Пассажир

Ветер сдувает лепестки сакуры

Туман застилает дорогу

Никто не знает своей судьбы

Записка.

Вязкий ликер Амаретто напоминал о себе легкой тошнотой, которая усиливалась, при мысли о том, что ликер запивали вчера какой-то ванильной газировкой. Были еще воспоминания о плавном мелькании героев мексиканского сериала в телевизоре, фоном подвывающий Гребенщиков, завитки лапши мгновенного приготовления, крошки хлеба на столе и ночь на топчане между кирпичной стеной и штабелем гипсокартона. Память о прошлом вечере, проведенном в возлияниях с другом по университету, на его рабочем месте в сторожке магазина, навивала тоску. И без того серый утренний мир казался еще более серым и пустым. Впрочем, несмотря на эту пустоту и бесперспективность, вокруг, и особенно на остановке, было много людей сосредоточенных и недовольных, ползущих в неизбежный новый день и в беды с ним приходящие.

Я вошел в автобус. Протиснулся между ватно-драповыми спинами, обтирая перья с чужих плохого качества китайских пуховиков, и встал на подножке у первой двери, чтобы как штурман, отделенный от хмурой толпы перилами, смотреть на стелящийся под колеса асфальт, присыпанный снежной крупой.

Замелькали дома, казалось, стены были обиты подмокшим бурым картоном, а черные голые ветви тополей и пики чугунных оград усиливали промозглый вид. В редких окнах еще горел свет, приглашая в тепло и уют и напоминая измученным почти десятилетием реформ гражданам, что существует другой мир, спокойный и правильный, с кружевами на сервантах и горячем чаем.

Я приехал домой, когда утро уже готовилось передать эстафету трудностей новому дню, но еще оставляло последнюю надежду для ленивого ничегонеделания. В этот час, особенно остро не хотелось практической суеты, а напротив хотелось сна, теплой ванны и покоя. Но на столе лежала записка. Фирме требуются сотрудники, телефон, мама.

Мне уже давно была нужна работа, я вздохнул и немного помявшись, пошел звонить.

Ближайший телефон был в 20-ти минутах ходьбы на почте. Дорога туда после вчерашнего далась нелегко. Цепляясь плохо слушавшимися пальцами за железный диск телефона, я набрал номер. Бодрый голос секретарши сообщил время и место собеседования. Я договорился о встрече, вернулся домой и провалявшись весь день на диване, немного пришел в себя. Ровно без четверти четыре я уже был в помещение офиса моей новой работы. Яркая галогеновая лампа над дверью при моем появлении замигала, оставив на сетчатке яркую солнечную нить. На трассе за окном ухнул в колдобину прицеп и дама у стола, заваленного бумагами и кубами оргтехники, вопросительно обернулась.

Я немного сбивчиво объяснил цель своего визита.

– Ждите, – сообщила дама у секретарской стойки, посмотрев с интересом, и немного свысока.

Что, ж спешить было некуда, осмотревшись, я уселся на диван. Минут через десять, новый посетитель, женщина лет 40-ка промаршировала к секретарям и заявила, что она пришла по поводу вакансии. У меня было мало опыта в новой обстановке, но внутри разлилось приятное тепло, как от первых глотков вина в дружеской компании. Конкурент явно не принадлежал этому месту и времени, наоборот, этому офису скорее принадлежал я, молодой, перспективный, неопытный, готовый на многое, чтобы стать частью этого уверенного и дорогого мира. Конечно, только на время, просто чтобы заработать денег, и доказать, что презираешь их не потому, что, что не можешь получить.

«Прорвемся, старикам тут не место!» – заключил я про себя и с удовлетворением стал смотреть в окно. Появилось солнце и по- рериховски осветило и раскрасило хребты и массивы города в желтое и фиолетовое. Среди советской застройки из потемневшего серого кирпича, сверкали вкраплениями пластика и стекла фасады бизнес-центров, кое-где виднелась помпезная лепнина на фасадах сталинских зданий, шумел находящийся рядом вокзал. А почти у самого горизонта, словно циклопические остатки древней цивилизации, чернели и тонули в дымке огромные заводы. Они напоминали туши завалившихся навзничь гигантских окаменевших фантастических и полезных монстров из прошлого с наросшим реликтовым лесом из не дымящихся труб.

Произошло движение, и ко мне подошел человек.

– Здравствуйте, – сказал человек и жестом пригласил пройти.

Человека, звали Михаил Игоревич, как выяснилось позже, в офисе за глаза все звали его Упырь. Мы зашли в комнату переговоров и посмотрели друг на друга. Упырь представлял собой типаж советского технаря-интеллигента средних лет, вооружившегося цинизмом нового времени, верой в деньги и презрением к тем годам, когда он вместе с целым отделом таких же «шуриков», чертил на кульманах очередное зубчатое колесо. Он и был похож на поистаскавшегося Шурика из комедий Гайдая, рыжеватый, неброский, в очках. Но вот теперь, волею судьбы, а также благодаря качествам так не достающим новым хозяевам жизни, а именно уму, эрудиции и способностью мыслить системно, он был принят и даже занял значительное место в их иерархии, подвинув многих. За незначительной внешностью скрывалось знание простенькой психологии новых боссов и умение на ней виртуозно играть, а также расчетливость и отсутствие всякого стеснения идти по головам за место под солнцем в новом мире. Так он стал Упырем.

– Расскажите о себе, – последовал стандартный вопрос.

О себе? Ну что ж, я был обычным советским ребенком со способностями чуть выше среднего, необщительным характером и любовью к книгам. За книгами я просиживал все свободное время и впитывал из них все то, что должен был впитывать правильный советский мальчишка, а именно – веру в борьбу, высокое предназначение человека и силу добра. При этом я был трусоват и за все детство и юность ни разу не подрался. Улицы я избегал, предпочитая ее рисованию и чтению. Когда в очередной раз у меня забирала мелочь у кинотеатра и на остановках старшая гопота, крайне уязвленный собственной слабостью я шел домой и отжимался, поднимал гантели, а потом опять садился за книги, воображая себя победителем, как книжные герои. К четвертому классу выяснилось, что склад ума у меня строго гуманитарный, книги интересуют приключенческие и исторические, что естественным образом привело к логичному ответу на вопрос «кем быть».

– Кем быть? Каким быть?

О, этот вопрос задавался ребенку в СССР почти с детского сада. На него юным гражданам отвечали Борис Полевой, Маяковский, Вальтер Скотт и Джек Лондон, а еще, местная шпана, малолетние нарушители, шлявшиеся по каждому микрорайону в поисках драк, приключений и доминирования. С кем быть, каждый решал по своему, в меру желания или нежелания быть как все. Однажды, набравшись решимости, и выйдя из комнаты на улицу, я даже побыл какое-то время «бандитом» одной из мелких группировок моего околотка, правда, но драк с цепями в руках дело не дошло. Все ограничилось футболом в осеннем парке в компании ребят, с удивлением звавших меня за спиной «интеллигент» и договоренностью заниматься «бандой». Вскоре, этот мирок я навсегда покинул.

Окончательно отказавшись от улицы, я решил стать историком, поступил в кружок «юный археолог» при Дворце Пионеров, съездил в несколько экспедиций, поступил на истфак, отслужил год в армии и вот теперь сидел перед Упырем, с дипломом историка и полным отсутствием опыта в какой либо работе.

– Что это? Исторический факультет? – Упырь, слушавший меня до этого почти благосклонно, и краем глаза смотрящий в документы, вдруг слегка поморщился, как будто понял, что ест или пьет не то, что заказал.

– Вы куда пришли молодой человек!? В объявлении ясно сказано – знание английского. Вы что, думаете, что у меня достаточно времени, чтобы его терять тут с вами!? – Упырь говорил с неподражаемо отвратительной интонацией, он даже почти не повысил голос, но это было хуже чем любой крик или брань. Впоследствии, я много раз видел, как одной этой интонацией Михаил Игоревич морально удавливал не только подчиненных девиц и студентов вроде меня, но и взрослых солидных мужиков с портфелями, иномарками и животами, вываливающимися из ремня. Люди начинали заикаться, терять линию, на которой стояли, и в итоге всегда соглашались под давлением Упыря. Ну, или почти всегда.