Поколение влюбленных

— Ну что — понял, спасатель чертов? — спросила я.

И тут вдруг Матвей посмотрел на меня совершенно трезвым взглядом и спросил:

— А что, по-твоему, я должен был понять?

Это было уж слишком. Я тут, понимаешь ли, откровенничала, распиналась, с кровью выдирала из памяти воспоминания о худших днях моей жизни, а этот самоуверенный тип смотрит на меня спокойным взглядом и делает вид, что не было сказано ничего особенного!

— Знаешь что? — сказала я, с трудом сдерживая ярость. — Иди ты к черту! Сейчас же вали отсюда! Слышишь?! Вали!

— Стоп-стоп, Саша, — он вместе со стулом отодвинулся подальше, словно действительно опасался, что я на него сейчас брошусь, — погоди. Ты чего так завелась?

— Что тебе еще непонятно? — зло спросила я. — Скажи, что тебе непонятно? Мы обречены! Тебе еще нужны доказательства? Мы — орудия смерти, такие же, как трамваи, или лезвия, или случайно падающие кирпичи! Только еще надежнее! Нам не требуется ничья помощь, чтобы истребить себя! Что бы ты ни делал, ты только приблизишь смерть, даже если тебе вначале будет казаться по-другому!

— Ну успокойся, Саш, я не собирался выставлять тебя дурой, — примирительно сказал Матвей, угадав причину моего бешенства, — я всего лишь хотел сказать, что один случай, какой бы трагичный он ни был, еще ничего не доказывает. У тебя нет статистики!

И он про статистику! Я замолчала и уставилась на него. Ободрившись, Матвей продолжал:

— Я понимаю, что для тебя этот случай стал крахом всего, на что ты надеялась. Но подумай, Саша, мы же не знаем наверняка, насколько наши предположения соответствуют истине. Ты знаешь, какое количество суицидов происходит почти спонтанно, в состоянии аффекта? Очень многие самоубийцы даже не держат в голове такое намерение — до самого последнего момента.

— К чему ты это? — угрюмо спросила я.

— К тому, моя дорогая впечатлительная девочка, что никто точно не может знать, в какой момент ему приспичит, прости за грубость, полезть в петлю. Это он тебе написал, что его сломала ты. Но с тем же успехом можно сказать, что ты подарила ему несколько дополнительных месяцев жизни. И бьюсь об заклад, это были не худшие месяцы для него.

— То, как они завершились, все обесценивает, — пробормотала я. Внезапно начала болеть голова, словно я пила весь день.

— Ни черта это не обесценивает, — зло сказал Матвей, — счастье не перестает быть счастьем, когда оно кратко, а мысли и любовь не лишаются своей ценности из-за того, что преходящи.

— Хорошо сказано…

— Еще бы, — Матвей ухмыльнулся, — это все-таки Бертран Рассел. А ты, Сашка, между прочим, глупее, чем я думал.

— Твое мнение меня мало волнует, — как можно более равнодушно сказала я. Затылок стягивало обручем боли все сильнее и сильнее. Веки стали тяжелыми и сами опускались, скрывая Матвея, кухню и фиолетовую ночь.

— Не обижайся, я же любя, — сказал Матвей, — мне просто обидно до ужаса, что ты гноишь себя живьем. Да с твоим потенциалом…

— Нет у меня никакого потенциала, — почти простонала я, — и вообще, Матвей, свали, пожалуйста. У меня дико разболелась голова.

— Голова? Ну это мы сейчас исправим, — по-деловому сказал он.

Прежде чем я успела как-то отреагировать, он оказался за моей спиной. Его ладони легли мне на затылок.

— Здесь болит, да? — спросил он.

— Да! — охнула я. Боль стала настолько невыносимой, что хотелось разбить голову о стол — лишь бы не чувствовать. Давненько так меня не ломало.

— Сейчас, потерпи чуточку, — прошептал мне на ухо Матвей.

У меня не было сил возражать. Его руки творили что-то невообразимое. Пальцы лишь слегка касались моих волос, но мне казалось, что моя раскаленная голова вращается, как шар. Я физически чувствовала, как в ней что-то скапливается и собирается в плотный тяжелый комок. Точнее, не что-то, а боль, словно пальцы Матвея сматывали ее в клубок, как нить. Боль тянулась, расползаясь паутиной по всей голове, тянулась, тянулась и неожиданно — закончилась. Я сидела, боясь пошевельнуться, и прислушивалась к себе. Голова была легкая и ясная. И не болела.

— Только постарайся не делать резких движений. — С этими словами Матвей снова возник в поле моего зрения.

— Ты что, целительством на досуге балуешься? — шепотом, чтобы не растревожить голову, спросила я.

— Не совсем, — нехотя сказал он, — скорее, оно мной балуется.

Мы помолчали. Я пыталась освоиться с новым странным ощущением безопасности, которое неожиданно возникло на моей кухне в присутствии усталого Матвея с серым, измученным лицом.

— Сашка, ну неужели ты не понимаешь, что не в тебе дело? — с тоской спросил он.

— Да? И в ком же?

— Не бывает беспричинных явлений. Не бывает! Если мы не видим исток родника, мы же не думаем, что вода течет из ниоткуда? Понимаешь?

— Не думаю, что это наш случай…

— Я расскажу тебе одну вещь. В 86-м году, летом, я жил у бабушки в Забайкалье. И тогда, в июле, в ее деревне случилось кое-что совершенно противоестественное с биологической точки зрения. Неизвестно почему, без каких-либо усилий сельских агрономов во всех огородах расцвели разноцветные маки. То есть не обычные красные, а желтые, фиолетовые, розовые, оранжевые и еще черт помнит какие. Мало того! У них были резные лепестки, как у гвоздик. Но по всем остальным признакам обычные маки. Народ, понятное дело, дивился, но ты же знаешь, что в деревне никто не будет доискиваться причин. Решили, что новый вид произвольно вывелся. Ну, вывелся так вывелся, Бог с ним. Но у меня бабушка — биолог, она просто заболела этими маками. Насушила семеня, думала высадить на будущий год. И что ты думаешь? Из этих семян на следующее лето выросли самые обычные маки. Красные, с обычными лепестками. А разноцветных больше не было ни разу.

Матвей сделал эффектную паузу, вынуждая меня задать вопрос. И конечно, я не удержалась:

— И почему это случилось?

— Не знаю, — он демонстративно пожал плечами, — я не проводил расследование, поэтому ничего не могу утверждать. Но если ты помнишь, весной 86-го года произошло кое-что, заметно повлиявшее на нашу экологию. Взрыв на Чернобыльской АЭС.

— Так ты полагаешь…

— Саша, я ничего не полагаю, — прервал Матвей, — как я уже сказал, у меня нет никаких доказательств. Но если тебя интересует такая вещь, как досужие домыслы, то могу сказать. Да, лично я уверен, что разноцветные маки в забайкальской деревне расцвели из-за того, что в это время в украинском городе взорвался ядерный реактор. И пока мы не научимся улавливать, понимать и отслеживать такие еле заметные связи — можно считать, что мы ничему не научились. Я человечество имею в виду, а не только нас с тобой.

Да, пожалуй, он был прав. Но роль разливающей масло Аннушки — не та, с которой мне хотелось бы жить.

24

Уезжаю в монастырь. Сегодня вечером.

Нет, подаваться в послушницы пока не собираюсь. Просто надоело без конца выслушивать сумасшедшие версии Матвея, и дабы занять мозги делом, я решила сама немного покопаться в корешках. Если есть причина, которая стала для нашего поколения чем-то вроде коллективного проклятия, то искать надо глубже, чем смотрит Матвей. Намного глубже…

Не могу больше выносить по вечерам квартиру с телефоном, который в любую минуту может зазвонить. А еще я последнее время часто смотрю новости по телевизору, а это не способствует душевному покою.

Анна тогда сказала: «Приезжай проверишь». Поеду. Мне надо получить хоть какую-то ясность…

Келья, где снятся вещие сны, — ничего более нелепого не придумаешь.

И сегодня я буду спать в этой келье.

Всю дорогу до N-ска я не переставала твердить себе о собственной невменяемости.

Автобус медленно прополз по нашим совковым пригородам, где над маленькими серыми пятиэтажками повсюду росли башни новостроек, потом выехал на загородное шоссе. За окнами мелькали светлые березовые перелески и ощетинившиеся всходами поля. А я все думала: не сойти ли мне?