Страница 51 из 130
— Ну, ладно, слушайте, ума набирайтесь. Меня, старую, потом вспоминайте. Расскажу вам я про умного охотника и глупого медведя.
Ребята поближе придвигались к бабушке. Изосим и Васкэ, хоть и были уже большими, тоже подсаживались.
Ирбэдэ глубоко затягивалась и, выпустив струю дыма, начинала повествование:
«Шел по тайге старый охотник. Смотрит, лежит медведь и стонет: деревом его придавило. Обрадовался охотник — большая добыча! А медведь говорит ему:
— Лежачего не бьют!
Подумал охотник и согласился — дерево убрал, медведя спас. А медведь бросился на охотника и давай его душить.
— Ты что же, за добро злом платишь?
— За добро всегда платят злом! Ты что, не знал?
— Погоди, медведь, давай спросим встречного. Каждый скажет: за добро платят добром.
Пошли они по тайге, а навстречу им идет старуха. Платье в заплатках, ичиги рваные.
— Скажи, бабушка, чем платить надо за добро — добром или злом?
— Злом, злом, — закричала сердито старуха. — Вот я работала у тойона, старалась, а когда ослабла, состарилась, он выгнал меня — хожу теперь побираюсь!
— Слышал?! — обрадовался медведь и еще сильней стал душить охотника.
— Постой, давай спросим у высоко сидящего, — простонал охотник.
— Скажи, дятел, чем за добро надо платить — добром или злом?
А дятел не обращает внимания. По-прежнему сидит на дереве и долбит, только щепки летят. Охотник и говорит медведю:
— Дятел плохо слышит, надо нам показать ему, как дело было.
Лег медведь, и охотник тут же придавил его толстым стволом. Медведь заохал:
— Что так стараешься? И так видно, как было.
— Пусть так и дальше будет, — засмеялся охотник.
Хотел медведь подняться, а дерево тяжелое — не пускает.
— Нехорошо ты поступаешь, человек, убери дерево, хватит — отпусти!
— Нет, — ответил охотник, — полежи, подумай хорошенько, чем надо за добро платить — добром или злом? — и ушел домой».
— Так ему и надо, — сказала младшая внучка Инэка. С ней все согласились и радовались, что охотник так умно наказал неблагодарного хомоты.
Окончила бабушка сказку и стала собираться спать.
— Бабушка, ну еще хоть одну, самую короткую.
— Усталая.
— Ну пожалуйста, расскажи, — хором заканючили дети.
— Ладно, расскажу про песца и зайца. Только больше не просите…
«Песец и заяц, оба белые и пушистые, как братья, дружно жили в одной норе, а на охоту ходили в разные стороны. Песец как-то спросил зайца:
— Скажи, что ты ешь?
— Ем траву, тальник, кору осины, — ответил заяц. — А ты что ешь?
— Я ловлю мышей и птиц. Пойдем со мной на охоту, будешь есть мою пищу.
— Нет, у меня чистые зубы, не буду пачкаться кровью.
Осерчал песец на зайца.
— Трусишка ты, а я-то думал — настоящий охотник. Уходи от меня, больше не попадайся — съем!
Испугался заяц, убежал.
Собрал песец свою родню, хвалится:
— Зайчишку-трусишку я выгнал из своего дома — плохим он оказался охотником!
— Хорошо ли ты поступил? Не прогневать бы хозяина тайги. Надо его спросить.
Пошли песцы к медведю, а заяц уже там, жалуется.
Медведь спрашивает:
— Почему ссоритесь? Оба одинаково белые, живите дружно, как братья!
Песец ответил:
— Он плохой охотник. Посмотри на его зубы.
Косолапый поднял зайца одной лапой за уши, а второй верхнюю губу старается задрать, чтобы зубы посмотреть — разорвал ее. Кинулся бедный заяц убегать, да медведь лапой за хвост поймал. Дернул заяц — хвост и оторвался. Прячется теперь перепуганный заяц по тальникам. С тех пор уши у него длинные, верхняя губа раздвоенная, хвоста нет».
Ребята посмеялись и довольные легли спать.
Наконец настал день, когда Корней вздохнул облегченно — перестал хромать, спотыкаться последний орон. На стадо теперь приятно было посмотреть: упитанные, с лоснящимися боками, красавцы. Над широко раскинувшимся по заснеженному пастбищу шерстистым ковром стоял веселый перестук ветвистых рогов оленух (быки сбросили рога еще в конце осени, после гона).
Вот, исполняя команду Бюэна, к оленям подбежали со стороны реки три собаки и с лаем погнали их на свежую, с нетронутым ягелем, марь. Живая лавина тотчас хлынула, пощелкивая копытцами, вдоль края леса на новый выпас. Передние летели словно ветер, вытянув длинные шеи. Копыта едва касались земли, только снег разлетался брызгами во все стороны да выдуваемый из ноздрей густой пар легким облаком окутывал стадо. Нет в этом суровом крае более быстрого и более приспособленного к местным условиям животного, нежели северный олень.
Убедившись, что болезнь побеждена, Корней сказал сыну:
— Собирайся. Завтра домой.
Заметив, как скуксился Изосим, отец невольно вспомнил то время, когда ему посчастливилось прожить в стойбище целый год:
— Что пригорюнился? Неужто не соскучился по дому?
— Тута, тятя, не заскучаешь.
— Небось остаться хочешь?
Изосим встрепенулся:
— А можно?
— Ладно уж, погости еще. Я осенью опять приеду. Только без меня не своенравничай, слушайся старших, — пряча улыбку, ответил отец.
Дело в том, что варлаамовцам всегда по душе была одежда из легкого оленьего меха. Мягкий, не скатывающийся и необычайно теплый за счет трубчатой полости внутри волос, он будто специально создан для суровых якутских зим. К тому же снежная пыль не набивается в густой, плотный мех и он остается всегда сухим. Поэтому Корней сговорился с Бюэном, что осенью, после забоя, эвенки сошьют из шкур молодых олешек унты и меховую одежду для скитских, а он ближе к зиме приедет и заберет ее.
Прощаясь с Корнеем, Бюэн напутствовал:
— Пусть твоя тропа будет чистой и чаще пересекает нашу. Аят бикэллу![84]
— А олени больше не хворают, — добавил лекарь.
Помощником для работы в топографической партии Бюэн решил взять Васкэ. Чтобы не разлучать друзей, он предложил Изосиму:
— Идем с нами. Будем костер сидеть, жирный мясо есть, чай пить. Что бывает лучше?!
— А это надолго?
— До молодого льда. Когда отец приедет.
— Тогда можно, — обрадовался паренек.
ТАЕЖНЫЙ «ГАРНИЗОН»
Нескольким горсткам отчаянных рубак, в том числе остаткам отряда подполковника Лосева, после разгрома красными добровольческой дружины генерала Пепеляева, удалось укрыться в глухих, малодоступных урочищах Восточной Якутии.
Красноармейцы долго гонялись по их пятам, но, великолепно ориентирующиеся в тайге, Иван Дубов и Федот Шалый увели отряд через мари и болота в такую глухомань, что преследователи потеряли их след. Даже кочующие оленные эвенки — и те не имели представления, где тот отряд и что стало с его бойцами. Замерзли ли в трескучие морозы или утонули на порогах? Заела мошкара или умерли от истощения? Только остроглазый беркут знал о том…
Гарнизон, состоящий из двенадцати человек (восьми офицеров и четырех казаков), обитал в двух полуземлянках. Их вырыли в глухом распадке на бугре неподалеку от горячего источника, напористой струей бьющего из-под обомшелого валуна, метко нареченного Шалым «Бараний лоб». Вода в нем слегка отдавала протухшими яйцами, но на вкус была довольно приятна.
В морозы источник обильно парил и ближние деревья опушались густым игольчатым инеем. Земля и камни вокруг него всегда были теплыми. Особенно заметно это было зимой: кругом бело, а вдоль истока ключа кое-где даже травка проглядывает. Первое время мылись прямо в нем. Потом, обожавшие баню казаки, не поленились, выкопали в откосе прямо у ручья еще одну небольшую землянку и, натаскав туда кучу валунов, устроили в ней замечательную парилку.
Для лошадей соорудили подобие конюшни: каркас из жердей, заплетенный лапником.
Окрестные горы покрывал кондовый лес. Преобладала лиственница с мягкими светло-зелеными иголочками, перемежавшаяся с вкраплениями более темного кедра. Повыше склон сплошь в высоких свечах мрачных елей. К ним спускаются зелеными разводьями языки кедрового стланика, а на самом верху простираются безжизненные поля курумника[85], пронзенные кое-где острозубыми скалами.
84
Аят бикэллу (эвенк.) — до свидания.
85
Курумник — каменистая, нередко подвижная, осыпь.