Страница 11 из 51
Намёк на мой вес был более чем очевиден. Он не сказал напрямую, но подумал. Уже умею узнавать взгляды, разглядывающие не меня, а ту мою часть, которую он не желает воспринимать после идеальных форм.
Температура и злость пробуждают внутри меня неожиданную ярость.
— Почему бы нет? Возможно, тебя ударит черепица и перезагрузит твою голову мудилы!
Держусь за спинку стула, потому что боюсь упасть. Неприятно чувствовать себя плохо, и ещё менее приятно, когда находишься в сделанном из стволов доме с незнакомцем под непрестанным дождём посреди ничего, которое недоступно для кого-либо, кто хотел бы за тобой прийти. И даже без возможности поплакать. Если бы я разревелась, то этот мудак понял бы, что напугана. Он начал бы насмехаться ещё больше. Не могу такого ему позволить. Поэтому сопротивляюсь, гордо держась на ногах.
Харрисон не реагирует на мой импульсивный комментарий. Вновь настойчиво меня разглядывает: уверена мысленно критикует с сарказмом то, как на мне сидит его одежда, превращая в мешок человеческих отбросов.
В итоге заявляет бесцветным голосом:
— Ты красная как помидор, должно быть у тебя высокая температура.
Я знаю, что температура у меня поднялась. Ощущаю маленькие змейки, которые сползают по спине, горячие как песок в пустыне. Я ослабла, в ушах свистит, и не исключаю, что вскоре меня вырвет на пол, несмотря на то, что в последний раз ела за ужином вчера вечером. Тем не менее, не выношу безграничную наглость этого мужчины.
— Красная как помидор — не очень образное выражение и немного банальное для такого писателя как ты?
— Я больше не писатель, а крестьянин, фермер, лесник. И ты выглядишь действительно как помидор, никакое другое образное выражение не смогло бы описать тебя лучше.
— Всегда любезен, — огрызаюсь, сжав зубы.
— Любезность — это смертный грех. Слушай, если потеряешь сознание, я тебя не подниму, поэтому если не хочешь есть, приляг где-нибудь.
Смотрю на постель и неожиданно осознаю неудобную истину. Кровать только одна, маленькая и узкая. И не существует никакой другой горизонтальной поверхности, где можно было бы прилечь.
— Я не голодна. Если дашь мне одеяло, то лягу… напротив камина.
— Это место Принца.
— Но тогда…
— Тогда остаётся кровать или хлев. Решай сама.
Сильнее сжимаю спинку стула. Я очень устала и не могу себе позволить пререкаться.
— Окей, однако, когда ты должен будешь лечь спать, я встану и размещусь где-нибудь на полу.
После того, как свернулась калачиком на матрасе, охваченная дрожью, Харрисон наконец отвечает без всякого притворства.
— Можешь на это рассчитывать, вдвоём мы не поместимся, и я не намереваюсь ломать ради тебя спину.
✽✽✽
Резко просыпаюсь от ощущения, что кто-то до меня дотрагивается. Широко распахиваю глаза и чуть не кричу: Принц рассматривает меня с ухмылкой в нескольких сантиметрах от моего носа. Рывком сажусь, пока боров продолжает улыбаться.
Я на кровати, завёрнута в одеяла. Сквозь маленькое окно падает бледный свет. Я проспала больше, чем думала и надеялась. День должно быть уже прошёл. По непонятной для меня причине моё сердце начинает биться быстрее, словно случилось что-то очень страшное, способное спровоцировать сильные эмоции.
Потом понимаю, что ничего пугающего нет: всё та же я, на том же самом месте, где вчера вечером и заснула. Харрисон меня не разбудил, чтобы выселить с кровати.
Не помню ничего из того, как прошла ночь, никаких снов, хотя уверена, что видела их. И теперь у меня никак не получается упорядочить вопросы и мысли.
Дьюк оставил меня спать.
Где спал он?
Спускаюсь с кровати под радостным взглядом Принца. Гротескно и патетично: пятнистый боров, огромный как маленький гиппопотам, самое ласковое живое существо, которое встречало меня утром после сна. Не припомню людей, выглядящих также счастливо от того, что находятся рядом со мной. Те несколько мужчин, с кем я встречалась, сразу же после секса сворачивали удочки с наилучшими пожеланиями и отсутствием намерений перезвонить. Не то чтобы могла их винить. Развлечение так себе, когда идёшь в постель с тем, кто хочет делать это лишь в темноте и имеет больше запретов, чем желаний. За долгие годы психотерапия помогла мне получить больше самоуверенности, но не смогла разрушить последнюю стену — сделать меня свободной и безрассудной любовницей.
К счастью, Принцу всё равно, сколько у меня секретов, он виляет хвостом с неизменным счастьем.
Трогаю свой лоб. Холодный, температуры больше нет. За окном продолжает лить дождь.
Я хочу есть, пить и писать.
Иду в туалет с поспешностью того, кто спешит спасти свою жизнь при землетрясении. С подступившим к горлу сердцем и опасением, что дверь откроется без предупреждения и появится Харрисон, застигнув меня в ещё один неприятный момент. Доктор Финн назвала бы это неудобством, на которое я должна пожать плечами или возможно посмеяться. Но для меня это основание ощутить себя униженной. Такие моменты убивают меня и заставляют себя ненавидеть так же, как ненавижу тех, кто надо мной смеётся.
Я сполоснула лицо. Затем замечаю в ванной шкафчик и после очередного взгляда на дверь решаюсь его открыть. Вижу бритву, большие ножницы, маникюрные ножницы, расчёску, зубную щётку и пасту. Открываю тюбик и поглощаю словно праздничное блюдо. После наклоняю голову и пью воду из-под крана — очень холодную, но приятную. Погружаю в неё губы, глаза, щёки.
Расчёсываюсь: у меня прямые, длинные до лопаток волосы. Если бы мне пришлось их описать, то использовала бы выражение: ни рыба ни мясо. Они лишены какой-либо формы, прямые как струны на арфе и кажется — насмехаются над обильными линиями тела. Девушкой я мечтала об обмене качества — случайно, не могли бы слишком витиеватые формы фигуры переместиться в волосы, а прямые линии волос, наоборот в тело.
Урчание в животе отвлекает меня от очередного грустного воспоминания. Я не ела больше двадцати четырёх часов, и мой желудок протестует.
В буфете стоит неописуемое количество консервированной еды, хлеб в коробках, хлопья, бобовые. Когда нахожу печенье в жестяной коробке, чувствую себя, словно нашла сокровище.
Вероятно, мне следует спросить разрешения у хозяина дома, но полагаю, он не настолько груб, чтобы запретить мне есть. Принц наблюдает за мной и неожиданно врезается мордой в мою ногу. Свиньям можно давать печенье?
Предлагаю ему одно, и гигантский розовый язык облизывает мне руку. Смеюсь, и меня удивляет звук моего голоса, потому что смех спонтанный и не затрагивает мышцы на лице. Учитывая ситуацию, я не должна иметь желание смеяться, но не могу не испытывать абсурдную симпатию к этому огромному четвероногому.
Подозрение, что нахожу его симпатичным, так как Принц немного похож на меня, уничтожает всю весёлость.
В этот момент открывается дверь, усиливается рёв дождя, и Харрисон входит в дом. На нём надет длинный непромокаемый плащ с поднятым капюшоном. Весь обильно залит дождём, капли стекают с бороды и волос. В руках держит два больших разрубленных ствола, направляется к камину и опускает их там на пол.
Нет никакой возможности, чтобы невидимая часть меня оставалась равнодушной. Смотрю на него, и что-то внутри совершает акробатическое сальто. Насколько он грубый, сварливый и невыносимый, а я не могу сохранять дистанцию, как та, кто хотела бы находиться в другом месте. Имейте в виду: я бы хотела оказаться вдали отсюда, мне не хватило одной ночи глубокого сна, чтобы изменить идею, но я сама, очень молодая и влюблённая в этот ужасный экземпляр невоспитанного мужчины, плохо соблюдаю правила. И Харрисон провоцирует усиление сердцебиения, как преклонение перед кем-то, ради кого стоит ощутить разрыв сердца.
Положив поленья в огонь, Дьюк поворачивается, скидывает назад капюшон и смотрит на меня. Насмешливая улыбка затрагивает уголок его рта.
— Ты их ела? — спрашивает меня.