Страница 41 из 130
Покосила страшная хворь или еще какая напасть случилась? Для Корнея это оставалось пока загадкой…
Брошенные пашни, разделявшие поселения, покрывали такие высокие травы, что достигали пояса, а местами и выше. Особенной мощью выделялся борщевик. Судя по следам-траншеям, медведи постоянно приходят сюда кормиться его мясистыми стеблями: повсюду валялись огрызки, измочаленные зубами зверей. Корней срезал и с удовольствием стал жевать сладковатую, сочную мякоть. В это время из зарослей показалась симпатичная мордашка медвежонка. Он с любопытством разглядывал человека, но парень, понимая, что медведица, которая наверняка где-то поблизости, вряд ли одобрит его соседство, поспешил удалиться.
На южной окраине долины, в седьмом по счету скиту-призраке, Корней обнаружил свежевытоптанные тропки, ведущие к одной из изб. С радостной надеждой юноша подбежал к крыльцу и отворил дверь. На скамье сидел седогривый, но на вид не старый мужчина с высоким, чистым лбом и аккуратной окладистой бородкой под ястребиным носом с красными прожилками. Его благородная внешность никак не вязалась с той обтрепанной, латаной одеждой из самотканого сукна, в которую он был облачен. Мужчина читал хрипловатым баском книгу сидящему рядом подростку с вопрошающими глазами на неестественно взрослом лице. Увидев Корнея, человек отложил фолиант и начал истово креститься двумя перстами, не сводя изумленно-перепуганных глаз с вошедшего.
Корней, смекнув, что его приняли за восставшего из мертвых, сдерживая волнение, произнес:
— Доброго здоровья вам. Не пужайтесь. Странник я, тоже из старообрядцев.
Улыбаясь сквозь слезы радости и счастья, мужчина кинулся горячо обнимать гостя:
— Милости просим. Какими судьбами?
Вскоре братья по вере знали друг о друге многое. Беседа их, перемежавшаяся молитвами, затянулась, как водится в безлюдных краях, до утра. Выяснилось, что этот благообразного вида человек по имени Григорий, выходец из Костромской губернии, из состоятельной семьи, живет здесь с прошлой осени. При царе преподавал в Иркутске богословие и старославянский, имел высокое ученое звание профессора. Не желая принимать насаждаемые новой властью порядки, он нашел приют в загородном монастыре. Но вскорости в святой обители разместили кавалерийский полк, а изгнанные монахи разбрелись по окрестным деревням. Григорий с одним из иноков, купив лодку и необходимые житейские потребы, отправились на север, подальше от мест, пораженных революционной заразой.
Сплав по реке не был утомительным, и даже нравился профессору, но на третий день неудачно наскочившая на валун посудина перевернулась. Вывалившийся в воду Григорий успел ухватиться за корму. Когда течение вынесло лодку на поросшее тальником мелководье, он выбрался на берег, вытянув за собой и лодку. Потом долго искал, кричал своего спутника, но безуспешно. Тот не умея плавать, скорее всего, сразу утонул.
Проблуждав по тайге несколько дней, изголодавшийся странник наткнулся на стоянку эвенков. Инородцы накормили его, и уложили спать на шкуры. Совершенно не приспособленный для жизни в тайге ученый так и прижился у них. Чтобы не быть добросердечным эвенкам обузой, он выполнял любую посильную работу, но в основном заготовлял дрова и помогал женщинам выделывать шкуры.
Быстро освоив несложный язык лесных бродяг, Григорий узнал, что дальше на северо-востоке имеется немало потаенных селений старообрядцев, и по весне в одиночку двинулся на их поиски. А когда наконец нашел их, то увидел ту же страшную и печальную картину, что и Корней.
А остался он здесь, чтобы исполнить христианский долг — предать земле умерших единоверцев. Переходя из скита в скит, профессор хоронил их останки. Однажды вечером дверь в избу, где он ночевал, тихонько отворилась и в образовавшуюся щель просунулась патлатая голова. Григорий молча смотрел, что будет дальше. А «голова» с ходу предложила: «Давайте вместе жить. Со мной не пропадете». — И положила на стол двух рябчиков.
«Господи, откуда ж такой объявился», — подумал профессор, а вслух сказал:
— Ну что ж, я согласен. Давай, голубчик, знакомиться. Меня зовут Григорием. Я здесь живу, а ты где?
— Нет, дядя, это я здесь живу. А вы пришлый. Я за вами давно смотрю. Поначалу боялась, думала, тоже грабить будете. Но когда вы стали хоронить наших, поняла — вы не такой, вы хороший.
— Так ты, выходит, девочка?!
— А то! Ефимия я, а попросту Ефимка.
По Божьей милости, так и зажили вместе: профессор и чудом уцелевшая юная дева.
— Скверно нынче в России, — сетовал Григорий, — смута после заговора антихристов великая, бесчинье небывалое. Дошли до братоубийства. Дети супротив отца пошли. Полное светопреставление!
Узнав, что Корней из по сей день здравствующей Варлаамовской общины, Григорий просиял:
— Слыхал про ваш благочестивый скит от эвенков, и про тебя от них знаю. Крепко схоронились вы — никто не ведает дороги к вашему прибежищу.
Продолжать поиски жилых селений дальше на юге не имело смысла — там уже властвовали антихристовы советы.
Григорий предложил поискать в восточных районах, но Корней знал от эвенков, что там поселений вообще нет. Решили возвращаться во Впадину. Утешением было то, что возвращаются втроем. Но прежде следовало захоронить оставшихся в трех скитах братьев по вере.
Когда зашли в дом, где на столе лежал странный камень, Корней вспомнил про видение и, в надежде, что профессор увидит то же, что и он, положил камень ему на ладонь.
— О, агат! Да какой красивый! — с восхищением произнес Григорий.
Корней внимательно наблюдал за выражением лица спутника:
— Вы больше ничего в нем не видите?
Профессор еще раз внимательно оглядел агат и вопросительно посмотрел на парня.
— Дядя Григорий, не знаю, как объяснить. Может, это и наваждение было, но когда я смотрел на камень в первый раз, то мне явились движущиеся картинки, — и скитник словами обрисовал видение.
— Корней, да ты провидец или святой! — воскликнул Григорий потрясенно. — То-то ни в одной избе, ни в одном амбаре, ни в одном погребе нет припасов. А люди, которых ты видел в папахах, — это и есть представители новой власти. Взрослых они, выходит, с собой увели, а старые и малые с голода поумирали.
— Выходит, они весь провиант изъяли? Оставили людей в зиму без крошки… Новая-то власть, похоже, не лучше старой, — расстроился Корней.
Когда предали земле последнее тело и, собрав пожитки, пошли в сторону далекой Впадины, путникам почудилось, что за ними кто-то идет. Обернувшись, никого не увидели. Перекрестились и двинулись дальше, но через некоторое время до них явственно донеслось жалобное поскуливание. Люди остановились, прислушиваясь. На тропе показался худой запыхавшийся медвежонок. Прыгая через примятые пучки травы, он изо всех сил старался догнать путников. Корней вытащил из котомки запеченного гольца и, покормив с руки, легонько подтолкнул малыша обратно в сторону скитов. Но повеселевший доходяга уходить не собирался.
— Дядечка Корней, это мой друг Потапушка. Он тоже сирота. Мать его, еще когда черемуха цвела, околела. Давайте возьмем его с собой.
— Ефимья дело говорит. Грешно бросать несмышленыша, пропадет, — поддержал профессор.
Корнею по душе пришлись слова сотоварищей и он предложил:
— Понесем пока на руках, пусть отдохнет.
Всю обратную дорогу путников мучила установившаяся после недавних дождей духота. Долгое в эту пору солнце и безветрие превратили насыщенный влагой лес в парную. Когда светило достигало высшей точки на небосклоне, прогретая в полную меру тайга, разомлев, наполнялась такими густыми испарениями, что людям становилось невмоготу. Еще неделю назад сухой и ломкий ягель стал упругим, мясистым. Он рельефно выделялся на земле ковре узорчато-желтой пеной.
Шли мокрые от пота и влаги, пропитавшей воздух. Дышали часто и тяжело, то и дело откашливая мошку, залетавшую в рот. Ветер, едва живой, застревая в верхнем ярусе веток, вниз вообще не просачивался. Путники большей частью молчали: слова, произнесенные вслух, отнимали много сил. Только сопение Потапушки, стоически переносившего духоту, нарушало вязкую, липкую тишину.