Про Life

— Это я купил! В кредит.

Герман в замешательстве посмотрел на Елисеева, на машину и снова на Елисеева.

— Тебе дали кредит?!

— Это же автокредит. Их всем дают, - небрежно ответил Шура.

— Просто понимаешь, когда мы только познакомились, ты даже ногти на правой руке сам не подстригал, это делала Даша. Потому что раньше этим занималась твоя личная маникюрша, и ты не справлялся. И вот – ты берёшь и покупаешь машину!

— А что, дела идут так хорошо? – вмешался Серёжа.

— Идут, да, - расплылся Шура в мечтательной улыбке.

— Что ж ты молчал, я весь извёлся!

— А надо было, чтобы ты забрал свою долю и уже не вернулся? Ага, сейчас! Клянусь, ещё раз вздумаешь смыться, и я все твои шмотки отправлю на помойку. Даже то, что сам ношу, - Елисеев рванул рубашку на груди в знак серьёзности намерений, - сниму и швырну тебе в лицо!

— Для этого тебе придётся раздеться полностью, - заметил брат.

— И разденусь! Что, думаешь, мне слабо?

— Только не здесь, пожалуйста. Представь, что о нас подумают.

— Подумают они… Как будто в этом городе кто-то умеет думать, кроме тебя, - фыркнул Шура, и его передёрнуло от холода. – Ой, пацаны, я сейчас околею. Пойдём скорее, а? Тем более, там давно всё началось.

Вход охранял мужчина в форме. В его глазах и углах рта, стиснутого так сильно, что не видно было губ, таилось снисходительное безразличие. Кого только охранник тут не повидал, близнецы его не удивляли.

Сергей отдал ему оба телефона и прошёл через рамку металлодетектора. На его зов отозвался разъём нейроинтерфейса, и охранник проверил его наличие. Наконец, на запястье появилась ультрафиолетовая печать, допуская близнецов в благоуханные чертоги.

Здание театра пахло, как разворот женского журнала, и ошеломляло размерами. Казалось, крикни в глубину этих высоких коридоров – и эхо выбьет окна изнутри. По холлу стлалась музыка, просачивающаяся под двери зала, где шло дефиле.

Шура отвёл близнецов в гримёрку.

— Ой, мамочки! – крикнул кто-то, и раздался визг радости.

Он оглушил и сразил Германа. Раскинув полные руки, надвигалась Даша. Елисеев и исполнил несколько танцевальных па, едва не разбив одной из моделей лицо бутылкой. Шуру поймали и усадили в кресло для сушки волос, которую он немедленно включил, чтобы согреться.

— Даже не знаю, чему я рада больше, - прочувствованно сказала Даша, расцеловав Серёжу в обе щёки, - что снова вижу тебя или что мне больше не придётся руководить этими стервами.

— А мы-то как рады, - послышался вредный голосок Ольги.

Она сидела в стороне от всех, вполоборота к зеркалу, и поправляла накладные ресницы. Спрыгнув с туалетного столика, она подошла к близнецам и повернулась спиной. Рукав стекал с плеча девушки, вспыхивая и переливаясь под лампами – разошёлся шов.

— Сделай что-нибудь, - сказала Оля.

Сергей попросил:

— Дайте кто-нибудь иголку с ниткой.

Дотронувшись до девушки, он укололся и выронил иглу. На пальце выступила кровь. Брат прижал его к губам, унимая боль.

Тополиной пушинкой на свету блеснул паук-плетельщик. Герман непроизвольно поймал его на ладонь и потянул осторожно, чтобы натянутая паутина не отпружинила вверх. Манипулируя пауком, как компьютерной мышью, Герман одним движением соединил края ткани и, к собственному удивлению, запечатал шов.

Гомон в гримёрке унялся. Все посмотрели на Германа с огромным любопытством.

— У тебя ведь обе руки левые, - высказала общее мнение Ольга. – Сергей об этом говорил, и мы все так считали. Как у тебя получилось?

— Я нечаянно, - признался Герман.

Его слова встретили дружелюбным смехом и снова зашумели, засуетились, словно разноцветные фрагменты в калейдоскопе, словно этот калейдоскоп треснул. Когда Даша, наконец, вытолкала моделей за дверь и вышла следом, укатив навьюченную нарядами вешалку, Герман вздохнул с облегчением.

— Пошли, - сказал Шура. – Я место для вас присмотрел. Всё увидите.

Сергей печально соскрёб с носка ботинка липкий страз.

Елисеев привёл их в аппаратную комнату. Там, в несгораемых недрах, куда не проникал солнечный свет, ведал мониторами и переключателями единственный сотрудник.

— Конечно, пусть заходят! Всё не одному тут торчать, - воскликнул он и обернулся от экранов.

Звякнули, следуя повороту головы, спутанные медальоны – знаки принадлежности к разным субкультурам. Перед глазами у Германа пронеслись железнодорожные пейзажи, в которые он въехал прямиком из наркотического дымкой леса.

— Рад тебя снова видеть, - сдержанно сказал Герман. Он уже ничему не удивлялся.

— О, какая встреча! Взаимно, братишка, взаимно. Да вы берите стул, присаживайтесь. Мне тут не с кем словом перекинуться. Нет бы кто-то заглянул, спросил – ну как оно, Лёха? Козлы важные! У меня тут, между прочим, электрический щиток. Вот возьму и обесточу им весь праздник.

Подиум, красный и с мокрым блеском, выдавался вперёд, как язык: дразнил. Справа потухла подсветка, и один за другим отключились параллельные ей софиты. Подиум зачерпнул темноту.

С отрешённостью перекликающихся в глубинах Эйфориума администраторов женский голос объявил коллекцию «Siammetry». Наверное, по основному роду деятельности ведущая была аукционист или секретарь суда. Герман мог с лёгкостью представить, как она объявляет лоты или произносит «Слушается дело…».

Включились электронные табло над подиумом, показывая одно и то же – псевдоним брата, записанный латиницей и через о-умлаут. Герман рассмеялся.

— Что за выпендрёж!

— Закрой рот, - сердито приказал брат и подсел к мониторам.

На подиум ступила модель – кажется, Илона. Она шла, наполовину утопая темноте, почти как на промо-фото, и когда выполнила разворот, Герман увидел с обратной стороны совсем другую девушку – пожалуй, Сюзанну. Что за фокус?..

Но никакого фокуса не было. С накрашенными по-разному глазами, с волосами зачёсанными на одну сторону или разделёнными на пробор и уложенными противоположно – справа гладко, слева локонами, модели демонстрировали одежду, скроенную из разных половин.

Кто-то расправился с Серёжиной коллекцией, пристрочив как попало – ассиметричную юбку к балетной пачке, куртку с шипами к свободному, светлому, веющему умиротворением кардигану с капюшоном-«коброй». Кто-то порвал джинсы и чулки, затянул шарфы скользящими петлями.

Герман не сразу понял, что это не ошибка и не вредительство. Именно в таком виде коллекция задумывалась изначально.

— Обалдеть, - сказал он.

— И не говори, - поддержал Лёха. – Приходит же каким-то больным такое в голову…

— Так уж случилось, что это пришло в мою больную голову, - сказал Сергей. – Так что, может, вы оба замолчите и дадите посмотреть спокойно? Хорошо?

Он нервно закинул ногу на колено и выпил шампанского, забытого Шурой. Герману потеплело и похорошело.

— Нет, ну вообще нормально вышло, - заговорил Лёха после сконфуженной паузы. – Вы не видели, а тут была одна… Юбка как пакет, мотня волосатая просвечивает…

Он с неодобрением покачал головой, как будто модель надела прозрачную юбку по собственной инициативе.

Проектор бросал на подиум панорамы разрушенных ядерным взрывом городов. Ржавые отсветы ложились на лица моделей, обутых в прозрачные туфли, будто ступающих на цыпочках по воздуху.

Замыкающей шла Ольга, прекрасная и холодная, как рассвет на Сатурне. За её спиной оживали софиты. Модели застыли в тех позах, в которых их застал свет.

Зал занялся шумом. Заговорили все и сразу. Одно и то же имя переходило из уст в уста, впитывалось в динамики, доносилось по коридору до аппаратной – и это было имя, которое Серёжа взял себе. «Grös», - отображали табло.

— Им что, не понравилось?.. – растерялся брат.

На подиум взобрался Шура. Его смело оттуда хором протестующих голосов.

— Конечно же, понравилось, - с уверенностью сказал Герман. – Они ждут, что ты к ним выйдешь.

Лёха выжидательно забарабанил пальцами по столу.