Страница 65 из 130
Сама мысль о том, что он может стать спасителем Отечества и даже, быть может, членом правительства, наполнила Темного чувством исторической значимости и высокого предназначения. Но вскоре их сменили более приземленные мысли: «Еще неизвестно, чем военная операция завершится. Большевики нашлют войск и перестреляют всех. Уж если такие командиры, как Пепеляев, потерпели крах, куда нам тягаться — плетью обуха не перешибешь. Да и вообще, большой вопрос — доставят ли оружие? Американцы, шельмы, опять могут надуть… При таких деньгах лучше просто купить шхуну и уйти хоть в Японию, хоть в Америку, хоть в Австралию и основать там русскую колонию. Денег на все хватит».
Вечером мичман осторожно поделился своими мыслями с сослуживцами. Идею бескровной, мирной экспроприации сокровищ старика осторожно, с поправкой «не больше половины», поддержали братья Овечкины. Остальные промолчали, а штабс-капитан сказал:
— Угомонись, голубчик. Все это уже было!
Неуемный Лешак вернулся в монастырь последним, уже в сумерках. Нащепал от сухого полена лучины и запалив в железном светце пару, устало сел на скамью. Ротмистр тем временем взбодрил самовар и, когда «пузач» напряженно забурлил, разлил всем травяной чай. Первому — старику.
Тот тяжело поднялся, сходил в кладовую и принес туесок меду.
— Угощайтесь! Чай с медом больно хорош с устатку и для сугреву. Назяб я седни.
— Что ж вы, почтенный, так долго? В вашем возрасте поберечься бы надо, — попенял деду Суворов.
Польщенный заботой Лешак заерзал на скамье и, наконец, хитро прищурившись, достал из-за пазухи тряпицу. Торжественно развернул: на стол глухо брякнулся кусок желтого металла.
— Вот это да! — не удержались постояльцы.
Лешак залоснился от радости. Он вновь испытал сладостную истому от своей значимости:
— Подфартило малость. Што долго? Дак алкал ишо назолотарить. Така уж натура, прах ее побери. Озябши, а все бутарю. — И, смакуя маленькими глотками чай, добавил: — Буря, кажись, идет. На дворе чьи-то портки сохнут, сымите, а я пойду. Штой-то ко сну клонит, силенка и впрямь уж не та… умаялси. — И уже в дверях: — О, вспомнил! Днесь сон чудной видел. Будто лежит кто-то на полатях в белом одеянии. Меня увидел, поднялся навстречь и молвит: «Ложись, а я тебя охранять стану». Што б то значило?
Старик удалился, и вопрос повис в воздухе. Офицеры глянули на Темного, но промолчали. Мичман слегка покраснел, отвел в сторону глаза…
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Ураганный ветер, атакуя монастырь, всю ночь бился о стены, сложенные из дикого камня. Яростные шквалы, казалось, вот-вот вышибут из них староверческий дух. Но древнее строение стояло не шелохнувшись. Лишь могучий кедр во дворе слегка постанывал, отмахиваясь ветвями-лапами. А ветер все не унимался, сатанел. Не выдержав его напора, с треском переломилась высокая береза подле ворот. Падая, она попыталась опереться на соседку, но гибкие ветви только шумно проскользили по стволу. Сколько подобных бурь и гроз пережила белокорая красавица, и вот лежит, поверженная, на земле.
Умаявшись от потуг, ураган к рассвету успокоился. Пойму накрыла серая вуаль мороси. Воцарилась оглушительная тишина. Ни одна травка, ни один листочек не шелохнутся в сеющей влаге.
В эту непогодь обитатели монастыря почти весь день провели в трапезной. В основном сидели у самовара, гоняли чаи из таежных трав. Любопытный Лешак все выспрашивал постояльцев про революцию и про войну, о которых имел представление лишь по отрывочным и зачастую искаженным слухам.
— Ну, мужичье дружка с дружкой испокон веку машутся. Но откель таки нашлись, что царевых дочушек и мальца хворого постреляли? Таких и мужиками-то назвать не можно. Што за помрачение тако с народом стряслось? — пытал дед. — Мне таперича даже помыслить не можно, штоб в Рассею возвернуться. Така одичалость там.
— Милостивый сударь, во-первых, простите нас, Христа ради, солгали мы про экспедицию, — неожиданно для всех вдруг повинился есаул Суворов. — Мы офицеры царской армии.
Старик удовлетворенно хмыкнул:
— Я ить сразу смекнул — брешете.
Ошарашенные белогвардейцы переглянулись.
— Поверьте, мы не из дурных побуждений. Побоялись сразу открыться незнакомому человеку.
— Ладно, то дело прошлое. Вы днесь вразумите меня откель тако безумство в Рассее?
— Если обратиться к истории, то примеров, когда в борьбе за власть королей и царей убивали не счесть. Но чтоб царствующую фамилию подчистую уничтожить — такого не припомню. Подобную жестокость к уже поверженному противнику невозможно ни понять, ни объяснить. Мы и сами не можем взять в толк, что же такое случилось с нашим народом, — стал объяснять штабс-капитан Тиньков. — Но как правил царь-батюшка, как воспитывал своих подданных, так народ и отплатил ему. У мудрого, справедливого родителя дети родителя почитают. Что это за правитель, у которого в военное время шпионы разгуливают по столицам, а ватага пьяных матросов перевороты совершает? Но Николаю было не до этих пустяков! Сначала развязал позорно проигранную войну с японцем. Потом ввязался в баталию с германцем. Люди устали от бессмысленных потерь и унизительных поражений, озверели от голода и лишений. Вот и пошло — поехало. — Николай Игнатьевич с болью махнул рукой.
— Декреты большевиков о мире и земле стали теми гранатами, которые взорвали, и окончательно деморализовали армию, склонили ее к красным. Солдаты ринулись домой, чтобы поспеть на дележку помещичьих земель. Офицеров, призывающих к верности присяге, убивали. Надо отдать красным должное — очень точно все рассчитали, а мы все медлили, выжидали. Надеялись, что все как-нибудь само собой образуется!
— Господа, не забывайте, что во время смуты начинает действовать закон толпы, — обронил ротмистр.
Лешак, и так мало что понимавший в мудреных рассуждениях офицеров, робко спросил:
— Какой такой закон?
— Это когда сама по себе добропорядочная, законопослушная личность, оказавшись в толпе, вопреки своей воле, делает то же, что и толпа, управляемая заводилой. Человек как бы теряет свое я, и если зачинщик призывает к бунту — бунтует, хотя до этого и не собирался.
— Эт верно — куды баран, туды и овцы сломя головы.
— Что удивительно на Руси все происходит вопреки здравому смыслу и логике. Если обстоятельства говорят о грядущем процветании, жди катаклизмов и разрухи. Столыпин вон как экономику поднял! Страна так резко в гору пошла, что весь мир изумился. А сильные державы, испугавшись, помогли бардак у нас устроить. Мы имели самый крупный в мире золотой запас, а кончилось все катастрофой, — с болью в голосе, пробасил штабс-капитан Тиньков.
— Я все удивляюсь, как такая малочисленная партия сумела победить! — вступил в разговор молчавший до того юнкер.
— Да очень просто — посулили народу надежду на лучшую жизнь, и он пошел за ней. Не зря говорят: «надежда — золото бедных», — пояснил ротмистр.
— Ох и времечко, в голове не поместишь, — вздохнул Лешак. — Однакось и новая власть не на те полозья сани поставила. Кудысь она прикатит, коли повелевать стали самые нерадивые? Тунгусы вон сказывали, што у них таперича главный Тутумэ. А он всю жисть токо спал да ребяток делал.
— Для большевиков как раз такие люди самая надежная опора, — сказал штабс-капитан. — Бедняк, не имевший ничего и вдруг получивший власть, всегда будет за нее горой.
Слово за слово, время подоспело к обеду. Братья Овечкины, сами любившие поесть, оказались неплохими кашеварами.
— Соловья баснями не кормят, господа, кушать подано, — радостно сообщили близнецы, водружая на стол котел с дымящейся картошкой и чугунок с мясом, приготовленным по собственному рецепту.
Уминая за обе щеки, люди, забыв о революции и войне, нахваливали братьев:
— Как вкусно!
— Вы у нас настоящие рестораторы.
— Дед Алексей, а здесь поблизости красные заставы есть? — стряхивая с бороды упавшие крошки, поинтересовался есаул.