущийся мимо ветер. Ассортимент – сплошь поделки когда-то живших здесь людей: живших до того момента, пока преступный закон не сослал их в темницу долгосрочного пребывания, откуда они и шлют в родной край выточенные из буханки ложечки, слепленные из мякиша чётки и прочие артефакты мукИ и неволи.
Второй сосуд с искусством обосновался внизу пятиэтажного здания, что по меркам городка приравнивается к фойе небоскрёба. Посвящён музей личности и деяниям выдающегося политика и отчаянного либерала, твёрдо стоящего в оппозиции к власти, Петра Витальевича Заманухина. Жители городка давно не маются пустыми вопросами, на вроде, что это за фрукт и какого овоща ему целое помещение отвели, когда егойную физиономию по телеку не кажут. Да и чего серое вещество попросту тормошить, вдруг оно как сельская водка и деревенские поля имеет свойство заканчиваться? Тем более все ответы пропечатаны в названии учреждения: музей имени Заманухина П.В. – известного политика тире оппозиционера тире либерала. И каждый, кто осилил ту надпись, бодро отпечатанную на принтере самой администрации, вполне себе представляет, почему сего деятеля лишают голубых экранов. А те, кто находит приклеенную синим скотчем за уголки: верхний правый и нижний левый, картонку элементом перфоманса, творимого Заманухиным в столице во имя простого народа, даже разделяют взгляды Петра Витальевича. Правда, самих взглядов никто в глаза не видел, но от фотографий, составляющих большую часть экспозиции, веяло непокорством и чуть-чуть лаком для волос.