Страница 237 из 341
— Как не быть? — удивился подьячий. — На том стоим.
Степан встал из-за стола, достал со стеллажа свёрток, развернул.
— Любуйся!
Я всмотрелся в карту.
— А точна ли она?
Степан почесал затылок.
— Маненько неточности, конечно, есть — как без них, но все деревни и сёла нанесены точно.
— А реки?
— Вот уж не знаю, я же по землице работаю, тут все уделы и вотчины — вот, даже твоя деревня есть.
— Село нынче, Степан.
— Никак — церковь осилил, боярин? — удивился Степан. — Надо как-нибудь посмотреть.
Я намёк понял.
— Степан, поперва дело, потом и в село съездим, и церковь посетим, и колокол послушаем.
— На слове ловлю.
— Стёпа! — Я укоризненно покачал головой. — Разве я когда-нибудь бросал свои слова на ветер?
— Не было, боярин, и надеюсь — не будет.
Для пущей убедительности я сунул Степану в руку серебряный рубль.
— Ты мне вот что скажи, Стёпушка. А карты постарше у тебя есть?
— Это какого же году?
— Ну, скажем, лет сто назад.
— Помилуй Бог, боярин — откель? А погоди-ка, у меня тут писец старый есть, может — он чего припомнит?
Дьяк подошёл к столу, за которым скрипел пером по бумаге седой писец, переговорил с ним, вернулся.
— Сейчас.
Писец поднялся, вышел.
— Куда это он?
— В подвал — там все старые и ненужные бумаги лежат. Говорит — есть карта, только он не помнит, какого года. А почему нужда такая?
— Потом скажу, сам пока не знаю.
Писец вернулся через полчаса, одежда его была в пыли и паутине, глаза слезились. Под мышкой он нёс свёрток. Подойдя, писец положил свёрток на стол. От бумаги полетела пыль — писец, а за ним и мы дружно чихнули.
Я сунул в руку бумагомарателя медную полушку. Степан бросил на меня недовольный взгляд.
— Балуешь людей; он меня должон слушать, жалованье получает.
Я развернул карту. Конечно, она была не полуторасотлетней — вполовину моложе, но это всё же лучше, чем совсем ничего.
Я начал сравнивать старую карту с этой. Разночтения были. На карте из архива были деревни и сёла, которые на старой отсутствовали, и наоборот. Исчезали деревни и сёла, появлялись вновь — жизнь, никуда не денешься.
Я взял лист бумаги, по памяти набросал виденный мной в монастыре план.
— Стёпа, не упомнишь ли такого?
Стёпа повертел в руке нарисованный план.
— Ничего не измыслю. Эй, Фёдор, ступай сюда.
Старый писец подошёл к столу.
— Посмотри-ка на план. Где чего-нибудь похожее есть на старой карте?
Писец посмотрел на план, ткнул пальцем в карту:
— Вот это место.
Мы со Степаном уткнулись носами в карту. Похоже, очень похоже. Писец подал голос:
— Карта из подвала неточная — огрехов в ней много, а место точно это.
— На плане покажи.
Писец ткнул пальцем. Твою мать, час от часу не легче: он указывал пальцем недалеко от моей деревни — в пяти верстах, но на моей земле.
— Ты не ошибаешься, Фёдор? Это моя земля, деревня в другом месте.
— А посмотри на старой карте — там владение князя Лосевского раньше было, сказывают — князь в Литву съехал. Правда, лет тому минуло много, даже не упомню.
— Спасибо, Федя!
К неудовольствию Степана, я сунул писцу ещё одну полушку.
— Стёпа, а старую карту забрать можно? Степан потерзал бороду:
— А бери. Всё равно ею пользоваться нельзя, а без дела она в подвале сгниёт, или мыши поточат.
Я свернул карту в рулон, тепло попрощался со Степаном и вышел. Теперь я знал, откуда начать поиски.
Дома я развернул карту и стал её изучать. Да, изгиб реки похож, но это ещё не факт. За сто пятьдесят лет река могла постепенно изменить русло, или древний картограф — обычно из монахов — мог неточно нанести изгибы реки, ведь тогда не было системы координат, всё рисовалось приблизительно, от руки. Да собственно, большой точности и не требовалось — одна-две-три версты меньше или больше — какая разница?
Хорошо, предположим — условно, конечно, что река и участок земли рядом с ней — мои. Так ведь участок велик, весь не перероешь. Да и надо ли рыть? Ну, была когда-то здесь усадьба князя Лосевского, но сейчас-то на моих землях никакой усадьбы нет. И ещё вопрос — почему настоятель решил, что манускрипт зарыт в земле, а не увезён князем в Литву? Если он имел какую-нибудь ценность, зачем его было оставлять здесь — логичнее взять с собой. Или опасался, что порубежники наши отберут, или в дороге случится беда вроде нападения разбойников. Но и сейчас разбойников на дорогах хватает — ни один купеческий караван без охраны не ходит, а уж в те времена — и подавно. А чего им не злодействовать — дороги никем не охраняются, специальной службы, вроде полиции, не существует. На такой случай в Правде прописано — поймал разбойника за мерзким промыслом — повесь при дороге в назидание другим. Только татям никак не назидается, лёгким кажется разбойничий хлеб.
И вдруг мне вспомнился заброшенный колодец, куда я угодил прошлым летом. Хороший колодец, камнем выложен — не бревенчатый. Был бы сруб деревянный — сгнил бы за это время, запросто мог осыпаться, осесть, похоронив меня. А ведь это идея, надо завтра же проверить. А что я проверю? Ну, найду я фундамент дома. И где искать этот манускрипт?
А вдруг колодец — и не колодец вовсе? Что-то я не слышал, чтобы раньше на Руси колодцы каменные делали. И к тому же колодец был сухой. Понятно, что он давно заброшен, земли там полно, но всё равно в нём должно быть хотя бы сыро. Стенки на известковом растворе, прочные — я нож между камнями воткнуть не мог. И ещё — колодцы делают в низких местах, к водоносным горизонтам поближе, дабы глубоко не копать. А развалины и колодец, насколько я помню, на пригорке. Точно, там поискать надо.
Возьму завтра с собой Федьку, а то он от пьянки опух уже, пусть похмеляется с лопатой. Ещё верёвки нужны — спускаться, фонарь масляный. О, ещё мешок, чтобы землю из колодца вытаскивать. Пожалуй, всё. Если чего и не хватит, деревня моя рядом, там можно будет взять.
Решив так, я со спокойной совестью лёг спать.
Первым делом утром я кликнул Федьку. Глядя на его взлохмаченную шевелюру и заплывшие глаза, я подумал про себя, что три дня отдыха — многовато для холопов.
— Так, Фёдор, бери лопату, мешок попрочнее — наверное, конопляный, несколько верёвок и фонарь.
— Ты чего… ик… боярин… ик.
— Перестань икать, иди — пива выпей. Сейчас по делу поедем, а на тебя смотреть нельзя — вытошнит.
— Извини, боярин.
Федька ушёл. Заявился он через полчаса, походка была неустойчивой.
— Ты что, напился?
— Нет, боярин. — Федька перекрестился. — Ты же пива разрешил, вот на вчерашнее и легло.
Дух от Федьки шёл тяжёлый, выдохнет — муха на лету умрёт. Ну, ничего, сегодня поработает, пропотеет — поймёт, что пить тоже надо умеючи, меру знать.
Мы оседлали лошадей, выехали.
— Куда хоть путь держим, боярин?
— В деревню.
— Чего искать будем, вроде поздновато.
— С чего решил?
— А что ещё в деревне лопатой делать можно?
— Увидишь.
Федька обиженно замолчал, сопел только.
Доехали до моей земли. Вроде где-то справа пригорок небольшой должен быть. Я вертел головой, пытаясь вспомнить.
— Чего ищешь?
— Федь, ты помнишь — о прошлом годе в колодец старый я угодил?
— Как не помнить, как вчера было.
— А место запомнил?
— А то! Вон осины стоят — аккурат за ними. Мы повернули, проехали осины. Да, вроде здесь со мной случился казус. Я уже перенёс ногу на левое стремя, собираясь спрыгнуть на землю, затем остановился и посмотрел вниз. Вот была бы умора, угоди я в тот же колодец ещё раз.
Мы походили по пригорку, наткнулись на фундамент стоявшего здесь когда-то здания. Начали описывать круги вокруг него, и тут Федька заорал:
— Нашёл!
Я подошёл к нему — и в самом деле, передо мной зияла дыра колодца. Это был именно он — стены были обложены камнем. Сомнительно, что где-то рядом может быть ещё один такой же.