Пассажир

Митя меня уже ждал.

– Новое пиво «Грольш» появилось, видел? – заметил я, когда мы быстро покинули подвал лаборатории и направились по основному делу.

– Да – ответил Митя.

Пиво «Грольш» тогда только начали продавать в ларьках, и оно поражало воображение нездешней приземистой, пузатой бутылкой, подчеркнуто заграничной этикеткой, но самое главное, удивительной крышкой, похожей одновременно на винную пробку от средневекового фламандского кувшина и чеку от гранаты. Одним словом, новое пиво обещало чудеса и рай. Однако, бутылка заграничного «Грольша» стоила в 10 раз дороже обычного жигулевского, поэтому «Грольш» решено было не брать, а ограничиться отечественным напитком. С ним мы и начали свой нетрезвый поход.

Мы шли по дворикам, заросшим зеленью и улочкам центра города. Мы останавливались пополнить запас пива, потом садились на скамейки, заборчики, бетонные блоки, отливали в щелях между старыми гаражами, и за толстыми стволами тополей и пили снова. И лилась, вместе с пивом, беседа про альбомы и песни, про слышанные сотни раз концерты. Удовлетворенный ходом дискуссии Митя утвердительно кивал, а я взмахивал руками и горячился.

– Что мне положительно нравится в современной России, так это то, что нет очередей за пивом – вдруг заявил Митя.

Я мгновенно провалился в воспоминания. Когда-то Горбачев объявил сухой закон, и органы начали борьбу со змием на местах. Водка продавалась с 2-х часов, а с пивом в нашем районе решили поступить еще занимательнее. Свезли все пивные ларьки в одно место недалеко от моего дома. Ларьки выстроились в небольшой микрорайон. Место получило название Долина Смерти. Не сильно знаю, что происходило там в будние дни, но по выходным, автобусные маршруты в наш околоток были забиты страждущими. Люди ехали с банками, канистрами, ведрами и даже чайниками. Кое-кто брал пиво в целлофановый пакет. Однажды, у ларьков натурально видели человека с супницей из фарфорового сервиза. «Мне в нее!» – заявил человек, и очередь с уважением расступилась.

Мы взяли еще пива и вошли в старый двор бывшего обкомовского дома. Я присел на песочницу и огляделся. Опустился вечер и вдруг, как это часто бывает во второй части попойки, краски потускнели, незаметно подобрался холод и понимание бренности сущего. Я увидел мир, как пустой проспект под лучами холодного заходящего солнца. Как горы домов вокруг сырого дворика с вялой нераспустившейся сиренью, кошками и драной стекловатой на трубах в подвальном окне. Как отзвуки смеха, чужих голосов и странной музыки, которая подобно связке пустых жестянок, волочется и гремит, а потом исчезает в тишине вечера. И нет никого, и город пуст изнутри и с реки все явственнее тянет вечностью, она окутывает холодом ноги и поднимается выше, стремясь доползти до сердца, и никак не доползает.

Митя тоже погрузился в свои мысли и медленно покачивался, смотря прямо перед собой. Подошел момент, когда вечер нужно было спасать.

– Ну что, в «Соки Воды» и по сто пятьдесят? – утвердительно спросил я

– А потом еще по пиву и можно в лаборатории посидеть, у меня ключ есть – поддержал Митя и мы, обретя второе дыхание, выдвинулись навстречу уже ночному городу и пьяным хождениям по нему.

Далее, воспоминания о путешествии из одной «наливайки» в другую и споры с их подозрительными посетителями перемежались черными полосами, которые слились в итоге в одну. Когда я открыл глаза, было свежее утро, я лежал на связке алюминиевых стоек от палаток и Митя поливал меня из шланга. Одет я был почему-то в синий халат лаборанта. Я сел и потряс головой, как только что помытый кот. В эту секунду дверь открылась, и на пороге появился директор лаборатории, кандидат исторических наук доцент Персиков. Доцент с удивлением обнаружил в святая святых его науки двух похмельных типов среди пост-пьяного беспорядка и нахмурился. Я подумал, что сцена мне что-то очень сильно напоминает и даже произнес про себя:

– Профессор, етить твою мать, заходи, выпей с нами!

Правда вслух я ничего не сказал, а быстро собрался и вышел. Через минуту меня догнал Митя. Ключ от лаборатории в это утро у него решили забрать.

Сначала мы молча шли по улице.

Потом Митя сказал:

– Кстати, а пиво «Грольш» мы все-таки попробовали, помнишь, как на последние деньги брали? –

– Нет

– И я почти не помню. Жаль, наверно хорошее было.

Мы мечтательно помолчали, потом Митя сказал:

– Ладно, я лучше домой пойду, больше не буду пить сегодня, родители опять расстроятся…

– Да и денег нет, – согласился я.

Мы обменялись рукопожатиями, и пошли в разные стороны. Утро лениво катилось к полудню. В сквере прогуливались ранние пенсионеры. Воробьиная дрянь скандалила по кустам. На постаменте в парке в солнечных лучах горел бюст Ильича. Город в субботней полудреме не спешил по делам.

Свальный грех и кильки в томате.

С утра Масленица сиял. В то же время, его круглое лицо выражало приподнятую озабоченность. У Масленицы был день рождения, а значит, Посторонним В. уже выдал ему в подарок «котлету». Людей близких и проработавших достаточно долго в конторе поощряли. От Постороннего В., блага расходились по организации кругами. Те, кто был поближе, ощущали на себе мягкие удары теплых океанских волн в виде новой квартиры или иномарки. Стоявшие подальше, чувствовали ласковый прибой в области коленок и что-нибудь вроде телевизора или видеомагнитофона на день рождения или другую важную дату, ну а до таких как я докатывалась лишь мелкая рябь в виде слов благодарности, обещаний и похлопывания по плечу.

Масленица был удивительным человеком. Вокруг себя он неизменно создавал крик и бурю, особенно если это касалось работы и особенно, если никакой нервотрепки в принципе не требовалось. Основная его задача заключалась в получении на станции платформ и погрузка на них техники. Эти платформы Масленица выбивал максимально проблемно, каждый его разговор со станцией напоминал Сталинградскую битву. Он кричал, умолял, ругался и давал обещания, и каждый раз, понеся значительные потери, Масленица, в конце концов, оказывался героем. Его уважали, считали незаменимым специалистом, и немного побаивались. Первые три месяца я тоже испытывал трепет перед могущественным логистом, а потом Масленница ушел в отпуск, и как назло, Упырю потребовалась отправка.

– Ну что, иди на станцию, заказывай платформы, – буднично бросил задание Упырь и уткнулся в ноутбук.

Я подумал, что все кончено, что сейчас на станции меня унизят, обсмеют, и отправят восвояси ни с чем, ведь куда мне до Масленицы с его связями и пробивными способностями? Я брел на станцию, чувствуя себя полным ничтожеством и неудачником. Я проклинал свою работу, мысленно восклицая, какого черта переводчик должен идти в пасть железнодорожным бюрократам и выбивать эти проклятые платформы? Но поделать ничего было нельзя.

– Ну и ладно, уволюсь, нахрен, – думал я с обидой

В таком настроении я вступил на территорию, где обитали инфернальные железнодорожники. Я открыл обитую клеенкой дверь диспетчерской, и не чуя ног переступил потертый миллионами просителей порог.

– Платформы? – вежливо спросила полная дама за столом – Заполняйте бумаги, копии ПТС и договоров принесли?

Через двадцать минут я заполнил все бланки, сделал дело и вышел на волю. Станционные работники со мной вежливо попрощались. После обеда платформы стояли под погрузкой.

– Ай да Масленица, – думал я весь день, после визита на станцию.

Итак, у Масленицы был день рождения. Масленица входил в средний круг, но всегда надеялся максимально приблизиться, поэтому, сегодня, от щедрот и из выданной «котлеты», он организовывал сауну для всей мужской части коллектива.

Я догадывался, что радостное возбуждение, которое многие пытались маскировать деловитостью, происходило не от того, что можно будет, наконец, помыться и выпить пиво, но ничего не уточнял, а просто, как и все ждал вечера.

Балу как обычно похохатывал со своего места, Дубовир нетерпеливо оглядывался по сторонам, Леша Козел звонил домой и отпрашивался на вечер, Боча безучастно смотрел в монитор, его не позвали, Лось уехал из офиса на весь день, Упырь ерзал в кресле и обрушивал на меня новые задания, тоном обещавшим необязательность их исполнения. Потом он сказал.