Страница 87 из 130
Нашлась и выроненная рабочим тренога. Правда помятая. Осмотрев ее, рабочий успокоил начальника — поломка несложная, отремонтирует.
За пять дней все запланированные на гольце и в его окрестностях работы были завершены. Андрей Ермолаевич был доволен: отряд шел с опережением графика, и посему он принял решение остаться здесь, в обустроенном и обжитом лагере, на два дня для отдыха. Подошло время помыться, постираться, подремонтироваться.
В отдельной палатке докрасна раскочегарили обложенную крупным галечником железную печь, нагрели в котле воду, застелили пол свежесрезанной травой, наломали березовых веников и по очереди, группами в три человека, попарились.
Окирэ, слушая дикие вскрикивания людей и частые шлепки веников, пришел в ужас. «Видно, там злой дух их колотит, как бы меня не побил. Не пойду в эту палатку». Но когда красные, как вареные раки, мужики стали выбегать из нее и с радостными, счастливыми воплями прыгать в ручей, понял, что это истязание совершается добровольно и, похоже, лучи даже нравится.
ДОРОГА ДОМОЙ
Криками «От! От!» Бюэн разбудил дремавшее под защитой дыма стадо. Зашевелился, разорвался войлок из спин лежащих оленей. Животные перестают жевать, лениво поднимаются, потягиваются и смотрят то на каюра, то на вожака. Заарканив его, Бюэн пытается надеть на него упряжь. Сильный бык, дико кося большие круглые глаза, упирается. Наконец сдается и покорно идет к передним нартам. После этого остальные ороны, трубно рюхая, сами подходят к саням и занимают свои места в караване. Через полчаса аргиш собран и идет на юг — отряд повернул на «обратный ход», чтобы в сентябре замкнуть маршрут, накрывающий топографической съемкой, огромный горно-таежный край.
Окирэ, добывший у подножья гольца уже трех струйников, объявил:
— Позалуй, вас лагерь останусь — стол хоросый, лавка есть, весером сидеть буду, вас вспоминать буду.
— Спасибо! Аят бикэллу — до свидания! — с грустью прощались топографы, привыкшие к симпатичному старикану.
Впереди предстоял переход на запад, в долину, закрытую от них длинным хребтом. Чтобы одолеть его, Бюэн предложил идти по тесному каньону. От многоцветья пластов на его склонах у путников разбегались глаза. Эта каменная «радуга» с лихвой компенсировала салатную бледность лишайников, покрывавших отвесные скаты. Как вскоре выяснилось, каньон обладал занятным свойством — малейший шорох усиливался и множился эхом.
Хотя июнь уже был на исходе, сюда весна только подступилась. В боковых трещинах и нишах лежал оледеневший снег. Из-под него сочились тоненькие струйки. Собираясь в ручеек, они текли по льду, покрывавшему дно ущелья. Местами вода промыла в нем каньончики. Их льдистые стенки, словно подсвеченные изнутри, лучились и переливались на извивах перламутром. Было очевидно, что, не успевая растаять за лето, лед лежит здесь круглый год.
В одном месте широкая щель примыкала почти вплотную к скалистому выступу, и каравану, чтобы продолжать движение, пришлось перебираться через нее.
Олени широко ставили клешнястые копыта и, подняв хвостики, будто боялись их промочить, перепрыгивали через голубоватую щель парами. Один бык поскользнулся и съехал в нее задом. Не успей подбежать Бюэн и воткнуть перед заскользившими вслед нартами свой посох с металлическим наконечником, дело могло принять серьезный оборот.
Застрявший олень, повиснув на потяге, в ужасе забился, проваливаясь все глубже. В шеи остальных оленей удавкой врезались упряжные ремни, они, задыхаясь, хрипели, но старательно тянули, стуча о лед копытами. Однако им недоставало сил выдернуть застрявшего собрата. Подбежали рабочие. Общими усилиями вытащили перепуганное животное. Сняли упряжь, а на его место поставили запасного оленя. В память об этом происшествии ручей был нанесен на карту как «Скользкий».
Наконец теснина расступилась. Караван из царства льда вновь вернулся в лето. Здесь склоны хребта покрывали поляны, пестревшие множеством цветов — желтых, голубых, белых. На солнцепеках янтарными гроздями рассыпана наливающаяся сладким соком морошка. Колючие кусты шиповника, возвышаясь над ней, покачивали на легком ветру свои розочки.
По удобной изложине съехали на бескрайнюю ровную марь. Только в двух местах ее мшистая гладь вспучивалась невысокими грядами. Ярко-зеленые мхи, усыпанные крохотными кустиками клюквы, перемежались блюдцами воды и реденькими гривками чахлых, с изогнутыми и перекрученными стволиками, лиственниц. Это уникальное по жизнестойкости дерево, благодаря своей способности выпускать и поверхностные корни, может расти как на скалах, так и на такой зыбкой почве.
По количеству же гнуса эта местность смело могла претендовать на звание самого продуктивного питомника кровососов. Как только караван вторгся во владения этих злобных насекомых, многомиллионные полчища их, словно получив чью-то команду, тучей пепла накрыли долгожданную поживу. Пока люди торопливо доставали накомарники, оголодавшие насекомые жалили их, доводя до исступления.
Если бы Господь надумал создать на Земле ад, то эти мари подошли бы как нельзя лучше — ни одно живое существо не в состоянии жить здесь постоянно. За все время, пока аргиш шел по мари, путники не встретили ни одного зверя, ни одной птицы. Люди стали раздражительными, резкими в движениях. Было непонятно, как они с оленями вытерпели такие муки и вырвались из этого ада, не тронувшись умом.
Самый же страшный бич тайги — неистребимая мошка. Она проникает в любое место, но больше всего любит веки, набивается в волосы, в подмышки. Покусанное мошкой лицо опухает так, что на него страшно смотреть. На месте укуса появляется кровоточащая, нестерпимо зудящая ранка. Причем, если попытаться почесать место укуса, то жжение только усиливается.
Чуть меньше докучает другой мучитель — мокрец. Эти мельчайшие, почти невидимые насекомые облепляют, как паутина, их даже согнать невозможно. Приходится время от времени просто стирать их рукой с лица и шеи. Но самые злобные и безжалостные враги человека в тайге все-таки комары.
Отбиваясь от кровопийц, все вспоминали отвар багульника и кляли себя за то, что не прихватили в запас его пахучих веток. Оказалось, что в этих местах он не растет.
Больше всех доставалось запряженным оленям — ни почесаться, ни потереться. От болезненных укусов в пах и живот они беспрестанно подергивали шкурой, сучили ногами. Лошадок же выручали длинные, до копыт, хвосты. Они умудрялись охлестывать ими почти все тело.
Слава богу, что паутов[126] пока не было: укусы этих крупных «бомбардировщиков» еще болезненней. Их личинки, подкожные и носоглоточные, превращают жизнь оленей в сущий ад. Стадо охватывает паника — животные беспорядочно носятся с места на место, пытаясь спастись, и сильно худеют.
Шагать по податливому мшистому ковру среди дурманящих испарений и без кровососов тяжело, а тут все «удовольствия» в одном месте. Мари никто не любит, но у «полевиков» нет такого понятия: «любишь, не любишь» — идешь туда, куда указано в задании.
Впереди блеснула гладь озера. Над ним пухли, провисая все ниже, черногрудые, с обвислым пузом тучи. На ходу созревая, они зачернили все небо. Воздух, пронизанный напряженностью электрического поля, казалось, вот-вот взорвется. От заметавшегося в испуге ветра повеяло прохладой. С глухим стуком упали первые увесистые капли и почти сразу на караван хлынул ливневый косохлест. Одновременно ослепительный блеск обжег глаза. Еще и еще! Сухо лопались, катились громовые раскаты. Молнии, вспарывая и полосуя брюхатые тучи, неожиданно — остро ломаясь и скрещиваясь, обстреливали отряд практически в упор, окружив его огненным частоколом. Земная твердь от их резких ударов и перекатистого гула беспрестанно вздрагивала и, казалось, вот-вот расколется. Беспрерывная канонада заглушала все звуки. Путникам приходилось объясняться жестами.
126
Паут — просторечное название овода.