Страница 90 из 130
Бюэн руками торопливо разгреб кучу и вытащил холодное, в одних подштанниках, тело сына. На груди и спине чернели запекшиеся раны. Судорога страдания пробежала по лицу проводника:
— Васкэ, сынок!
Между комьев земли проглядывало еще одно голое тело. Когда вытащили, Андрей Ермолаевич признал в нем одного из бандитов.
Бюэн сбегал на ключ, набрал воды и прихватил пригоршню голубой глины. Замазал раны сына, предварительно обмыв их. Потом обмотал изорванной на полосы рубахой.
Топограф безошибочно определил — жизнь на волоске, но ранение, слава богу, сквозное и есть надежда. Васкэ приоткрыл веки, медленно повел глазами. Сообразив, что он среди своих, попытался улыбнуться.
— Бандит стрелял, — прошелестел он. — Я брал карабин, стрелял одного. Другой меня стрелял…
Парнишка зашелся в надрывном кашле, изо рта пошли сгустки крови, и он потерял сознание.
В это время из перелеска показались на лошадях Изосим с одним из рабочих (жеребцы, привязавшиеся к мальчику, тут же прибежали на его свист к лагерю). На ногах — деревянные колодки, привязанные к ступням у кого ремешками, у кого веревками. Петр вытесал их топором из ствола молодой осины.
Надо было решать, что делать дальше.
— Банда вряд ли далеко ушла, к оленям еще приноровиться надо, — размышлял вслух начальник партии. — Поступим так: Бюэн, вы с Изосимом остаетесь с Васкэ. Дожидаемся остальных и в погоню.
Удрученные потерей товарища, рецидивисты гнали оленей без остановок. Наконец голод дал о себе знать и они остановились. Солнце припекало по-летнему. Вспомнив про фляжку со спиртом, Верзила предложил:
— Братва, есть ханка[135]! Помянем Сову!
После второй спьянились так, что под песню «здесь смерть подружилась с цингой, набиты битком лазареты…» полезли купаться.
Топограф с Петром, пользуясь моментом, незаметно подползли, собрали разбросанное оружие и одежду. А рабочие тем временем тихонько увели караван. На их счастье зэки даже не удосужились распрячь оленей — видимо, боялись, что не сумеют отловить их и запрячь снова. Бедные ороны уже выщипали весь ягель вокруг себя и, не имея возможности отойти от нарт, жалобно хоркали.
Выбравшись с веселыми воплями на берег, бандиты увидели, что исчез не только караван, но и вся их одежда. Хмель мигом вышел. С ужасом глядели они друг на друга, понимали — это смерть. В ушах набатом зазвучали слова Верзилы: «Сами перемрут, сами перемрут…»
Пройдут десятилетия и, быть может, случайный путник наткнется на их истлевшие останки и его сердце заполнится сочувствием. И невдомек будет ему, что это кости преступников, настигнутых Божьей карой.
Изосим, ехавший на одних нартах с Васкэ, то и дело поил приготовляемым с утра отваром из целебных трав и корешков. Однако тому становилось все хуже: жар, бессвязные речи, неразборчивые крики. Обеспокоенный начальник партии распорядился остановиться и дать раненому возможность отдохнуть от дорожной тряски.
Васкэ действительно сразу полегчало. Булькающий, прерывистый хрип пропал, но взгляд, направленный в сияющую бездну неба, стал стекленеть, уходить внутрь зрачков. Ермолаевич встревожился — он догадывался, что это означает. Неожиданно по лицу Васкэ скользнула тень улыбки. Всех охватило предчувствие, что должно произойти нечто необыкновенное. И случилось чудо преображения: мраморное лицо начало тихонько розоветь, стянутые в веревочки губы наполнялись кровью. Васкэ обвел глазами окружавших его людей. Все облегченно перевели дух — похоже, что самое страшное позади. Подошел Изосим со свежим отваром. Увидев его, Васкэ прошептал:
— Изосим, ко мне приходил твой Бог… с «картинки». Он сказал: «Рано!»
— Ну и славно! Стало быть, скоро поправишься, — обрадовался Изосим, всю дорогу беспрестанно молившийся о здравии друга.
— Ну что, герой, будем жить! Молодец! Можно сказать, спас отряд! — похвалил парня Андрей Ермолаевич.
За неделю прошли несколько сутулых водоразделов с бурунистыми речушками. Чем ниже становились горы и шире долины, тем чаще встречались высокие скелеты эвенкийских чумов, иногда покрытые берестой. Оленеводы, кочуя со стадом по сложившимся веками тропам, жерди с собой не увозят, а снимают при перекочевке только шерстистые покрышки.
Вот и сегодня после полудня в перестойном кедраче на взгорке, неподалеку от речки, проступили, словно призраки, белые, покрытые атласной берестой колокола.
Подошли — вокруг ни души. Хоть и не принято тревожить чужие жилища, но пришлось: по земле глухо забарабанили крупные капли.
Утром деревья и трава после дождя были мокрыми, а в чуме сухо, уютно. Сквозь незаметные глазу дырочки в бересте тянулись золотистыми нитями лучики света. Андрею Ермолаевичу захотелось забыть, что он начальник отряда, и позволить себе просто полежать, понежиться. Подкралась соблазнительная мысль: «Может, дневку сделать? А почему бы и нет — люди давно без отдыха и бани». Высунувшись из спальника, он объявил полусонным товарищам:
— Остаемся на дневку. До обеда отдыхаем, после обеда всем стираться, мыться!
Бюэн, перевязав и покормив сына, занялся осмотром нарт. Менял, подтягивал истершиеся вязи, проверял, распутывал упряжные ремни, заменял треснувшие копылья. На двух остолах закрепил разболтавшиеся костяные наконечники.
Изосим с одним из рабочих варили еду, валили и таскали сухостоины на дрова, поддерживали огонь. Кто-то латал дратвой изношенную обувь, кто-то штопал порванные брюки.
Топограф систематизировал материал, делал записи в дневнике наблюдений.
Петр, выбрав место поближе к речке, натаскал кучу камней и, сложив из них очаг, несколько часов жег дрова. Когда угли стлели, поставил над раскаленными докрасна валунами палатку, связал березовый и пихтовый веники.
Парились в нестерпимом жару в несколько заходов. Разогревшись, ныряли в холодную речку и опять махались, охаживая друг дружку вениками, под дикие, полные восторженного счастья вопли.
После бани расселись вокруг костра на бревнышках и, подставив под лучи солнца молочно-розовые тела, пили чай. Комары наконец совсем исчезли, стало возможным сидеть вот так — обнаженными и без дымокура, от которого разъедает до слез глаза. Какое это, оказывается, счастье!
Легли пораньше с расчетом выйти на маршрут с рассветом. После бани спали так крепко и сладко, что никто не слышал шума подступавшей воды.
Разбудил крик Бюэна:
— Вставай, река пришла!
Повыскакивав из чумов, в сером полумраке люди увидели воду всего в метре от себя. Палатку, в которой несколько часов назад так яростно парились, уже смыло. Мутный поток проносил мимо людей вывороченные с корнем деревья и какие-то непонятные темные кучи. Один огромный ствол, зацепившись за что-то корневищем, стал медленно разворачиваться, наезжая ветвистой кроной на чумы. Зеленый таран без труда смял крайний. Рабочие едва успели оттащить повыше уже подтопленные нарты.
Оглядевшись, поняли, что находятся на острове. Оленей не видано — чуткие животные поднялись на холм до того, как лагерь отрезало от берега. Последовать их примеру уже не было возможности — по ложбине несся взбаламученный поток. Он был столь же стремителен и грозен, как сама речка. Полозья нарт опять лизала подступавшая вода. Чтобы их не унесло, привязали ремнями к молодым гибким деревцам.
— Мужики, пока не поздно, поднимаем груз на деревья, — скомандовал Андрей Ермолаевич и стал спешно рубить жерди для настила. Вооружившись топорами, все кинулись помогать. Две площадки соорудили друг над другом, используя близлежащие деревья как столбы — стойки. Груз подняли на самый верхний и накрыли пологом, а сами разместились на нижнем. Сели, плотно прижавшись друг к другу, чтобы дать Васкэ возможность лечь поудобней.
Отдышавшись, Андрей Ермолаевич поднялся на верхний настил проверить, не оставили ли чего ненароком. Убедившись, что инструмент и продукты на месте, успокоился. Огорчало только то, что подмочили соль и крупу.
135
Ханка — водка.