Про Life

— Зачем тогда вторая бутылка?

— Для твоего брата, - ответила Лера. – Не вечно же держать его взаперти.

Они вернулись в пустыню, и Лера поспешила к Серёже с собранными эйфами, оставив застывшую над песками оболочку или, как она ещё называлась - реплику. Реплика была тёплая и дышала, но Герман знал, что она пуста, а Лера – далеко отсюда. Так далеко, что ему туда ходу нет.

Герман остался один. Понемногу им овладевали не лучшие чувства. Мысль о том, что у Сергея может быть отдельное пространство, недоступное даже брату, отчего-то вызывала неприязнь.

«А ведь я давно уже не знаю, что он чувствует», - вдруг подумал Герман.

И действительно: прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз ощущал радость брата, распускающуюся в груди, как цветок. Герман вообще ничего не ощущал, кроме постоянного присутствия Сергея. Только редкие всплески раздражения, тщательно выверенные, как удары ремнём, призванные вернуть Германа в рамки: «Не зли меня». И он не злил.

Он не успел обдумать это как следует, потому что вернулась Лера. Она открыла глаза, и её подошвы коснулись песка. А за спиной у неё разверзлась, щедро расплескивая свет, червоточина.

Герман прошёл одними из семи ворот, ведущих в Оазис, и его переполнило такое ощущение, будто он вернулся туда, где его ждали и были ему рады.

Это, безусловно, была иллюзия. Но иллюзия высшей пробы.

Овеваемый сухими ветрами, запечатанный семью сервисными кодами, Оазис выдавался вверх острыми как ножи крышами. Волшебные испарения перетекали в облака, облака принимали форму дирижаблей, меж дирижаблей покоилась головогрудь исполинского паука-сенокосца. Его тонкие лапы упирались в землю, как ходули, образуя правильную окружность центральной площади. Временами лапы переступали, и Оазис звенел и покачивался, подобно хрустальной люстре.

— Как же всё-таки здорово, - прошептал поражённый Герман. – И люди такие красивые…

— Они тебя таким же видят, - сказала ему Лера.

— Я так не думаю.

— Ну конечно, глупый. Одна я тебя узнаю́, потому что мы подключились вместе. Остальные видят смоделированную системой оболочку. Смотри!

Она покружилась перед ним, и Герман увидел, как летит юбка, похожая на розовый бутон, как падают кудри на незнакомое лицо, и вуаль на этом лице.

— Ну как? – самодовольно спросила Лера. – Это называется «личина».

— Да, это круто, - признал Герман.

Он мысленно зачерпнул стелящийся над мостовой туман и сформировал из него ажурные перчатки на тонких Лериных руках И зонтик в пару к перчаткам.

Лера со смехом закружилась, поднимая клубы белого дыма, и вышла из них в своём прежнем облике.

— Конечно, это не по-настоящему, как выразился бы твой брат. Так ведь и в фильмах ужасов тоже выдумку показывают, но пугают они взаправду. Да и какая разница, что существует, а что нет. Человек и говно состоят из одних и тех же атомов, только по-разному сгруппированных. Выше этого только разум и фантазия. Может, их проявления – это всё, что есть в мире действительно настоящего.

— Ну, чем займёмся? – спросил Герман.

— А чем бы ты хотел? Выбирай.

Лера показала на север, где что-то алело, как вишня в хрустале. Стоило только присмотреться, как стены зданий расступились перед взглядом и стали прозрачными. Герман увидел лабиринт из розовых кустов. В центре лабиринта билось исполинское сердце, а над входом горела надпись: «АД». Прищурившись, Герман понял, что первая буква, а именно «С», перегорела.

— Эротический аттракцион, - сказала Лера. – Обещает исполнение любых фантазий.

— Почему тогда «Ад»?

— А потому, Герман, что когда нечего желать, то фантазия обращается к таким безднам, о существовании которых ты даже не подозреваешь… Посмотри теперь направо.

На восток убегала разбитая дорога, вымощенная жёлтым кирпичом. Она упиралась в поле, так густо засеянное красными цветами, что, казалось, там только что закончилась кровопролитная схватка.

— Дом Солнца. Располагает более чем пятьюдесятью тысячами наркотических трипов. Есть ещё тотализатор, но нам туда лучше не соваться…

— Почему?

— Сам посмотри, только зрение расфокусируй.

Он так и сделал, и парящая над Оазисом платформа растаяла в воздухе, оставив после себя только очертания, по которым медленно ползали переливающиеся, как ртуть, серые пятна. От них исходило тягостное ощущение слежки. Глазам стало больно, будто Герман смотрел на солнце.

— Это сервисные зоны или, как их ещё называют, серости. Они устроены почти как интерактивные объекты, но по обратному принципу. Если не знаешь, куда смотреть, ни за что не увидишь.

— Они опасны?

— Если не собираешься ничего нарушать, то нет, - усмехнулась Лера. – Но это же тотализатор. Там можно выиграть много эйфов. Серые оттуда не выкисают, чтобы не допустить мошенничества… Так что ты решил?

— Не знаю, - ответил Герман. – Может, просто погуляем?

— Давай.

Лера взяла его под локоть и увлекла в переулок, где пролегала декоративная теплотрасса. Из брешей в трубах били эйфы. Горели бочки, и в дыму над ними вились светлячки. В дверных проёмах висели тяжёлые пластиковые шторы.

Лера нырнула за одну из этих штор, которая по виду ничем не отличалась от остальных. Они с Германом оказались в маленьком магазине, похожем на парфюмерный.

Вдоль стен располагались демонстрационные стенды. На них под стеклом стояли одинаковые флаконы, помеченные QR-кодами. Стоило задержать взгляд на кодах, как перед внутренним зрением появлялись названия: «Светлая грусть», «Катарсис», «Дереализация»… Последнее название заставило Германа вздрогнуть.

— Здорово, Барыга! – поприветствовала Лера человека за прилавком.

В отличие от кинематографично привлекательных прохожих – цивил, как пренебрежительно называла их Лера, - продавец никак не желал отпечатываться в памяти. Герман знал, что забудет его, как только отвернётся.

— Дама Треф! Давно тебя не видно. Хочешь что-нибудь приобрести?

— Разве что у тебя наконец-то появилась «Амнезия».

— «Амнезия» - это миф, Дама Треф, - флегматично отозвался Барыга. – Чтобы что-то внушить – надо сначала что-то вспомнить. А как вспомнить потерю памяти?

— Ну, тогда мы просто посмотрим.

Барыга кивнул на Германа.

— Молодой человек здесь недавно?

— Ага, - сжала его руку Лера.

Продавец поставил на прилавок три флакона – белый, цвета арбузной мякоти и алый с чёрной пробкой.

— Что же, тогда приступим к дегустации. Да ты подходи, не стесняйся.

Герман подошёл. Барыга взял розовый флакон и достал пробку, из-под который тоненько поднялся дым.

— Махни ладонью по направлению к лицу, как будто нюхаешь духи.

От брата Герман знал, что духи слушают. Только он хотел об этом сказать, как ощутил во рту вкус сочного, превосходного, налитого южным солнцем арбуза. Когда Герман жил в доме Грёз, то много раз ел арбуз, но навсегда запомнил, в каком восторге был, когда в первый раз его попробовал. Сейчас он испытал этот восторг снова.

Над белым флаконом Герман склонился уже со знанием дела. Вдох погрузил его в детство – но не собственное, а как бы наблюдаемое со стороны. Герман почувствовал, как пахнет очень маленький ребёнок, и какую щемящую нежность это вызывает в груди.

— И новинка. – Барыга подмигнул Герману и взялся за флакон с чёрной пробкой. – Хит сезона!

На этот раз Герман почувствовал себя так, будто у него завязаны глаза, будто горит свеча, роняя на него обжигающие слёзы, а женская рука в кожаной перчатке медленно гладит его по обнажённой спине, отчего волоски на затылке встают дыбом…

— Видел бы ты своё лицо, - захихикала Лера. – Что там, Барыга? Я тоже хочу попробовать!

Тот быстро убрал флакон под прилавок.

— А вот этого не надо. Знаю я таких, как ты.

— Хорошо же ты обо мне думаешь! – оскорбилась Лера и повернулась к Герману. – Пошли-ка отсюда. Сервис, блин, как в школьной столовой.

Но он смотрел только на человека за прилавком.