Красная книга

— Так, — подтвердил Ингвар.

— А если мы ту же доску поднимем на высоту десяти метров?

— Тоже пройду. Но будет сложнее.

— Правильно. Хотя вся разница, пока ты не упал, будет в голове.

— Ну, на самом деле нет, там же всякая вибрация добавится, ветер...

— Хватит умничать.

— Просто приведи пример получше.

— Когда в тебя целится из лука стрелок. Больше шансов уклониться от стрелы, если у тебя будет холодная голова. Но разве ты можешь приказать себе не бояться? Не дрожать, не потеть?

— Я понял. Мы управляем своими мыслями не полностью. Понял.

— Или, учитывая контекст, ты спрашивал меня о том, можешь ли приказать мне отсосать у тебя?

Ингвар спрятал эмоции за одной из масок, коих предостаточно в наборе профессионального рассказчика. Хотя сейчас, после всех этих микстур, не очень хорошо владел собой.

— Нет, ну, нет, ну что ты, нет, ну...

— Вообще удивительно, что ты не принялся пробовать, как только я за собой дверь в камеру закрыла. Похоже, всё-таки сказочника ты из себя сделал посдержаннее, чем был колдуном.

— А как на меня тогда действуют твои снадобья? — поспешил Ингвар перейти к другому вопросу.

— Ну, смотря какое... Тебе про каждое, что ли, рассказать?

— Нет, я имею в виду, как они могут на меня влиять? Если они не настоящие, а придуманные. Это же мои глитчи, получается.

— А, в этом смысле. Ну, точно так же, как всю твою придуманную ненастоящую жизнь на тебя влияло что-то другое придуманное и ненастоящее. Ночной кошмар, например. Тебе снится, что ты сорвался с обрыва. Просыпаешься. Вскакиваешь. Подушка в поту. Обрыв был ненастоящий. Просто мысль. А страх — настоящий. Пот — настоящий. Вот тут так же. Колбы выдуманные. Реакции — реальные.

— А тебе снятся сны?

— Ты ещё спроси про овец.

— Ладно, а кроме страха у тебя есть какие-нибудь примеры?

— Кроме страха есть только любовь, Ингвар. Хочешь пример с любовью?

— Нет, — решительно остановил Нинсон, но про себя подумал, что хочет.

— Ладно, ладно. Не буду бередить твои душевные раны. Вот тебе пример, без страха и с любовью, но понятный такому жирдяю. Ты почувствовал запах жареного мяса, шипящего жирка, резкий сочный хруст разрезаемой луковицы, чмоканье разламываемого соленого огурца, стук проломленной о краешек сковородки яичной скорлупы.

Ингвар сглотнул.

— И захотел есть, — улыбнулась Тульпа, видя эффект, произведённый её словами.

— Ну... Тут совсем другое. Запах-то на меня повлиял настоящий.

— Какой ещё запах? Ты что, сумасшедший? Ты же только что в книжке об этом прочёл! Чёрные буквы на светлом фоне. Откуда слюни? Ну, или точнее, услышал голос. В голосе, который тебе рассказал про аромат свежезаваренного чая, про тонкий молочный запах ломтика сыра поверх пышного ломтя хлеба, какой в этом голосе был запах?

— Ну... Я просто так живо представил. Ты хорошо описала.

— Дело не в том, как живо я описала. А в том, как живо ты представил. Твоего представления хватило на то, чтобы у тебя во рту появилась самая настоящая слюна.

Ингвар кивнул.

— Вот, считай, что мои зелья — это такое же представление. Я как бы даю тебе знак. Представь, что у тебя кровь по жилам бежит быстрее. И она бежит. Или унимает боль. И боль унимается. Хотя тут не было свежезаваренного чая. Только слова о нём. А запах ты почувствовал. Колдовство?

— Мактуб, сестра.

Она улыбнулась. Похоже, ей нравилось, когда её передразнивают, ничуть не меньше, чем нравилось передразнивать самой.

— Хочешь ещё пример?

Ингвар кивнул.

— Писательство. Человек пишет слова на бумаге. Через сто лет их читает другой человек. Другого возраста. Другого пола. И плачет. Потому что тот, первый, передал ему не буквы, а грусть. Или улыбается. Потому что он ему не шутку передал сквозь время и расстояние. А радость.

— Колдовство так же работает?

— Молодец!

— Ты всё правильно понял, Великан!

Сейд, руны — грамота.

Оргон, колдовская сила — чернила.

Танджоны, где он содержится — разноцветные чернильницы.

Колдовские техники — навыки письма, скоропись, чистописание.

Гальдр — наука и высшее искусство, правописание и словообразование.

Необходимые пасы руками и ритуалы — выведение букв на чистом листе Мактуба...

11 Лалангамена11 Лалангамена — Паучья Перчатка11

Лалангамена — Паучья Перчатка

Ингвар шёл за Эшером.

— Я хотел бы поговорить о своём имуществе. Например, о штанах.

Эшер ничего не ответил.

— Я хочу пить. Я хотел бы попросить... Можно мне хотя бы воды.

Никакого ответа. Может, он тугоухий, этот старичок-сенешаль. Клятая скромность.

— Я хочу...

Ингвар разозлился. Предполагалось же, что он тут главный:

— Можно мне воды?! Или немного эля? Сенешаль? Эшер!

Старик показал, что услышал, но только махнул рукой, мол, поторапливайся.

— Стоп, — Ингвар упрямо остановился. — Эшер! Мне нужна большая кружка приличного эля. Самого лучшего. «Мохнатого Шмеля»! И штаны!

Это возымело действие. Сенешаль остановился. Медленно повернулся на месте. Внимательно и долго, посмотрел на Великана и прошипел:

— Кружку «Мохнатого Шмеля»? Может быть, сразу две? Одна на солоде «Цитра»? Одна на солоде «Каскад»? А знаете, что, может быть, сразу «Трёхгорного Пряного Эля»? М? Который варят с корицей, имбирём и мускатным орехом? Нет? Может быть ещё льда? Может быть ещё что-нибудь? А то моя пивоварня тут в сраной глуши уже застоялась без дела-то!

Ингвар собирался сразу же поставить наглеца на место:

— Так, сбавь-ка обороты, любезный...

Сенешаль вскинул руку и сжал переносицу, скривившись, будто от сильной боли.

— Ах, простите меня, милорд. Я не хотел. Мы все слишком тут переволновались за вас. Ещё минуту терпения, милорд.

Эшер легко коснулся руки Нинсона и ещё раз проговорил:

— Ещё всего одну минутку терпения, милорд. Идёмте.

Ингвар посмотрел на красные отметины, оставшиеся на переносице старика. На его уставшее лицо и трогательно приглаженные волосы, на дрожащие от усталости руки.

— Ладно. Забыли.

— Идёмте.

На полянке, куда они вышли, было почти темно.

Большой круг белел кольцом просыпанной соли.

Внутри круг поменьше, из дюжины воткнутых в землю факелов.

В центре совсем маленький круг из росших грибов.

Ингвар не сомневался, что ему во внутренний.

«Жопу в мишень!» — как говорила Тульпа. Где-то она теперь?

Спутница воспоминаний. Менее реальная, чем призрак фамильяра.

— Стойте, милорд — тихо, но беспрекословно остановил Эшер. — Вход не здесь.

Он показал, что в одном месте соляная линия разомкнута.

Зайдя за Нинсоном, досыпал соли, запечатывая круг.

Великан исходил потом, будто сидел в парной.

— Мне нужно попить.

— Да, милорд, вижу, вас немного лихорадит. Конечно, это Вам не «Мохнатый Шмель». И не «Трёхгорный Эль». У меня с собой только немного забродившего морса. Вот держите!

Ингвар откупорил заткнутую кукурузным початком тыкву-горлянку на добрых два литра и стал пить маленькими глотками.

Эшер сказал:

— Мы найдём воду и лекарство после очистительного обряда. Пока, выпейте вот морс, который у меня тут случайно нашёлся.

Несмотря на то, что Эшер несколько раз назвал морсом это пахнущее болотом пойло, вкус ничуть не напоминал ягодный. Скорее, травяной декокт, отдающий то ли полынью, то ли спорыньёй. Странно было увидеть у опрятного старичка, который внимательно следил за внешним видом, такую крестьянскую баклагу, да ещё и спрятанную под полой.

— Спасибо. Странный какой-то морс. Как будто из травы выжат, а не из ягод.

— Это вы просто устали, милорд. Теперь факела, милорд. Нужно поджечь их милорд. Вы помните руну? Кано. Двадцать первая руна одиннадцатого Лоа.

Ингвар протянул руку.

Ничего не произошло.

К горлу подкатил тянущий комок. У Нинсона появилось желание рассказать этому понимающему мудрому дядьке об ужасной путанице. Но на этот раз такое желание вызвало лютое отторжение.