Страница 69 из 130
Торговля набирала обороты. Якут заказывал муки, зерна, особенно овса для лошадей все больше и больше. Эти товары пользовались постоянным спросом не только в якутских наслегах, но и у тунгусов. Чтобы не возить зерно, Василий открыл лавку на месте слияния двух речушек, на полпути между гарнизоном и монастырем, где проходили постоянные пути кочевников, и поселил там своего батрака.
Жизнь в монастыре кипела, но одна проблема, из-за которой собственно офицеры и покинули гарнизон, оставалась нерешенной: семьей никто и не обзавелся. Надеялись найти невест у староверов, но из скита пока не приходили.
Отправляясь за покупками в лавку, монастырские иной раз проезжали дальше — в гарнизон, к лосевцам. Встречи с боевыми соратниками хотя и были желанными, в итоге еще больше обостряли тоску по семейной жизни: те уже имели по двое-трое детей.
В гарнизон сподручней было ездить на Троицу: посев закончен, а сено косить время не поспело. Лосевцы же с ответным визитом на уборку приезжали. Помогали жать и обмолачивать хлеб. Скучавшие по земле казаки работали с огромным удовольствием — в их буреломной тайге негде было ни сеять, ни косить. Кроме того, женская половина гарнизона по заказам монастыря шила из выделанных шкур расшитые узорами унты, кухлянки.
Уже после первого посещения лосевцев приметливый есаул поделился со штабс-капитаном:
— Слушай, Николай, мне показалось, что жена Лосева на Василия стала походить. Когда в гарнизоне жили, не замечал, а сейчас смотрю — одна колодка.
— Точно — похожи. Не дочь ли она ему?
— Кто ж этих аборигенов разберет. Я слышал, они своих жен, если видят, что мужик видный, сами в постель предлагают. И считают это проявлением гостеприимства, а не грехом.
Обладая редкой изворотливостью и чутьем, Василий Сафронов долгие годы умудрялся скрывать от властей существование сети таежных лавок, устроенных им в местах пересечения основных кочевых путей эвенков. Почувствовав, что тучи все же сгущаются, он поступил просто: договорился с начальником районной милиции, и тот за приемлемое вознаграждение стал смотреть сквозь пальцы на сигналы о незаконной торговле и скупке якутом золота, мягкой рухляди.
А для гарнизона и для монастыря якут был палочкой-выручалочкой — он обеспечивал возможность получать любой товар.
Довольно быстро монастырская община превратилась в крепкое хозяйство со строгой дисциплиной, поддерживаемой авторитетом старца Алексия — Лешака. В стенах монастыря нашли приют несколько беглецов из Алданлага. Как будто Богом ведомые, бежав из мест заключения, они шли в верном направлении, и те, кто выжил в дороге, выходили прямо к монастырю. Казалось, невидимый свет озарял это место, притягивая к себе искавших правды и даря им кров.
Горный инженер, из числа беглых, обнаружив на склоне монастырского холма богатый выход медной руды, соорудил плавильную печь и из полученного металла стал отливать в дополнение к деревянной посуде и медную. Освоил и кузнечное дело. Василий доставил ему наковальню, и теперь от печи нередко несся перестук молотка — глухой и мягкий по меди и звенящий по наковальне.
С приходом зимы тунгусы начинали пригонять своих оленей в эту и соседние долины. Старец с юнкером старались обратить спустившихся с гор кочевников в православие. Новообращенным, прошедшим обряд крещения, Лешак собственноручно вешал на шею медный крест, отлитый здесь же, в монастыре.
Один крещеный эвенк, Владимиром, через несколько дней вернулся и попросил еще один нательный крест.
— Пошто тебе второй?
— Старый гвоздь ковал. Новый давай, только толстый давай. Худой, как юкола, Христоса не давай. Бог надо толстый, как наш сэвэки. Такой долго живи, эвенку помогай.
— Владимир, ты же по своей воле крестился, а продолжаешь поклоняться идолам. Нехорошо!
Эвенк сердито глянул на Лешака:
— Христос на небе. Как просишь у него добычу? Сэвэки рядом, всегда можно проси. Христоса хорошо только нож делай.
Лешак улыбнулся, а стоявший поодаль есаул возмутился:
— Отец, что проку крестить таких дикарей? Живут одним днем, о душе не думают, о будущем не заботятся. Одно слово — таежные цыгане!
— Отвечу тебе притчей. Старик сажает яблоню, а сосед удивляется: зачем сажаешь, ведь тебе не дожить до плодов? Тот и говорит: зато внуки поедят и вспомнят обо мне. Так и тут: коли мы хотим приобщить этих людей к православию, семена засевать надобно уже сейчас. Они хоть и язычники, а посмотри — живут-то по-божески. Не вороваты, не коварствуют. Добро помнят всю жизнь и платят тем же. Чем не православные? В Библии сказано, что возле каждого человека летают два духа: ангел и демон. Оттолкнув этого дикаря, мы лишь поспособствуем диаволу.
Один из беглых, старообрядец Зиновий из знаменитой на всю Россию Поморской общины, оказался иконописцем. Он в тонкости владел традицией византийской школы, любовно передававшей через иконы высоко духовные идеи человеколюбия не посредством внешней яркой красоты, а глубоким внутренним содержанием.
Иконы Зиновий писал на ковчежной доске. Писал темперой. Красками, в которых связующим веществом является эмульсия из воды и яичного желтка. В качестве пигмента-красителя использовал растертые камни, глину, сажу. Написанные темперой образа отличались стойкостью к внешним воздействиям и сохраняли первоначальную свежесть значительно дольше, по сравнению с иконами масляной живописи.
Теперь старец Алексий-Лешак вручал семьям новообращенных вместе с крестами и образ покровителя монастыря — Сергия Радонежского.
Монастырские уважали и почитали старца, да и небеса благоволили ему. В свои годы он был бодр, энергичен и зело здрав в уме. А в знании догматов православия почти сравнялся с Антоном Хлебниковым. И когда стали решать, кому быть настоятелем, офицеры всем обществом попросили его принять этот сан.
— Рад бы в рай, да грехи не пускают. Дабы наставлять, я обязан сперва очистить свою душу. Для того надобно исповедаться перед законным духовным лицом, получить у него благословение и рукоположение.
— Где ж такого в нашей глухомани взять? — расстроился есаул.
— Есть один человек, который мог бы нам в этом деле помочь — наставник Варлаамовской общины. Григорием его кличут, в миру ажно профессором был. А до того могу быть просто старшим у вас.
— Погодите, а как фамилия того профессора? — заинтересовался вдруг штабс-капитан.
— Не ведаю. На что она мне?
— Ну хорошо, опишите, как он выглядит?
— Высокий, борода черная, нос острый…
— На щеке шрам?!
— Кто его разберет — борода густая, не видно.
— Господа, не исключено, что это мой брат! Его зовут Григорием, и он профессор теологии.
— А что удивляться? Место у нас такое — хороших людей собирает. Будет на то Божья воля — свидишься. Тогда и узнаешь: он али не он, — рассудительно заключил Лешак.
ТРАГЕДИЯ В ГАРНИЗОНЕ
В один из прохладных августовских вечеров, когда братия отдыхала после жатвы, в монастырь явились два изможденных отрока с собакой. Один, что постарше, — белобрысый, медлительный, добродушный увалень, второй — чернявый, подвижный, обходительный. Офицеры не сразу признали в них сыновей Лосева: Тимоху и Игорька — так сильно исхудали и почернели.
Мальчишек усадили за стол и напоили бодрящим настоем брусены с хрустким, еще горячим хлебом. Придя в себя, ребята рассказали о постигшей гарнизон трагедии.
Подполковник Лосев не позволял покидать окрестностей гарнизона, но жена Шалого — Ульяна упросила-таки мужа тайно съездить навестить родителей, живших в улусе. Чтобы их не искали, сказали, будто уходят ставить избушку за перевалом. Мол, зимой попытаем промысловое счастье на новом участке — золото в ключах и речушках иссякло, и теперь, чтобы выменивать у Василия товар, лосевцам приходилось активно добывать пушнину в дальних отрогах.