Страница 60 из 130
— И то верно. Только давай, от греха подальше, в лесочке покуда затаимся.
Вечером объявились-таки хозяева — трое усталых оборванцев с пегой, понурой собачонкой. Есаул признал товарищей.
— Саватей! — окликнул он по имени одного из них.
Тот удивленно уставился на человека в казачьей амуниции.
— Суворов, ты что ль?
— Кто же еще?! А где остальные?
— Мы тута одни. Как основная рыжуха кончалась, так и разошлась артель. На соседний прииск подались. А мы так и моем тута. Барак токо укоротили, штоб помене топить. Зимой соболя промышлям… Ты-то как? Поважнел вроде.
— Слава богу! Грех жаловаться. Мы к вам от подполковника с порученим долг вернуть.
Старатели вытаращили глаза.
— Оно как понимать, неужто все принесли?
— А то как же — взаймы ведь брали. Только как с остальными быть? Далеко тот прииск?
— Не больно. Я за день доходил, — ответил Саватей.
— Отлично! Отнести долю ребятам сможешь?
— С превеликой радостью… Ужель не шутишь?
Есаул вынул из котомки четыре тугих, увесистых мешочка:
— Вот ровно столько, сколько брали.
Старатели онемели. Потрясенные честностью офицеров, они долго стояли истуканами, боясь прикоснуться к неожиданно свалившемуся богатству.
— В акте распишитесь все трое, — ткнул пальцем в бумагу Суворов. — И остальным долю отдайте по-честному. Да не шалить. Про обман все едино узнаем. Руки повыдираем, ежели что.
Пока разговаривали, к собачке подбежали два длинноухих зайчонка-подростка и легли у ее ног. Та сразу оживилась и принялась тщательно вылизывать их. У Суворова с Дубовым от изумления глаза сошлись на переносице.
— Что, дивно? И мы дивились, когда Мулька весной их притащила. Видать, зайчиху-то задавила, а мальцов пожалела. Сама щениться уж не могет, а понянчить малых еще охота. Все лето возилась с ними. Насилу выходила. Оне так тута и живут. Нам-то хорошо: коль сильно прижмет — провиант под боком.
— Да вы что? Как можно?! Они к вам, как к родителям, а вы — «провиант»! Не по-христиански это, — заволновался Дубов.
— Да эт так, к шутейному слову пришлось… Сами к ним прикипели. Другой день как нету, так переживаш, будто за дите малое, а прискочут — праздник, — оправдывался старшой.
Вернув долг, офицеры почувствовали, что с плеч как будто свалилась огромная тяжесть. Теперь они могли с чистой совестью готовиться к отъезду. Всю зиму только и делали, что перебирали вещи, решая, что взять с собой, что оставить. За время жизни в гарнизоне каждый успел окружить себя не только нужными, но и милыми, дорогими сердцу вещицами. Получалось, как ни крути, вместе с харчами, оружием, боеприпасами груза у каждого из них набиралось по три-четыре пуда.
— И как мы с такими торбами потащимся? — заныли братья Всевлады.
— Может, заплатить якуту, чтоб на лошадках довез? — предложил юнкер.
— До побережья-то он нас довезет, а кто знает, сколько времени там мыкаться придется, пока судно наймем? Могут и арестовать, — высказал свои опасения есаул.
— Господа! Предлагаю построить струг и, спустившись по реке, дрейфовать вдоль береговой линии? — подал смелую идею мичман. — Рано или поздно кого-нибудь зафрахтуем. Василий говорил, что американцы несколько новых факторий открыли. А не повезет, так на том струге на Сахалин махнем. Компас у меня есть, парусину Василию закажем.
— Хорошо придумал! Тогда и золото сэкономим, — обрадовались дураковатые Овечкины. Они оба имели звание унтер-офицеров, но самодовольства хватило бы и на более значительный чин. Зато оно ограждало их от излишних переживаний и сомнений.
Эта идея остальным тоже пришлась по душе.
Лосев, узнав о намерении товарищей, поддержал их и пообещал выделить на подмогу двоих казаков, в плотницком деле сведущих.
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Небольшой струг заложили в конце апреля, в семи верстах от гарнизона, на берегу реки, несущей свои воды в Ламское море. Лес для постройки готовили там же. Чтобы не тратить драгоценное время и силы на переходы, ночевали на «верфи». Из наносника — сухих стволов, выброшенных на косу половодьем в предыдущие годы, соорудили временную хижину.
Вставали чуть свет. Работа, в предвкушении новой жизни, спорилась. Солнце, ненадолго прятавшееся за цепью синих гор, каждое утро спешило вскарабкаться повыше и выплеснуть потоки света и тепла на корабелов и начинавшую оживать тайгу. Из-под снега вытаивали гроздья темно-красной брусники, оголялись влажные лысины береговых валунов. Веяло бодрящим запахом живительной сырости.
Через две недели от обнажавшейся земли стал подниматься пряный теплый парок. Склоны гор усеяли неяркие первоцветы. От цветов, отмякшей хвои, набухших почек исходил волнующий аромат. Пение птиц и журчание сотен ручейков сливались в один торжественный гимн, славящий пробуждающуюся жизнь.
Радуясь весне, казаки распевали старинные, еще дедовские песни:
Питались кораблестроители тетеревами, токовавшими поначалу в соседнем березняке, а затем среди кустов на опушке. Волнительно было входить в эту рощу ранним утром, когда она наполнялась брачными песнями петухов с характерным глухим шипением на конце «чу-фыш, чу-фыш». Им, робкими чистыми переливами ручья, издали отвечали курочки: «кр-лью, кр-лью».
Доверчивые птицы, несмотря на ежедневные потери, и не думали покидать рощицу. Облепив ветки, сидели-висели кто боком, кто вверх ногами, и часами склевывали разбухшие почки. Переступая по веткам и вытягивая после выстрела шеи, они удивленно вертели головами и слетали с дерева лишь когда стрелок выходил из укрытия, чтобы поднять очередного петуха с лирообразным хвостом. Курочек не стреляли — им скоро высиживать потомство.
Доски для бортов и брусья для остова будущего судна распускали на козлах. Брусья партиями складывали в яму, обмазанную глиной и заполненную речной водой. Потом в костре докрасна калили валуны и сталкивали их в «котел». Пробыв в горячей воде с полчаса, лиственничные брусья становились мягкими и податливыми. Из них тут же на специальных щемяках гнули каркас, а согнув, укладывали под напряжением в тень для просушки. Когда брус высыхал, он сохранял установленный изгиб навечно.
Работалось радостно, дружно. И как-то так выходило, что любое дело, любая деталь, заготовка получались с первого раза. Казаки были отменными плотниками и управлялись топором не хуже, чем шашкой. Доски в борта легли одна к одной, словно влитые. Установили и мачту. Квадратный парус приготовили, но решили пока не ставить — на речке в нем нужды не будет. Когда струг немного подсох, его просмолили: дно сплошь, а борта по стыкам. На края бортов приладили упоры для весел-гребей.
Команда состояла из восьми человек: штабс-капитан Тиньков, есаул Суворов, ротмистр Пастухов, мичман Темный, прапорщик Орлов, юнкер Хлебников и два унтер-офицера — близнецы Овечкины.
Отплыли в Вознесение, что на сороковой день после Пасхи. Большая вода понесла их встречь солнцу с такой скоростью, что экипажу оставалось только, налегая на греби и кормовое весло, огибать лобастые камни, торчащие из покрытой упругими завитками водоворотов реки.
Пришедшие проводить товарищей казаки вместе с Лосевым и его женой едва успели прощально махнуть, как струг с новоиспеченными матросами и мичманом, гордо восседавшим на корме в полинялой фуражке с золотым крабом на околыше, скрылся за поворотом.
— Ой, страх какой, — с дрожью в голосе прошептала Соня, прижавшись к мужу, чем вызвала некоторое замешательство у того. Еще бы! Удивиться было с чего — новая жена всегда отличалась сдержанностью и невозмутимостью. Казалось, не существовало такого события, которое могло бы взволновать ее, а тут вдруг столько эмоций.