Страница 63 из 130
Силы были на исходе, передвигались с частыми остановками. Чтобы как-то заглушить голод, путники начали есть оводов.
Первым рискнул продегустировать аппетитное на вид насекомое непривередливый Суворов. Овод пришелся ему по вкусу и есаул стал бить их не только на себе, но и на спинах едва стоящих на ногах товарищей. Видя, с каким удовольствием он отправляет в рот мясистых кровососов, его примеру последовали и остальные.
Лишь поручик так и не смог преодолеть врожденную брезгливость. Когда он замечал, что кто-то из спутников засыпает в рот горсть насекомых и сплевывает, как шелуху семечек, прозрачные крылышки, приступ рвоты выворачивал его внутренности. Чтобы не провоцировать чувствительный желудок, молодой человек старался смотреть под ноги. И вдруг начал громко, чтобы все слышали, рассказывать:
— Господа, я читал, что самые утонченные гурманы живут в России. К примеру, чтобы поесть хороших цыплят, они кормили их недели две гречневой крупой, заваренной кипящим молоком. А уж если хотели побаловать себя цыплятами на славу, то кормили только вареным на молоке рисом. Тогда мясо цыплят становилось необыкновенно нежным, тающим во рту, косточки становились как хрящики! Запекали таких цыплят в печи, нафаршировав орехами и поливая шампанским. К такому изысканному блюду подавали спаржу, сбрызнутую лимоном…
— Орлов, Христа ради, замолчите, не то я за себя не ручаюсь! — вскричал юнкер. — Как можно про такие яства в нашем положении говорить?!
Продолжая поиски съестного, есаул попробовал на вкус улитку.
— Боже! Какая вкуснятина! Натуральный деликатес! — воскликнул он, проглотив студенистую мякоть. Товарищи и тут дружно последовали его примеру.
На прибрежной полянке увидели скелеты эвенкийских чумов, круги из валунов на месте очагов, тяжелые камни, висящие на ремнях. На краю поляны на ветвях березы горелыми хлопьями реяли тетерева. Оголодавшие путники бросали на них алчные взоры, да что толку — добыть-то нечем.
Через час — полтора уткнулись в кладбище: несколько колод — бревен, расколотых вдоль на две половинки, стоящих на четырех, а маленькая — видимо, для ребенка — на двух столбах. На деревьях рядом с колодами висели черепа оленей с рогами. Под одним из них в траве лежал медный котел с пробитым дном, несколько наконечников стрел из мамонтовой кости.
Окрыленные надеждой скорой встречи и с самими кочевниками, офицеры зашагали веселей.
На широкой галечной косе спиной к ним сидел бурый, в лохмах линялой шерсти, медведь. Он басовито рыкал, одурело мотал головой и яростно махал передними лапами — отбивался от комаров, накрывших его подвижной вуалью. Неожиданно он вскочил и с ревом бросился в воду, где и остался сидеть, выставив наружу только нос и глаза.
— Насколько я осведомлен, у мишек в эту пору свадьбы, и встречи с ними опасны, — забеспокоился юнкер.
— Не волнуйтесь, голубчик. Этому уж точно не до нас, — с улыбкой откликнулся есаул, не менее яростно отмахиваясь от комаров веткой.
Вскоре путники набрели на громадный конус муравейника. Сбоку под ним зияло углубление.
— Для чего этот подкоп? — удивился штабс-капитан, осматривая яму.
— Вроде медвежья берлога, — предположил есаул. — Точно, берлога — вот и «пробка».
— Что еще за пробка, от шампанского, что ли? — захихикали Овечкины.
— Во-во, у вас, молодых, одно шампанское на уме. Из медвежьей задницы пробка. Он, пардон, выкакивает ее, когда выходит из берлоги.
— Хитрован косолапый — дом сухой, теплый и харч рядом, — похвалил зверя мичман.
Суворову посчастливилось забить посохом гревшегося на припеке полусаженного ужа. Съели. Только поручик отказался от своей порции полупрозрачных, сочных долек мяса. В речных заводях в изобилии водились лягушки, но даже крайний голод не мог заставить офицеров прикоснуться к их покрытым осклизлой кожей телам.
Глядя на одну из напыщенных квакуш, даже всеядный есаул брезгливо скривился:
— Б-р-р! Не понимаю, как их французы употребляют. Просвещенная вроде нация, а, фигурально выражаясь, — извращенцы.
МОНАСТЫРЬ
Речушка наконец вырвалась из горных теснин и вывела путников на широкую равнину, упирающуюся в зеленые холмы, за которыми темнели отроги высокого хребта. Русло здесь разбивалось на несколько рукавов, перекрытых мощными заломами, нагроможденными во время паводков: тысячи стволов, ошкуренных водой и выбеленных солнцем, торчали во все стороны, как иголки циклопического ежа. По длинной гривке, разделявшей протоки, с трудом обошли этот хаос и побрели по росистому лугу, высматривая, куда держать путь дальше.
Их внимание привлекло скопление бурых пятен на макушке самого высокого холма. По форме и цвету они напоминали строения. В глазах изможденных горе-путешественников загорелась надежда — вдруг и вправду это жилье. Самый полноводный рукав речушки, как по заказу, вел прямо к подножию этой возвышенности. Вскоре стало очевидно — действительно, какие-то постройки.
— Похожи на якутские юрты с хотонами[101], — сказал ротмистр.
— Кроме прииска, здесь быть нечему, — уверенно возразил есаул Суворов.
— А что, если это застава красных? Поскрытней надо бы идти.
Послышались треск сушняка и чьи-то шаги. Офицеры замерли. По противоположному берегу брел, не разбирая дороги, лось светло-бурого окраса. Зверь шествовал так, будто пребывал в глубокой задумчивости — громадная голова с лопатами неокостеневших еще рогов опущена и безвольно болтается из стороны в сторону. Тоже, наверное, достало комарье.
Переждав, когда гигант исчезнет из виду, и осторожно двинулись гуськом дальше.
— А вон и старательские промывки! — обрадованно указал Суворов на давние, отчасти заросшие травой, рытвины. — Что я говорил!
Когда офицеры, крадучись, стали подниматься на холм, в проеме между деревьев над строением прорисовался крест.
— Господа, да это же монастырь, — прошептал юнкер Хлебников. — Причем раскольничий. Крест-то восьмиконечный! Красных здесь наверняка нет, а то давно б скинули.
— Да что вы, юнкер, такое придумываете, откуда возле монастыря промывки?
— Может, монахи старательством, как и мы, добывают на жизнь.
Напрягая последние силы, держась друг за друга, оборванные, изъеденные комарами, опухшие от голода люди теперь не таясь взбирались на холм, словно боялись, что если сейчас же не дотронуться до обросших по низу мхами каменных стен, то мираж этот исчезнет, и они опять окажутся один на один с тайгой, где их давно терпеливо стережет костлявая с косой.
Возле монастырской стены из земли топорщились ровными рядами мясистые ростки с морщинистыми округлыми листьями.
— Господа, это же картошка! Ей-богу, картошка!
Оголодавший до предела поручик первым прошел через калитку во двор и без стука отворил дверь — никого! Пахнуло застоявшимся мужским потом, перемешанным с ароматом копченого мяса, пласты которого висели на деревянных крюках по стенам. Следом зашли отставшие спутники.
— Эй, есть кто? Эй, отзовитесь! — вразнобой все громче выкрикивали люди. В ответ — тишина.
— Господа, в чугунке похлебка. Еще теплая! Вы, как хотите, а я сажусь есть. Хозяева, даст бог, простят, — поручик снял со стены половник, с полки стопку разнокалиберных мисок.
Никто не возражал. Штабс-капитан проследил, чтобы наливали не более одного черпака на рот.
— Какая вкуснятина! А нельзя ли еще? — попросили близнецы Овечкины, моментально проглотившие свою порцию.
— Пока хватит — сразу много есть опасно, — сказал Тиньков. — Заворот кишок может случиться. Да и хозяевам оставить надо.
Во дворе залаяла собака.
— Вон один идет. Старикан, но какой бравый!
Все разом повернули головы и в узкое окно с коваными перекладами увидели гривастого человека, походившего на матерого зверя. На левом плече раскачивались длинные удилища, а правая рука далеко вперед выкидывала увесистый посох. Дверь отворилась.
101
Хотон — помещение для скотины, соединенное в целях экономии тепла с жилой юртой.