Страница 43 из 130
Корней в деталях рассказал собравшимся о том, что повидал. Всех опечалила весть о безлюдстве и запустении южных староверческих поселений. Григорий, дополняя, поведал, что династия Романовых иссякла, о новых порядках, насаждаемых в России, о небывалом даже при царе-антихристе притеснении и хуле церкви, вселенском разброде и крушении вековых устоев.
— Это все отголоски раскола. Если б не раскол, то и смуты нынешней не случилось! Ведь до раскола все мы были вместе, как един кулак, а Никоновы новины брожение да шатания в народе посеяли. Вот и разладилось все, — с болью заключил наставник.
— Скорбно и печально было мне зреть прежде повсеместное падение благочестия, а у вас тут благодать и согласие. Вижу великую к вере ревность и многие добродетели забытые. Народ опрятен, чист, и не только в одеждах, а и в мыслях. Но более всего меня в вашей общине восхитило уважительное отношение к старикам, — продолжал профессор. — В городе, к сожалению, это давно утеряно.
— Мы, конечно, не святые. Яко все человеки согрешаем, но в службах у нас все по первоисточным неправленым книгам. Без единого упущения, — ответил польщенный Маркел.
Горестные новости, конечно, огорчили братию, но несколько утешило то, что у них появились новые сотоварищи. А еще все были рады редкостным книгам, огневым припасам и новой партии соли.
Стариков приятно изумило, что Лешак жив и с благодарностью вспоминает о них.
— Батюшки, а я был уверен, что он давно сгинул!
— Эта бестия крепкого покроя. Он еще нас переживет!
Григорий, с дозволения Маркела, прочитал замечательную проповедь об огнепальном богатыре духа — протопопе Аввакуме. Чем еще паче расположил к себе старцев. От свежезаваренного земляничного чая ученый вежливо, но твердо отказался:
— Вареная вода только в бане хороша!
При виде столь строгого соблюдения уже забытых правил собравшиеся окончательно признали ученого мужа своим. Кто-то из стариков деликатно осведомился у него о происхождении.
Выяснилось, что род Григория возник во времена давние, в летописях теряющиеся. Но самым поразительным было то, что его мать приходилась двоюродной сестрой князю Константину. Повспоминали по этому случаю давно покинутый Ветлужский монастырь, своих единоверцев, оставшихся там. Здравствует ли кто из них еще, или тлен уж косточки выбелил?
Ночью Корнея разбудила неясная тревога. Поначалу смутная, словно невнятный шепот, но чем ближе к утру, тем все более явная и отчетливая.
— Неужто с дедом что случилось?!..
К его хижине Корней бежал что есть мочи. Следом трусил Потапушка. Ветер, будто торопя их, дул все время в спину.
Простак поднялся навстречу тяжело и неуклюже. Приличия ради, вяло махнул хвостом и тихонько проскулил.
Старец лежал на топчане со сложенными на груди руками. Костяшки суставов резко выделялись на худых кистях. Глаза, казалось, утонули в кустистых, до сих пор не тронутых сединой, бровях. Белые волосы и длинная борода ярко светились под лучами солнца, падавшими на них сквозь раскрытый дверной проем. Корней пощупал лоб — холодный.
— Опоздал!!! Что ж ты, деда, не дождался?! А я ведь привел в скит двоюродного племянника столь любимого и почитаемого тобой князя Константина.
В лачугу осторожно протиснулся пес. Потерся тусклой шерстью о ноги Корнея и, переводя грустный взгляд то на лежащего хозяина, то на гостя, вновь заскулил. «Плохо мне, ой как плохо», — говорили выразительные глаза собаки. Тут в хижину буквально вкатился лохматый медвежонок. Подскочив к лежащему старцу, он лизнул ему лицо. Веки у Никодима вздрогнули. Он приоткрыл глаза и узрел перед собой… клыкастую пасть:
— Господи, неужто я в аду?
Старец осторожно приподнял голову и, увидев стоявшего рядом Корнея, чуть слышно прошелестел:
— Здравствуй, радость моя!
Корней бросился к деду, обнял его, трижды поликовался с щеки на щеку и, захлебываясь от нахлынувшего теплой волной счастья, стал восхвалять Создателя за свершенное чудо. Потом они посидели, прижавшись друг к дружке, на топчане. Несколько оправившись, Никодим ласково погладил внука:
— Ну что, чадо любезное, рассказывай… Хотя погоди. Дай мне сказать, а то еще не успею, Господь призывает настоятельно… Прошу тебя, Корнюша, сохрани мои записки: летопись общины, полный травник и особливо лекарские наставления. Священные писания неправленые, первоисточные к Маркелу снеси. Простака не бросай. Стар он, да и служил верно… Жизнь впереди у тебя, даст Бог, долгая. Всяко может повернуть, но куда бы тебя ни бросало, будь великодушен и милосерден… Не укоряй людей даже при сильной обиде… Выпадет доля терпеть — терпи, как бы трудно ни было… Мой главный наказ тебе таков: в вере будь несломимым. В вере спасение… Коли иссякнет вера, жизнь померкнет… Как умру, сними с нательного креста ладанку, да осыпь меня сохраненною в ней землей с Ветлужского края…
Заметно было, что дед утомился. Он вытянулся на шкурах, прикрыл очи и долго лежал так, не шевелясь. Корнею даже показалось, что старец задремал.
— Деда, — тихонько позвал он.
Никодим приоткрыл глаза, вопрошающе поглядел на внука.
— Знаешь, кого я повстречал за Южным хребтом? Ни за что не угадаешь! Твоего давнего знакомца Лешака! Кланяться тебе с почтением велел.
— Боже мой! А я уж, грешным делом, думал, давно пропала его головушка. Уж больно отчаянный был. Прелюбопытнейший человече!
— Чудной он какой-то.
— Поживешь столько лет один — поневоле чудить начнешь.
— Так это не все новости. Я привел в скит, не поверишь — двоюродного племянника князя Константина!.. Вот тебе истинный крест. Дюже благочестивый и даровитый человек. Веру нашу знает и почитает необыкновенно.
— Вот обрадовал. Сие добрый знак! …Эх, Корнейка, так хочется встать и выйти на простор, под яркое солнце, свежий ветер. Пожить бы еще годка два. Да не суждено, похоже… Итак, слава Богу, летами не обижен…
На щеку старца выкатилась крупная слеза…
— Корнюша, все припоминается в последнюю минуту… Тяжело умирать без покаяния… Душно мне, дружок… прости, ежели что не так…
Сказал и отошел в мир иной. И, странное дело, даже ветер стих, словно уловил, что произошло горе великое, и смирением своим следует выразить сострадание.
Скорбел Корней безмерно, ибо любил деда всем сердцем. Любил нежно и глубоко. Он потерял человека, близкого не только по крови, но и по духу. Потерял мудрого учителя, лучшего друга.
Оглушенный горем, парень долгое время никого не хотел видеть, ни с кем не желал разговаривать. Как вспомнит деда, так сердце в клочья рвется.
Пытаясь отвлечь сына, Елисей увещевал:
— Не кручинься, сынок. Плоть бренна, дух вечен. Настанет время, коли будешь жить по совести и чести, с дедом на небесах, даст Бог, опять свидишься. А сейчас надо побороть дух уныния и скорби, ибо в таком состоянии сердце человека слабеет и может попасть под власть диавола, внушающего, что ты оставлен Богом. От этих мыслей человек теряет силы… Недаром говорят «Железо ржа поедает, а сердце печаль». Сходил бы ты к водопадам. Сам знаешь — вода облегчение душе и живость телу дает.
Добравшись до ревущего каскада, Корней поднялся на скалистый мыс. Порывы ветра обдавали влажной пылью.
Сбегавший с гор прозрачный поток, достигнув отвесного уступа, срывался вниз жемчужной лентой, распадавшейся в воздухе сначала на крупные, а чем ниже, тем все более мелкие искристые гроздья. Исчезнув в клокочущем котле, они выныривали уже белопенными хлопьями и с панической торопливостью устремлялись к следующему сливу. Некоторые, по воле затейливого течения, заходили в заливчик, где, сбиваясь в большие и малые флотилии, важно кружились друг за другом. Иные «парусники» вновь выплывали на основную струю, и неслись дальше. А сверху на смену беглецам спешило свежее подкрепление.
Размеренное круженье хлопьев пены притягивало, завораживало взор. Корнея вдруг осенило: ведь и в жизни во всем так. Одни уходят, на смену им приходят другие. Рушатся на землю старые деревья, а на сдобренной ими почве поднимается еще более сильная и густая поросль. Так устроен мир. И ничего в этой череде не изменить, у каждого своя судьба, свой час. От этой мысли ему как-то сразу полегчало.